е самое место.
     Тетя Катя переступает к порогу.
     -- Тут вот. Только тряпка у меня в руках была, и музыка веселей играла.
     --  Тряпка  --  не  обязательно.  Сейчас  несколько человек  по очереди
поднимутся и произнесут у  двери Петуховых фразу,  кото­рая вам запомнилась.
Если чей-то голос узнаете, скажите.
     -- Еще б не сказать!
     --  Начинаем! -- командует  Знаменский на лестницу и  плотно прикрывает
дверь. -- Теперь тихо...
     Слышно,  как по ступеням шагает кто-то, потом близко стучит  в  дверь и
говорит после паузы:  "Такси заказывали?..  А чего же не  выходите? Выходите
скорей,  мне  стоять  некогда!"  Тетя  Катя   не  подает  знака.   Процедура
повторяется  со  вторым  голосом. Когда  раздаются шаги  третьего  участника
опознания, женщина насто­раживается и напряженно дослушивает фразу до конца.
     -- Этот! -- торжествующе заявляет она. -- И хрип его и повад­ка!
     -- Спасибо. Вольно!
     Музыка смолкает. Знаменский  выходит на  лестницу  и  пригла­шает  всех
поближе.
     -- Прошу мужчину, участвовавшего в опознании третьим, назвать себя.
     -- Ну я, -- нехотя откликается Кирпичов.
     -- Ваша фамилия?
     -- Будто забыли.
     -- Должны слышать все присутствующие.
     -- Ну Кирпичов.
     -- Признаете ли вы правильность опознания?
     -- Ничего я не признаю.
     Тучная тетя Катя наливается краской.
     -- Он еще и отказывается! Бесстыжие твои глаза! Небось заодно с теми!
     -- Отцепись, бабка.
     -- Ой, взляд-то какой у него нехороший! На все способный! -- обращается
тетя Катя к Знаменскому.

     * * *

     После опознания Кирпичова Пал Палыч привозит его на Петровку.
     -- Ну, Кирпичов, всю дорогу мы молчали. Что надумали?
     -- Да ничего особенного. Считаете, много вы доказали?
     --  По  крайней  мере  одно: к  двери Петуховых вы все-таки подходили и
разговаривали  с  теми,  кто  был  внутри. Хотя прош­лый  раз  категорически
отрицали это. Почему?
     -- Потому, чтоб не привязывались вы, не впутывали меня в историю!
     -- Человека трудно запутать, если сам не путает.
     -- Ну да! Старуха только голос услышала и  -- готово дело! -- произвела
в грабители.
     -- Угу. Вы ей не понравились.
     -- Может, вам понравился?
     -- Не очень. Но я не уверен, что вы на все способны.
     -- А все-таки допускаете. Ну  что  я такого сделал? Поднялся  на  пятый
этаж. И уже замаран!
     -- Тем, что старались это скрыть. И продолжаете скрывать многое другое.
     -- На вашем стуле сидя, пора бы привыкнуть, что люди  врут, -- замечает
Кирпичов.
     -- Привыкнуть  трудно, да и нельзя. Начнет казаться,  что все врут. Как
тогда добывать правду?
     Кирпичов вызывающе усмехается.
     -- Думать надо!
     -- По дороге сюда я как раз думал.
     -- И что надумали?
     -- Довольно  любопытную,  знаете,  штуку.  Не в  том  ли корень  вашего
вранья, что тех двоих вы высадили у собственного дома?
     Некоторое время Кирпичов молчит, пытаясь подавить панику, затем говорит
с трудом:
     -- Что  за ерунда... еще скажите  --  повел к себе  чай пить... Надо же
выдумать!..
     --  Я  не выдумывал, Кирпичов. Я  думал. Анализировал,  сопос­тавлял. И
ясно вижу, что не ошибся.
     -- Откуда ж оно ясно?
     -- Из  вашей реакции. В протоколе, конечно, нельзя написать: "Свидетель
побледнел и задрожал всем телом". Но картина была примерно такая.
