ной доской. Анита Моор долго и внимательно на него
смотрела и вдруг воскликнула:
  - Послушайте, господин Зорге, а ведь у вас славянский тип лица! Уж не
русский ли вы разведчик?
  Все недоуменно подняли на нее глаза: взбредет же такое в голову!
  - Да не-ет!.. - протянул Зорге. - - Я же из Саксонии! - Рихард
скорчил уморительную гримасу и заговорил на саксонском диалекте так
смешно, что все громко расхохотались. Засмеялся и Зорге - заразительно,
весело. Только после этого он потянулся за сигаретой. Игру он выдержал до
конца. Никто и не подозревал, какого напряжения воли ему это стоило. Зорге
глубоко затянулся табачным дымом.
  Порой Рихарду казалось, что он и его товарищи находятся внутри
какой-то гигантской машины с могучими шестернями, которые тяжело
вращаются, цепляясь зубьями одна за другую. Достаточно одного
неосторожного движения, одного неверного шага - и колеса сомнут, раздавят,
разорвут в клочья.
  Но пока все шло благополучно, хотя Зорге определенно знал, что их
ищут или, во всяком случае, подозревают об их существовании хотя бы по
тайным радиопередачам, уходящим в эфир.
  Он писал тогда в одном из донесений Центру:
  "Трудность обстановки здесь состоит в том, что вообще не существует
безопасности. Ни в какое время дня и ночи вы не гарантированы от
полицейского вмешательства. В этом чрезвычайная трудность работы в данной
стране, в этом причина того, что эта работа так напрягает и изнуряет".
  Да, события цеплялись одно за другое, и группе Рамзая нужно было во
что бы то ни стало знать движущие силы этих событий. Фраза, оброненная
штабным офицером художнику Мияги по поводу приезда делегации из Берлина,
не давала покоя Рихарду Зорге, но пока этому не было никаких
подтверждений, хотя прошло уже несколько месяцев. Никто в посольстве не
знал ничего определенного, а фон Дирксен хранил невозмутимое молчание.
  Мияги еще раз встретился со штабным офицером и между прочим спросил:
когда же приезжают берлинские гости? Офицер махнул рукой:
  - Теперь это не наша забота.
  Фраза ничего не объясняла, только запутывала. Почему "теперь", что
было раньше, чья же это теперь забота? Многое прояснилось только в
разговоре с Оттом по совершенно другому поводу.
  Германскому абверу в Берлине удалось раскрыть шифр, которым
пользовался японский военный атташе полковник Осима в переписке со своим
генштабом в Токио. Эйген Отт не утерпел и поделился радостью с Рихардом -
теперь у него почти не было тайн от друга. Разговор происходил как раз
перед отъездом полковника в Германию на большие военные маневры в
Бад-Киссинген. Отт советовался с приятелем - как информировать военные
круги Германии на случай, если там зайдет разговор о японском военном
потенциале.
  - Что касается меня, - сказал Зорге, - я бы не много дал за наш
будущий военный союз с Японией. Для нас он станет обузой. - Зорге
исподволь стремился внушить эту мысль своему собеседнику.
  - Но в Цоссене придерживаются другого мнения. - Отт говорил о
германском штабе вооруженных сил. - Мы сами ищем союзника на Востоке.
  - Видишь ли, Эйген, когда нет шнапса, идет и пиво...
  - А вот взгляни! - Полковник Отт вынул из сейфа несколько страничек,
отпечатанных на машинке, и протянул их Зорге. Это были выдержки из
расшифрованных донесений японского военного атташе в Берлине полковника
Осима. Рихард не мог читать уж слишком внимательно, только пробежал
глазами и отдал. Но для него и этого было достаточно.
  Полковник Осима докладывал в генеральный штаб о том, что к нему
явился офицер связи германских вооруженных сил и передал ему личную идею
Риббентропа - заключить оборонительный союз между Германией и Японией
против Советского Союза. Может быть, этим предложением заинтересуется
японский генеральный штаб - теперь Квантунская армия стоит на советской
границе.
