том против
чужеземцев и своих монополистов. Сейчас, после победы Народного единства,
стране нужна литература утверждения. А писателям и поэтам трудно
приспособиться к новому моменту. Литератор - явление саморегулирующееся.
Он не поддается директиве и не всегда внемлет просьбе - не может, сердце
не позволяет. Он хочет протестовать против того, что происходит в
Парагвае, и пишет цикл стихов, и правильно делает; он хочет протестовать
против того, что происходит во Вьетнаме, в Бразилии, и верно делает. Но
кто же будет поддерживать - поэмой, новеллой, романом - тот революционный
процесс, который происходит в нашей стране? Кто создаст литературу
утверждения? Причем голая агитка нам не нужна - она лишь скомпрометирует
революцию и ее сложнейшие проблемы. Мы не вправе ориентироваться на
арьергард читателей, революцию делает авангард. Мы не вправе мелочить
проблемы: сейчас век бурного роста техники, век знания, он отомстит нам
промышленной отсталостью, если мы замкнемся в проблемах, интересовавших
лишь безземельного крестьянина и неграмотного сезонного рабочего.
   Безземельных крестьян у нас больше нет, а сын рабочего поступает на
математический факультет университета. Будущее страны будут определять
дети, а они станут умнее нас, и меня это не обижает, а радует.
   Карлос быстро закурил сигарету и продолжил: - Возьми ситуацию в
кинематографе. Я один из директоров "Чили-фильма". Нам трудно, у нас до
сих пор нет ни одного фильма, утверждающего революцию. Нет настоящих
кадров режиссеров, нет денег. К тому же у нас очень сложные отношения с
кинобизнесом Соединенных Штатов. Сейчас владельцы кинотеатров - ив
Сантьяго, и в других наших городах - имеют прямые контакты с американцами.
Американцы, купившие в свое время на корню владельцев кинотеатров,
прокатывают лишь те фильмы, какие им выгодны и с коммерческой и с
политической точек зрения. Мы сейчас думаем о реформе. Мы хотим покупать у
американцев то, что нам нужно; мы намерены платить им истинную, а не
спекулятивную цену за ленту, а прибыль мы будем отчислять в фонд развития
отечественной кинематографии. Подобная ситуация, кстати, сейчас почти во
всех странах нашего континента. Ты - талантливый режиссер; ты стоишь на
позициях революции; ты хочешь делать антиимпериалистический фильм?
Пожалуйста! Тебе никто не вправе помешать делать то, что ты хочешь. Делай
свой фильм на здоровье! Но где его прокатать, где показать свой труд
людям? Негде! Все кинотеатры в руках тех, кто очень не любит революцию,
давно служит северному соседу и в искусстве ценит лишь одно - выгоду.
   Что еще интересно? Новая волна в нашей живописи. Чилийская чеканка
сейчас считается одной из лучших в мире, причем эта новая волна пошла от
устоявшихся художников-реалистов, от людей нашего с тобой поколения, от
сорокалетних, которые знали, что такое революционная борьба, не на словах,
а на деле. Эти люди прошли эмиграцию, тюрьмы, горечь замалчивания их
творчества на родине. Очень советую тебе познакомиться с бригадами Районы
Парра, сокращенно БРП.
   Района Парра - комсомолка, убитая правыми, - символ борьбы чилийской
молодежи против фашизма. БРП сейчас есть почти во всех городах Чили. Это
некое латиноамериканское подобие "Окон РОСТА" Маяковского, только
увеличенное до масштабов гигантских. Бригадиры БРП расписали не только
стены большинства домов, но и километровую набережную Мопочи. Вся история
рабочего движения в рисунках - великолепное зрелище! Иной чересчур
ревностный хранитель традиций реалистической живописи вправе предъявить
художникам из БРП множество претензий, - действительно, их манера условна,
урбанистична (это, видимо, легче всего объяснить - в век техники ребята,
вытащенные революцией из глухого захолустья, не в силах сдержать восторг
перед мощью индустриального города; тяга "к возвращению на природу"
появляется, как правило, после пятидесяти лет), в чем-то гротескова. Но
манера эта, чуждая реализму по форме, великолепно выражает чилийскую
реальность - революцию.