     -- Когда врасплох такую  глупость...  поневоле челюсть  отвис­нет...  С
чего вы вообще взяли?
     -- Могу вкратце изложить ход мысли. Желаете?
     -- Отчего ж... интересно.
     -- Так вот. Кирпичов, думал я, изо всех сил открещивается от двух своих
пассажиров, опасаясь угодить в историю. Но он должен понимать, что никто его
не обвинит, если случайные пассажиры  оказались  преступниками. Значит, есть
некое  обстоятельство,  которое  позволяет  заподозрить связь  между  ним  и
грабителями.  Это  обстоятельство  он  и  хочет  утаить!.. Тогда  я принялся
переби­рать в  уме первый  с ним  разговор. Пока  мы торчали  у светофора на
Сретенке,  отчетливо вспомнился момент, когда  "заискрило".  На вопрос,  где
пассажиры сошли, Кирпичов ответил чуть поспеш­ней и внутренне весь напрягся.
Видно, тут и была главная ложь.
     -- Да почему непременно ложь?!
     --  Видите  ли, он  утверждал, что  высадил своих нехороших  клиентов у
метро. Глупо, проехав полгорода на такси, высажи­ваться у метро.
     -- Заметали следы.
     -- Нет, полагаю, такси  их  прельстило как возможность быстро добраться
до определенного места.
     -- И "определенное место" -- мой дом? Железная логика!
     -- Я еще не сделал такого вывода. Кроме лжи  был страх. Кирпичов крепко
боится, думал я. Но кого? Меня?
     -- Чего вас бояться? Не воображайте...
     -- Верно. Когда меня боятся, это неприятно, и я сразу чувствую. Значит,
кого-то  другого. Кого?  Тех пассажиров? Что ж,  Кирпичов  в  прошлом судим,
глаз...
     -- Раскопали!
     -- Я  судимостью  не попрекаю,  но учитываю -- как жизненный опыт.  Так
вот,  глаз  на  уголовников  должен  иметь,  к  тому  ж они  наверняка  были
возбуждены, говорили  о чем-то. Словом, Кирпи­чов  вполне мог их  раскусить,
понять, что они прямиком "с дела", и струхнуть.
     --  Струхнешь! Под  носом на щитке  и номер  машины и  фами­лия. Только
ленивый не запомнит.
     --  Да, но тот  Кирпичов, о  котором я  толкую,  не робкого десят­ка. В
январе  у  него  хулиганы  отказались  платить,  угрожали расп­равой,  а  он
ухитрился  всех  троих  доставить  в  милицию. И  плевал, что  они запомнили
фамилию...  Конечно, возможен особый вари­ант: Кирпичов  нарвался на тех,  с
которыми отбывал  срок. Допус­тим, ему грозили. Допустим, Кирпичов помнит их
как типов жестоких, злобных. И отсюда -- страх.
     -- Вы прямо диссертацию выдаете: "Что такое страх и с чем его едят", --
нервничает Кирпичов.
     --  Уж что на  моем  стуле сидя вырабатывается, так это чутье на ложь и
страх. Я могу точно сказать, что страх  Кирпичова -- сегодняшний.  А сегодня
те  двое  ему  не опасны.  Они  узнают, кто  навел  на  их  след, уже  когда
попадутся, то есть  будут под  замком.  А  потом, через  долгие годы,  вновь
обретенную  свободу, сами знаете, редко тратят на "священную месть"... Итак,
выводы: Кирпичов боится сейчас,  сию  минуту.  Боится не меня и не  их.  Ему
жизненно важно скрыть конечную точку маршрута. Чем все увязать и объ­яснить?
Одной фамилией: Санатюк. Если Кирпичов узнал, что шеф грабителей Санатюк, --
это для него  реальная,  ежедневная угроза.  Санатюк разом  поставил все  на
место,  и  я  увидел  круг, в котором  мечется Кирпичов, отбиваясь  от  моих
вопросов.