  Осима запрашивал, что думает по этому поводу генеральный штаб.
  Начальник генерального штаба ответил в Берлин, что военное
руководство Японии не возражает против идеи Риббентропа, но желает изучить
и уточнить некоторые вопросы и для этой цели направляет в Берлин
подполковника генштаба Вакамацу.
  Было еще сообщение о прибытии Вакамацу в Берлин и его встрече с
Бломбергом - военным министром Германии.
  В конце полковник Осима докладывал, что в связи с заключением
советско-монгольского пакта о взаимопомощи германская сторона считает
целесообразным вести дальнейшие переговоры по дипломатической линии,
придав договору форму антикоммунистического пакта.
  - Что ты на это скажешь? - спросил Отт.
  - То же, что прежде, - в Берлине недооценивают силы русских и
переоценивают военный потенциал Японии. Это пахнет авантюризмом.
  - Но не могу же я сказать это фон Бломбергу!
  - Не знаю, - пожал плечами Зорге. - Это я говорю тебе, а не
Бломбергу...
  - Возможно, ты и прав, - в раздумье произнес Отт.
  Теперь доктор Зорге мог свести концы с концами в тех разрозненных
сведениях, которые приходили к нему раньше. Понятной стала и последняя
фраза штабного офицера: "Теперь это не наша забота". Генеральный штаб
передавал свои функции в переговорах министерству иностранных дел.
  Одзаки и Зорге долго обсуждали, почему все так получилось. Они пришли
к выводу, что прямые военные переговоры между генеральными штабами Японии
и Германии были прерваны в связи с подписанием советско-монгольского
договора. В самом деле, теперь Квантунская армия не сможет уже создать
военный конфликт в Монголии по образцу "мукденского инцидента". Конфликт
на ее границах сразу же вызовет соответствующую реакцию в Советском Союзе.
Теперь Японии и Германии нужен был более гибкий, дипломатический договор.
Таким договором мог быть антикоминтерновский пакт - внешне против
"мирового коммунизма", а фактически против Советской страны.
  Эти тайные замыслы удалось раскрыть. Под антикоминтерновским пактом
скрывался военно-политический сговор, таивший в себе серьезную угрозу для
Советского Союза. Дальнейшие события подтвердили этот вывод. Позже Зорге
писал:
  "С самого начала, как только я узнал, что рассматривается какой-то
вариант пакта, я понял, что немецкие правящие круги и влиятельные японские
военные руководители хотели не просто политического сближения двух стран,
а самого тесного политического и военного союза.
  Задача, поставленная мне в Москве, - изучение германо-японских
отношений, теперь встала в новом свете, поскольку не было сомнения, что
главным, что связывало две страны в то время, был Советский Союз, или,
точнее говоря, их враждебность к СССР. Поскольку я в самом начале узнал о
секретных переговорах в Берлине между Осима, Риббентропом и Канарисом,
наблюдения за отношениями между двумя странами стали одной из самых важных
задач моей деятельности. Сила антисоветских чувств, проявленная Германией
и Японией во время переговоров о пакте, была предметом беспокойства для
Москвы".
  Дальнейшие наблюдения за подготовкой антикоминтерновского пакта легли
на плечи Одзаки. Он завоевывал все большее доверие в правительственных
кругах, сблизился с влиятельными людьми, среди которых были принц Коноэ,
ставший в дальнейшем японским премьер-министром, принц Сайондзи - внук
старейшего члена императорского совета Генро, секретарь правительственного
кабинета Кадзами Акира, с которым Ходзуми учился в Токийском университете.
  Стояла осень - пора хризантем, когда Одзаки приехал к секретарю
кабинета посоветоваться относительно своей статьи для "Асахи".
  - По сведениям, которыми я располагаю, - сказал Одзаки, - переговоры
в Берлине ни к чему не привели. Не так ли?