   Руководил работой по украшению городов Чили в дни праздника компартии
семнадцатилетний "Зайчонок", а помогали ему студенты и школьники -
"Жирафа", "Прохиндей", "Ишак" и "Параллелепипед", - молодые художники
любят клички. Они и одеты, как истинные художники, подчеркнуто неряшливо,
и волосы у ребят лежат на плечах, а девушки, наоборот, коротко
подстрижены. И общаются друг с другом, словно разыгрывая спектакль
высокомерной снисходительности и. усталого цинизма; они меняются лишь во
время партийных и комсомольских собраний, когда слышат:
   - Компаньерос, вчера был ранен наш товарищ Алехандро выстрелом из-за
угла, а сегодня фашисты избили товарища Хулиану - ей пятнадцать лет, она
кончает школу в Консепсьоне, она сейчас в больнице, положение ее
критическое.
   - Теперь правые все чаще стреляют в "бригадиров", - продолжал Карл ос,
- ибо они, эти молодые художники, прямая угроза фашизму. Суть их работы
пронизана революцией, манера взята от Дени и Маяковского, только
трансформировано это в наши, латиноамериканские размеры. Руководитель всех
бригад Рамоны Парра - Алехандро Гонсалес. Я тебя познакомлю с ним. Он
разбрасывает группы по разным районам Сантьяго, - хорошо бы тебе с
ребятами поездить, у них есть свой грузовик. (Я потом катал с ними на этом
грузовичке, там у них бачки с краской, кисти. Ребята чумазые,
перепачканные, приезжают на каникулы в Сантьяго, - работают впроголодь,
естественно - бесплатно.) Вдохновителем бригад и теоретиком их творчества
стал сорокапятилетний профессор Хосе Вальнес, директор Института
пластического искусства. (Через полтора года члены БРП, которые не успели
уйти в подполье, будут брошены в концлагеря, замучены и расстреляны.)
   - Как видишь, - Карлос улыбнулся, - наше поколение далеко не всегда
состоит из ретроградов. Потом ты должен встретиться с руководством Союза
писателей. Мне уже звонил президент союза, он хочет организовать на этих
днях беседу.
   Ездил в Вальпараисо - главный порт Чили. Красивый город, очень
живописная дорога, чем-то похожая на крымскую. Все время, пока крутили по
здешним "тещиным языкам", шофер то и дело поглядывал на приборный щиток. Я
спросил:
   - В чем дело, Педро?
   Он спокойно ответил:
   - У меня патрубок для тормозной жидкости вот-вот полетит. На соплях
держится. И тогда мы, - он расхохотался, - очень красиво полетим в
пропасть - как в кино...
   - Так ведь тормозного датчика в щитке нет...
   - Меня это не волнует. Я всегда беспокоюсь лишь за бензин... Плохое
давление масла, недозарядка аккумулятора - это все, по-моему, ерунда. Это
- чтобы нас пугать. Кому суждено разбиться на машине, тот не умрет от
триппера.
   Вообще чилийцы ремонтируют машины только в самых крайних случаях: когда
отказывает мотор, летит мост или кузов. До этого - никакого ремонта. Они
ездят без крыльев, без стекол, без запаски, с грохотом и ревом, чуть ли не
на ободьях.
   В этом - какой-то особый шик: "В конце концов, техника для нас, а не мы
для техники..."
   На заборе в Вальпараисо огромный лозунг: "Сегодня не время для
революционной теории, сегодня время для революционной практики". И
подпись: "БРП".
   В центре Сантьяго, неподалеку от улицы Уэрфанос, расположен немецкий
район.
   Стены хорошеньких домиков, которыми владеют немцы, расписаны
революционными лозунгами бригад Районы Парра. В тех районах Сантьяго, где
живут местные правые, лозунги и рисунки БРП моментально стирают или
заклеивают листками фашистской "патриа и либертад" с нацистскими
ликторскими стрелами, а на немецких домах революционные лозунги никто не
стирает, хотя хозяева открыто тяготеют к правым.
   Я спросил у одного из владельцев маленьких немецких кабачков:
   - Вы за Народное единство?
   - Я против, - ответил он, но, подумав, добавил: - Однако мирюсь.
   - Почему вы не стираете лозунги левых со стен вашего ресторана?
   Он пожал плечами:
   - Но ведь не было приказа.