     Повисает долгая пауза.
     -- Коли у вас так ловко устроены мозги, что вы можете все вообразить за
другого человека, тогда вы должны понять... этого Кирпичова.
     -- И оправдать вранье?
     -- Интересы службы не дозволяют?
     -- И службы и самого Кирпичова.
     -- Да?
     --  Да! С  точки  зрения  юридической  вы сейчас на  грани  соучас­тия.
Продолжая запираться,  подготовите себе до того неблаго­видную роль на суде,
что...
     -- Доброе у вас сердце, гражданин майор!
     -- А доброе сердце -- это стыдно? Или смешно?
     -- Н-нет. Извините,  гражданин  майор...  Но  вы  говорите  "на  суде".
Одного-то меня судить не будут, а тех еще...
     --  Полагаете,  их  не  задержат  без ваших  показаний?  Уж  как-нибудь
Петровка  без  Кирпичова  не пропадет, будьте спокой­ны! Загляните чуть-чуть
вперед.  Мы начнем  беспокоить Санатюка, а вы? Приметесь его убеждать,  что,
дескать,  не  по  вашей  вине?  Каким  манером?  Попросите  у меня  справку:
"Удостове­ряю,  что  гражданин   Кирпичов  на  следствии   лжет.  Дана   для
пред­ставления по месту жительства". Поразмыслите, что может про­изойти.
     --  Ничего хорошего в любом  случае, -- угрюмо цедит Кирпи­чов. -- Хоть
говори, хоть молчи... У вас теперь моим словам все равно веры нет.
     -- Будет искренность -- будет вера. Те крупинки правды, что вы обронили
прошлый раз, и то уже сослужили службу.
     -- Прошлый раз?
     --  Удивлены?  А  ведь нашлась, например,  клюква и  очень оказалась  к
месту. И бутылка шампанского нашлась. Даже знаю, где и когда куплена.
     --  А  если я скажу такую несуразицу, что они  вместо чаевых шестьдесят
копеек по счетчику не доплатили? Поверите?
     --  Оставить шоферу такую памятку...  --  произносит  Знаменс­кий после
задумчивого молчания. --  А пожалуй, поверю, Кирпи­чов! И  на все дело тогда
взгляну другими глазами... Но при условии, что Варя Санатюк...
     С  Кирпичовым  происходит  разительная  перемена.  Он  вскаки­вает,  но
говорит тихо:
     -- Варя? Ах, Варя... Ясненько... Ясно. Мягко  стелете, да жестко спать,
гражданин майор! Не о чем нам больше разговаривать!

     * * *

     Кирпичов дома. Он следит за кем-то в окно, затем  направляет­ся к двери
и впускает Варю Санатюк.
     -- Была у почтенного дядюшки?
     -- Мать просила забежать... раз все равно буду рядом.
     --  Ты   ей   докладываешь,   когда  встречаемся?  По-моему,  тебе   не
шестнадцать!
     --  Я  помню, что тридцать шесть. Поэтому,  идя к тебе, должна провести
хоть полчаса перед зеркалом. Мать, естественно, заме­чает.
     -- Лучше приходи нечесаная!
     -- Артемушка, ну что ты накинулся с порога? И вообще -- зачем цапаться?
     --  Цапаемся  потому,  что  у нас  идиотские  отношения.  Садись,  надо
серьезно поговорить.
     -- Не хочу серьезно говорить! Посмотрите-ка, у  меня  новая кофточка, и
всего двенадцать рублей...
     -- Кончай этот лепет.
     Пауза. Кирпичов подыскивает слова, но Варя его опережает:
     --  Вы  с матерью  нипочем  не уживетесь!  А ее  не  бросишь --  совсем
старуха...
     -- Сегодня, кстати, я не собирался делать предложение. Разго­вор не про
то.
     -- Что-нибудь случилось?
     -- Да, кое-что этакое.
     -- Ты так смотришь, будто я виновата...