  - Одзаки-сан, - вежливо и снисходительно улыбнулся Кадзами, -
оказывается, и вы не всегда проницательны! Как раз наоборот, скоро мы
будем свидетелями международной сенсации номер один. Переговоры не только
не прерваны, но уже готов полный текст договора, и не дальше как завтра
его обсудит Тайный совет... Сейчас это уже не является особой тайной. Мы
не сообщаем об этом в печати только из тактических соображений.
Опубликование пакта может помешать подписанию рыболовной конвенции с
русскими. Лучше, если они ничего не будут знать до того, как подпишут
конвенцию... Только поэтому газетам запрещено печатать информацию об
антикоминтерновском пакте.
  После февральского мятежа на пост председателя Тайного совета указом
императора был назначен фашиствующий барон Хиранума, тот самый, которого
военной клике не удалось сделать премьером. Обсуждение договора перешло в
его руки. Не могло быть никаких сомнений, что Тайный совет договор
утвердит.
  Секретарь был столь любезен, что познакомил Одзаки с рекомендацией
кабинета, направленной председателю Тайного совета:
  "В результате японо-германских переговоров, - говорилось в послании,
- оба правительства пришли к пониманию того, что при подписании пакта
должен быть включен специальный пункт для координации вышеуказанных
действий".
  Фраза в послании председателю Тайного совета была сформулирована
туманно, и чувствовалось, что за ней что-то кроется.
  - Узнаю ваш осторожный стиль! - рассмеялся Одзаки. - "Не лучше ли
сказать прямо, что это значит.
  - О нет, - возразил секретарь. - Давно известно: дипломатам язык дан,
чтобы скрывать свои мысли. Послания преследуют ту же цель. Об этом
специальном пункте нельзя говорить нигде и никогда... Никогда! - повторил
секретарь правительственного кабинета и назидательно погрозил пальцем.
  Секретарь кабинета имел в виду секретное дополнение к пакту,
направленное против Советского Союза.
  25 ноября 1936 года в Берлине был подписан антикоминтерновский пакт.
В печати предварительно о нем ничего не сообщалось, но Бранко Вукелич
позаботился о том, чтобы слухи о пакте распространились сначала в Америке,
потом в Европе...
  Московский Центр оказался информированным еще до того, как на
заседании императорского Тайного совета председатель Хиранума поставил на
голосование одобрение пакта и все члены совета в знак согласия поднялись
со своих мест. В день подписания пакта японское министерство иностранных
дел клятвенно заявило, что пакт направлен только против Коминтерна, но не
против Советского Союза. Однако для Москвы секретное приложение к пакту
уже не было тайной.
  Советский нарком иностранных дел Литвинов, выступая на съезде Советов
всего через три дня после подписания пакта, мог уверенно говорить:
  "Люди сведущие отказываются верить, что для составления
опубликованных двух куцых статей японо-германского соглашения необходимо
было вести переговоры в течение пятнадцати месяцев что вести эти
переговоры надо было поручить обязательно с японской стороны военному
генералу, а с германской - сверхдипломату и что эти переговоры должны были
вестись в обстановке чрезвычайной секретности, втайне даже от германской и
японской официальной дипломатии".
  И еще одно событие произошло в те же дни: вблизи Владивостока на
озере Ханко несколько сот японских солдат нарушили советскую границу.
  Германо-японский пакт вступал в силу.

  6. КТО ХОЧЕТ ПОЙМАТЬ ТИГРЕНКА...

  Самолет шел на большой высоте. В иллюминаторе виднелась
металлическая, тяжелая синева моря да береговая кромка, подчеркнутая
белоснежной нитью прибоя. Анна рассеянно глядела вниз, иногда откидывала
голову на мягкую спинку кресла, делала вид, что дремлет. Внешне она была
совершенно спокойна: мило разговаривала с большелобым генералом, сидевшим
с ней рядом, благосклонно принимала его дорожные ухаживания, но состояние
тревоги, ощущение опасности не покидало ее и холодило сердце.