   (Я вспомнил, как в сорок пятом году, когда было много опасений по
поводу "Вервольфа", кто-то из наших военных товарищей очень умно
предложил: "Надо издать приказ, напечатав его в типографиях, и сопроводить
припиской: "Выполнение строго обязательно". А текст должен быть таким: "С
сегодняшнего дня всем членам вооруженных групп "Вервольф" приказано сдать
оружие, а "Вервольф" считать распущенным". Ей-богу, исполнят: дисциплина
ведь, "приказ есть приказ".
   Говорил это генерал со смехом, скорее всего рассуждая, чем приказывая,
но действительно после опубликования этого объявления "Вервольф" сразу же
сдал оружие.)
   Сегодня - Рождество. Сантьяго в состоянии всеобщего ажиотажа. Такое
бывает... я даже не знаю, где еще такое бывает, я подобного еще не видел.
(Лишь в какой-то мере нечто в этом роде я наблюдал в дни Тэта -
буддийского Нового года в Ханое.
   Было объявлено трехдневное перемирие, город не бомбили, на улицы
высыпали тысячи людей. И только подарков, как в Сантьяго, выставленных в
тысячах витрин и разложенных на десятках тысяч самодельных лотков, в
Ханое, естественно, не было:
   вьетнамцы дарили друг другу ветки распускающейся фисташки.)
   Последние три дня перед Рождеством события развивались по нарастанию:
если позавчера в центре еще могли ездить машины, то вчера это было уже
почти невозможно - люди не умещались на тротуарах; бесконечные заторы; рев
полицейских сирен; крики продавцов счастливых рождественских лотерейных
билетов: "Я даю вам гарантию, я клянусь честью и достоинством моего рода,
а мы - выходцы из Гренады, мы платим за бесчестье кровью, - на этот билет
вы выиграете "фольксваген"!"; песни молодежи; крики обезумевших от
ощущения близкого праздника мальчишек - все это начиналось днем и
кончалось поздней ночью.
   Узнав, что послезавтра я вылетаю на Огненную Землю, товарищ Хулиета
Кампусано познакомила меня с Хосе.
   - Товарищ Хосе полетит с тобой, - сказала Хулиета. - На юге не очень-то
любят людей, говорящих по-английски. Я не хочу, чтобы тебя принимали за
янки, - ты тогда ничего не увидишь.
   - А если я приколю красный бант к лацкану? - пошутил я. - Может, это
примирит со мною южан?
   - Они решат, что ты маскируешься, и станут вдвойне бдительными, -
улыбнулась Хулиета.
   Рыжеволосая красавица, жена Хосе, смотрела на мужа скорбными глазами:
виданное ли дело - сразу после Рождества, в канун Нового года, ее муж,
молодой, сильный Хосе, похожий на андалузского фламенго или на перуанского
индейца, уезжает, причем впервые за три года супружества! (Господи, как я
ненавижу это слово "супружество": мещанство за ним видится неистребимое!)
   ...Хосе пригласил меня отпраздновать Рождество вместе. Вообще-то, я
знаю, что Рождество на Западе праздник семейный, но Хосе так просто и
открыто пригласил меня, что надобность в обязательных полурешительных
отказах отпала сама собой.
   - У нас рабочий дом, - сказал Хосе. - Наверное, Хулиан, по атмосфере
тебе это должно понравиться: мы наполняем традиционный праздник новым
пролетарским содержанием...
   (Я сразу вспомнил героев наших книг времен двадцатых годов. Передается
не только дух революции, ее героика и чистота; передается и нежная,
трогательная до слез наивность фразеологии. Как это объяснить? Теория
спирали? "Все уже было"?
   Видимо, нет. Скорее всего эта общность фразеологии выражает единство
глубинных общественных процессов, - к общественной жизни приходят люди,
ранее лишенные книги, музея, театра; люди, получившие образование в
кружках, где интеллигент в "первом колене" рассказывал им и о прошлом и о
будущем языком первой социалистической революции - языком нашей революции.)
   ...Я приехал в рабочий район Сантьяго часов в десять, когда последние
приготовления к празднеству уже закончились. Хосе повел меня по району.
Дома здесь одноэтажные, барачного типа. Каждая семья имеет две комнаты,
кухню и маленький, метра на три, палисадничек. Хосе живет вместе с
родителями жены. Отец - Энрике, мать - Туана, дочери - Глориа, Моника,
Исабель, сыновья - Карлос и Теобольдо. Красиво звучит, а?
   Энрике, глава семьи, с удовольствием затянулся советской сигаретой:
   - Слабо, но вкусно.