     --  "Будто"... Из-за того,  что ты  --  не  случайная знакомая, я попал
между двух огней. Надо решать, как быть.
     -- Между двух огней? У тебя другая женщина?!
     -- Дура. Вот не пойму -- ведь любишь меня?
     -- Люблю.
     -- И таскаешься к старому бандиту, от которого меня с души воротит!
     -- Если на то пошло, меня тоже!
     -- Тогда объясни, что вас связывает?
     Варя молчит.
     -- Нет уж, подпер такой момент,  что не  отступлюсь!  Санатюка на бочку
или... чего доброго, Варя, и попрощаемся.
     Стиснув руки, она обводит взглядом  комнату. Попрощаемся? Уйти  отсюда,
где Артем -- ее  позднее счастье? Где  стены увешаны ее фотографиями -- фас,
профиль, три  четверти, -- Артем  так наловчился снимать, что Варя на стенах
кажется рекламной красавицей...  Нет,  расстаться немыслимо!  Варя садится в
уголок дивана, поджав ноги, и решается:
     -- Я  его  помню лет  с шести.  Отец  умер,  мама заболела, меня  взяли
соседи.  И вдруг появился дядя Толя  --  отсидел срок... Он  зачастил к нам.
Меня  звал  "дочкой",  а  маму --  "рыжей телкой". Она  была  малограмотная,
работала  уборщицей  и рвалась  обратно  в  деревню.  Дядя  Толя запретил...
Устраивал скандалы,  если  видел у меня на пятке  дыру. Мама  и  пикнуть  не
смела... Фактически он нас содержал.
     -- А мать соображала, на какие средства?
     -- В то время -- вряд ли. Официально он где-то числился... Через четыре
года  снова  забрали. Это было  горе,  я  все  не верила... Но он  попал под
амнистию,  вернулся,  клялся,  что  невиновен,  и  пошло  по-прежнему...  до
следующего  ареста.  В  этот  раз  он  исчез  надолго,  но  я  знала:  стоит
освободиться, и опять  он  влезет в  нашу жизнь. А  у меня  уже был  Володя.
Хороший парень, футболист... Санатюк свалился как снег на голову, и началось
страшное. Я,  безмозглая,  постеснялась сразу  рассказать Володе,  а Санатюк
как-то очень быстро его опутал, заморочил голову и втянул в уголовщину.
     -- Скотина!
     -- Я не  подозревала, как  он хитер.  Чувствовала опасность,  пробовала
бороться -- по-своему,  по-женски. Пришла к Володе и  осталась с  ним, чтобы
удержать. На третий день утром -- милиция... -- Она умолкает в слезах.
     -- Говори до конца.
     -- Был  ребенок, Артем. Прожил  ровно семь часов.  Санатюк  встречал  у
роддома  и плакал  --  по  этому мальчику. Мать тайком  снова брала  у  него
деньги. Повадилась в церковь, замаливала грехи раба божия Анатолия. Мне было
все равно... Устроилась на работу. Старалась забыть. Но Санатюк вечно маячил
на горизон­те.
     -- Да чего он, собственно, добивался?
     -- Наверно, каждому человеку, даже  такому, хочется кого-то  любить. Он
любил меня. И сейчас любит -- как умеет...
     Глубоко засунув руки  в карманы, смотрит Кирпичов во двор. Там светится
окошко ненавистного старого сыча.
     -- Вопрос как стоял ребром, так и стоит: чем он тебя на поводке держит?
Или это жалость?
     -- Страх, Артем.
     -- Страх?
     -- Я боюсь, что он озлобится.
     -- И что?
     -- Не знаю... Понимаешь, он не раз меня сватал -- за своих. Он и Володю
погубил не со зла, даже не думал губить, только сделал своим. А теперь ты...
     -- Я не нравлюсь главе семьи? -- цедит Кирпичов.
     -- Ты для него  перебежчик, вроде предателя. Был там, да переметнулся к
честным людям.
     -- Это  я, конечно, подлец... Значит, вот почему нам нельзя жениться. И
здесь чертов Сатанюк поперек дороги! Одно к одно­му.
     -- Только не связывайся с ним! Он на вид дряхлый и безобид­ный, но...
     -- Он не безобидный. Потому придется связываться.
     -- Артем, ради Бога!

     * * *

     Первая  растерянность   Бориса   Петухова  прошла;   он  успокоился   и
приободрился. И теперь беседует со Знаменским довольно развязно.
     -- Отец с перепугу даже наружность не разглядел. Только одно и твердит:
"Страшные, ужас какие! Истинные разбойники!"
     -- Мне он тоже описывал их смутно, -- поддакивает Пал Палыч.
     --  А Сашка даже до майора  дослужился? Вот  бы не подумал! Бегал такой
вихрастый  пацанчик, ничего особенного, только надоедный  очень был, во  все
совался. Я даже лупил его, помню.
     -- По-видимому, это сказалось на нем положительно.
     --  Да-а, меняются люди, меняются,  -- охотно посмеивается Борис. -- По
себе знаю. Вам небось донесли, какой я раньше был оболтус?
     -- Тем больше чести вам теперь.
     -- А все Север! Суровая кузница характеров. Кует и перековы­вает.
     --  Простите за любопытство, дело прошлое,  --  вы  туда отправи­лись с
сознательным намерением перековаться?
     -- Да нет... честно  говоря -- подальше от родителей. Все воспи­тывали.
Ну а потом засосало... то есть, хотел сказать, увлекло.
     -- Ясно, ясно.
     Тот, кто знает Пал Палыча, заметил бы, что собеседник  ему не  по душе,
хотя,  казалось бы, имеет право  на сочувствие. И даже сам Борис по временам
чует в интонациях следователя какую-то неопределенность.
     -- Наверно, думаете -- за длинным рублем?
     --  С  точки зрения юридической  длина рубля измерению  не подлежит, --
отшучивается Знаменский.  -- Да без рубля  и не  проживешь. А когда набежала
возможность, отчего не купить ту же машину?
     -- Вообще-то, я больше для стариков старался. -- Борис отки­дывается на
стуле, нога на ногу  и цитирует Томина: --  Я  рассуждал как?  Надо людям на
старости лет  моральную компенсацию  полу­чить. Мало,  что  ли, они  за меня
краснели?  Так  пусть теперь любому скажут:  "Вы не верили, что Борис в люди
выйдет, а он -- нате вам, не хуже  прочих". Эх,  человек предполагает, а вор
распо­лагает. Сколько лет труда...
     -- Погодите крест ставить. Возьмем воров, вернутся и деньги.
     -- Да откуда вы их возьмете?
     -- А откуда мы берем всех, кого задерживаем?
     -- Не знаю... не верится. Да черт с  ними,  с деньгами, лишь бы старики
поправились.
     -- Одно другому  не помеха. Кстати,  вот  образец  искового заяв­ления.
Напишите прямо сейчас.
     -- И что будет?
     --  Вас признают гражданским  истцом.  --  Знаменский  прячет  в глазах
огонек любопытства.
     -- Не обижайтесь, конечно, но все это -- туфта.
     --  Я  понимаю,  с  точки зрения  бывалого полярного  волка, мы все тут
хлипковаты...
     -- Ну уж, ну  уж... --  перебивает польщенный Борис, не замечая скрытой
иронии.  --  Полярный  волк!  Хотя,  конечно,  хлебнул, чего  в  столице  не
хлебают... Может, и правда махануть заявление?
     -- По закону полагается.
     --  А  если  они  уже  истратили?  Накупили  какие-нибудь золотые часы,
кольца... и упрутся, что вроде не из тех денег?
     -- Все найденные у них  ценности  будут изъяты,  реализованы и пойдут в
возмещение ваших убытков.
     -- Да?.. Ага... -- Он долго читает образец и мнется.
     -- Что вас смущает?