   Он был рассеян, то и дело посматривал на часы, нетерпеливо ожидая
начала праздника. Не утерпев, он сказал:
   - Знаете что? Давайте-ка все же выпьем немножечко "агуа ардьенте", пока
сеньора Туана готовит мясо...
   "Агуа ардьенте" переводится как "раскаленная вода". Перевод точный,
потому что "раскаленная вода" - это спирт, обычный 90-градусный спирт,
полученный из хлеба.
   - За Чили! - предложил Энрике.
   И мы выпили по рюмке. А потом Хосе сказал:
   - А теперь выпьем за будущее. Но за будущее мы выпьем "варгонью".
   "Варгонья" - прекрасный рождественский напиток - сухое вино, немножечко
водки и фруктовый компот. Пьешь - вроде бы сладко, но, выпив стакан
варгоньи, становишься неудержимым в жажде передвижений. И Энрике предложил:
   - Пока сеньора Туана готовит стол, давайте-ка погуляем по улице - нет
моих сил на месте сидеть.
   И мы пошли гулять между маленькими, аккуратно окрашенными бараками.
Ватный снег лежит на асфальте; в окнах стояли крохотные нейлоновые елочки,
посыпанные белым нейлоновым снегом, а поскольку снега здесь никто толком
не видел - в июльские зимние холода он тает в воздухе, - то представление
о хлопьях снега сугубо гипертрофированное: они огромные, чуть не в
пол-ладони величиной. Грохотали вокруг нас хлопушки, кто-то палил из
стартовых пистолетов, мальчишки пускали ракеты, юноши пели, девушки
выстреливали иссиня-черными глазами, проходя мимо, а те, кто постарше,
интересовались с истинно латинским любопытством:
   - Здравствуй, Энрике! Кто этот с бородой? Он с Кубы?!
   - Здравствуй, Мануэль! Это Хулиан, он из Москвы!
   - Здравствуй, Энрике! Много уже выпил с кубинцем?!
   - Здравствуй, Хесус! Я выпил с бородатым из Москвы рюмашечку ардьенте.
   Мы вышли на центральную улицу, связывающую район Ла Франко с шоссе,
ведущим в центр Сантьяго. Люди выскакивали из автобусов потные, помятые,
без пуговиц, счастливые, прижимая к груди подарки, и стремительно
разбегались по домам.
   Некоторые, впрочем, успевали на ходу рассказать Энрике последние
новости:
   карабинеры в центре блокировали ряды лавочек, опасаясь давки. Такого
Рождества со дня рождения Христа никогда еще не было в Чили. Все смогли
купить в этом году подарки близким, у всех есть деньги на это - раньше не
было.
   (Сегодня утром я, кстати, говорил с ребятами из газеты "Эль Сигло" о
том, как резко подскочила зарплата на многих предприятиях Чили.
   - Ты, видимо, интересуешься возможностью инфляции? - спросили меня.
   Мои собеседники - люди с широким образованием, они трезво смотрят на
факты, говорить с ними легко.
   - Ты прав, - продолжали товарищи, - такая угроза существует в зародыше.
Но чтобы стать зловещей реальностью, понадобится более активная "помощь"
правых. Саботаж и забастовки могут ввергнуть страну в пучину
экономического хаоса, - именно на это делают ставку империалисты. Опасна и
левацкая болтовня. После победы революции надо кончать дискуссии и
начинать работу. До мозолей и кровавого пота!
   Иначе - проиграем выигранную партию, а этого нам не простят. Но, как
это ни парадоксально, даже если представить себе проигрыш - назад пути
нет. Если даже на следующих выборах победят демохристиане, они не смогут
отработать назад:
   народ ощутил сладкий вкус свободы...)
   ...В полночь по телевидению выступил кардинал. Он поздравил народ Чили
с Рождеством и сказал, что реформы, проводимые в стране Народным
единством, угодны богу и поддерживаются его земными пастырями. Кардинала
сменил джаз, и все - Энрике, Карлос; Туана, Глориа - бросились в угол
комнаты: там, где стояла нейлоновая елочка, высилась гора подарков.