     -- Да вот сумма. Я ведь стариков не  учитывал, они сами распо­ряжались.
Вдруг  навозу  для  сада  достали  или  еще  чего.  Надо  спросить,  сколько
истратили. Документ все-таки... цифрами и прописью.
     -- Хорошо, спросите.
     -- Тем паче, не к спеху. Надо еще поймать, с кого взыскивать, верно?
     -- Надеюсь, с вашим приездом  это станет легче. Вам, Борис Афанасьевич,
известно многое, чего нам не хватает.
     -- Странные намеки, -- хмурится Борис.
     -- Превратно  меня поняли.  Я  подразумеваю  те сведения, кото­рым вы и
весу не  придаете.  Вы ведь знаете жизнь родителей, как  никто другой, а для
следствия подчас ничтожная деталь важней важного.
     -- А-а... Нет, за тыщу километров ни черта не видно. Скорей, тетку надо
спрашивать.
     --  С  Надеждой  Ивановной  мы  беседовали.  И  оба удивлялись: от  нее
зачем-то скрывали все, что касалось ваших финансовых дел и планов.
     -- Да?..  Ага-а...  То-то я звоню, а  она чудная...  Не  знаю,  я в  их
стариковские счеты не вдаюсь, скучная материя... Сейчас я бы пошел, а? -- Он
уклоняется от  пристального взгляда Знаменско­го.  -- Обещал как  раз к ней,
чтоб не обижалась.
     -- Добро, идите.
     -- Понадоблюсь -- всегда под рукой. До скорого!
     Вслед за Петуховым к Знаменскому зашел Томин.
     --  Слушай, что он все-таки за личность, этот Борис?  -- встреча­ет его
Пал Палыч.
     --  Более насущных  вопросов нет? Следствие успешно  законче­но,  можно
предаваться праздному любопытству?
     -- Ответь по-человечески.
     --  Был лентяй, был  хвастун.  Во дворе верховодил,  дулся  в картишки,
хулиганил  по  мелочи.  Часто  дрался, но  без злобы. И гордо  носил  кличку
"Петух". Все это  было лет двадцать  назад. Позже он  перестал  занимать мое
воображение. Паша, мы теряем время.
     -- Он действительно поехал к тетке, как считаешь?
     --  У тебя  на Петухове заскок! Пусть едет, куда хочет!  Кирпичова надо
раскачивать, Кирпичова! Долго еще он будет отмалчи­ваться?
     -- Для его следующего допроса я должен дозреть.
     -- Ты? Дозреть до признаний Кирпичова?
     -- Да. Потому что  может возникнуть дилемма: то  ли ему  верить,  то ли
Петухову.
     -- Нельзя ли подоходчивей?
     -- Пока не рискую... Хабаров еще не отбыл?
     -- А для каких целей нам нынче Хабаров?
     -- Устрой рандеву, ладно?
     Томин  пожал  плечами, но "рандеву" устроил. И, прощаясь с Пал Палычем,
Хабаров говорит, сияя курносым багровым носи­ком:
     --  Так мы  с  вами обыкновенно  побалакали,  ровно  на  завалин­ке.  А
сперва-то я заробел: чересчур заведение серьезное. И вины за собой не чуешь,
а все остерегаешься... Ну, счастливо оставать­ся!
     Проводив его, Знаменский быстро набирает внутренний номер.
     -- Саша? Мне срочно бы Петухова на пару ласковых. Но чтобы до  этого он
не встретился с Хабаровым... --  Пал Палыч кладет трубку и думает: "Если Бог
есть,  он  мне  сей  минут  пошлет Кирпичова!..  Потому что  дилемма  теперь
разрешена".
     Он  запирает  дверь и устраивает  себе  блиц-разминку,  скинув пиджак и
брюки. На  десятом  приседании  звонит  городской аппа­рат.  Бог  внял:  это
Кирпичов.

     * * *

     -- Здравствуйте. -- Кирпичов тяжело садится. -- Я п