Младшие в семье - Исабель и Карлос, о котором Энрике сказал: "Он будет
героем социалистического труда, посмотри на его плечи", - начали раздавать
подарки. Заданная доверчивая нежность была в этом рождественском
церемониале: все ведь знают, какие подарки куплены родителями и кому они
загодя распределены. Но сколько счастья было на лицах Теобольдо, Исабель и
Моники! Так они счастливо разворачивали подарки, так затаенно горделиво
переглядывались папа Энрике и мама Туана, купившие все эти лакомства,
рубашки, пластинки и чулки своим детям, что, ей-богу, слезы на глаза
наворачивались. Мне досталась бутылка чинзано. На маленькой бумажечке,
прикрепленной к горлышку, каллиграфическая надпись: "Уважаемому сеньору
дон Хулиану от семьи Энрике". (Я убрал здесь и в ряде других мест фамилию:
теперь хунта бросает в концлагеря тех, кто "смел" дружить с красными из
России и принимать их у себя дома.)
   Потом по телевидению начался праздничный концерт, который передавали с
горы святого Христофора, а потом сеньора Туана пригласила нас на
рождественский суп - касуэла. Это великое таинство - чилийский суп
касуэла! Огромный кусок дымного мяса, початок разварной кукурузы, перец,
морковь, лук - вкуснотища! Только нужно обязательно положить в касуэлу
чуть-чуть "ахи ин паста" - красного соуса, похожего на грузинскую аджику,
но еще более злого - аж глаза дерет. Под касуэлу у нас прекрасно прошли
три рюмки "агуа ардьенте", и Энрике, быстро допив свой кофе (он очень
торопился, он хотел двигаться, "раскаленная вода" требует, чтобы человек
двигался), вышел на середину комнаты и начал танцевать. Он танцевал один,
сам с собой, торс его был неподвижен, а лицо заданно мертво, двигались
только ноги, да и то лишь начиная от колен (точнее - кончая коленями). Он
танцевал самозабвенно, лишь иногда ослепительно улыбаясь, и сразу же
становился похожим на женщину - так же хитро и застенчиво увлекал всех нас
к танцу этот сорокапятилетний отец и дед. И все мы поднялись и стали
танцевать. Мы танцевали и кукарачу, которая сейчас снова популярна в Чили,
как и сорок лет назад, и ча-ча-ча, которая популярна во всем мире, и
"казачок", родной наш "казачок", ставший "национальным" немецким,
чилийским, японским и бог знает чьим еще танцем...
   Утром 25 декабря я вышел из "Дома писателей" и заглянул в "мой"
немецкий бар - там я обычно завтракаю. Какой-то пьяный парень, одетый в
шелковый бело-красный, немыслимый костюм, доказывал свое истинно
аристократическое итальянское происхождение рыжему испанцу из Виго. Они
пили кружку за кружкой белое, пенное пиво, опохмеляясь после глубокого
рождественского пьянства. Было в баре пусто и тревожно, - такое ощущение
обычно появляется после веселой бессонной ночи.
   "Итальянский аристократ" в заляпанном соусом костюме, шатаясь, перешел
широкую Апокуинду и скрылся в здании фашистской "патриа и либертад". Ночью
молодчики, подобные этому, расклеивали на стенах домов лозунги: "Долой
Альенде!" (Через полтора года люди, подобные этому, будут сжигать на
улицах книги и расстреливать людей.)
   Внешне в столице все спокойно и безмятежно. Но это только внешне: в
городе действует фашистское подполье; готовятся антиправительственные
выступления; вынашиваются планы захвата власти ультраправыми. Знакомый
полковник карабинеров рассказал мне, что рядовые полицейские, несшие
дежурство сегодняшнюю ночь, не очень-то и ворчали, потому что чувствовали
глухое, тайное напряжение в столице - острее тех, кто сидел за праздничным
столом.
   ...В центре - пусто, прохожих почти нет; повсюду гигантские свалки -
валяются обгоревшие доски, которые еще вчера были нарядными, уютными
лотками. Ночью они были разрушены карабинерами. Пожарники трудились всю
ночь, сжигая картон, фанеру и бумагу. Шумная ярмарка праздника кончилась,
начинаются будни.
   Разговаривая по телефону о вылете на Огненную Землю, я вдруг
почувствовал, как пол заходил у меня под ногами. Фернандо, мажордом нашего
"Каса-де-лос-Эскриторес", выскочил из кухни, белый, как простыня, и
страшно закричал:
   - Карлос! Карлос! Где ты? Карлос!
   Карлос - его маленький сын. Толчок землетрясения был довольно сильным.
Карлос с ревом выбежал из туалета, не успев надеть штанишки, такой же
испуганный, как отец.
   В газете "Кларин"