  Анна полгода назад перебралась наконец из Китая в Токио и за это
время уже второй раз летит в Шанхай. Она старается не думать о пленке,
запрятанной в поясе под платьем, но это не удается. Она почему-то начинает
считать, сколько же метров в тридцати восьми роликах пленки, сколько
заснято кадров. Анна производит сложные арифметические расчеты, сбивается
и начинает снова. Получается больше тысячи кадров, значит, тысяча
секретных документов, тысяча страниц, чертежей, фотографий.
  Генерал услужливо спрашивает, не хочет ли она апельсинового сока.
Анна улыбается, благодарит. Они пьют прохладный напиток, говорят о погоде.
  В самолете очень много военных, и, возможно, поэтому маршрут
несколько изменен - сначала летят в Пхеньян, Порт-Артур, а потом в Шанхай.
Когда в разговоре наступает пауза, Анна откидывает голову и закрывает
глаза. но ...Она вспоминает себя подростком - не то кухарка, не то
воспитанница в семье новониколаевского купца Попова. Это было в Сибири на
Оби, где купец занимался поставками для строительства железной дороги, а
потом так и застрял в дальнем сибирском городке. Анна там родилась и
выросла настоящей сибирячкой, но судьба ее сложилась не просто. В
гражданскую войну Колчак отходил на восток, и вместе с ним потянулись все
"бывшие". Уехал в Харбин и купец Попов вместе с семейством и домочадцами.
Так и очутилась Анна Жданкова за границей - в Китае. Потом вышла замуж за
финского офицера, стала мадам Валениус. С мужем прожила недолго, осталась
вдовой, поселилась в Шанхае. Все считали ее финкой, она этого не
опровергала.
  Потом Анна полюбила механика Клаузена и вышла за него замуж. Клаузен
сказал ей тогда: он антифашист, выполняет особые задания, связанные с
борьбой китайской Красной армии. Анна была далека от политики, она любила
Макса, чем бы он там ни занимался. Но постепенно Анна стала помогать ему,
и вот теперь летела в Шанхай с заданием Рихарда Зорге.
  В Токио Анна помогала Максу перевозить разобранную на части
радиостанцию, дежурила, когда он выстукивал ключом непонятные тире и
точки, ходила на связь, что-то получала и передавала, и всегда у нее при
этом замирало сердце. Анна считала себя трусихой, но тем не менее исправно
выполняла поручения. Она даже завела кур, покупала для них корм, чтобы под
слоем зерна носить радиодетали. Она ни у кого не вызывала никаких
подозрений, но все же ей было очень боязно. Так было и сейчас, когда она
летела в Шанхай.
  Знал бы Зорге, что его курьер, Анна Клаузен, обмотанная пленкой,
словно шелкопряд в коконе, летит в самолете вместе с первым
контрразведчиком и диверсантом Японии Доихара Кендзи! Генерал Доихара
летел в Маньчжурию, его назначили командиром 14-й дивизии, которую
перебрасывали из Японии на материк в Китай. Это было за три месяца до
начала большой войны. Доихара снова был предвестником грозных, кровавых
событий.
  Только перед Порт-Артуром генерал, прощаясь, назвал свое имя. Ему
было приятно познакомиться с такой интересной женщиной...
  В Порт-Артуре сошли все военные, и их места заняли новые пассажиры,
но их было немного, самолет до Шанхая летел почти пустой. Внизу горные
хребты сменялись долинами, петлями зеленых рек, потом снова появлялись
горы, но уже островерхие, с рваными зубчатыми вершинами. Суровость
северного пейзажа сменялась мягкой лиричностью юга. От малахитовых гор
падали тени на долину, изрезанную оврагами. И очертания оврагов были
похожи на причудливые деревья, на крылатых драконов, будто вырезанных
искусными резчиками на гигантском плоском камне.
  Обедали в Цзинане в низенькой тесной столовой при аэродроме. Ели
трепангов, бамбуковые ростки, закончили обед капустным супом. Анна сидела
за столом, не снимая пальто, боялась показаться слишком полной.
  После Цзинаня летели еще несколько часов. Погода испортилась, и
Янцзы, разлившаяся, как в половодье, почти не была видна в туманной дымке.
Стало покачивать, самолет проваливался в воздушные ямы и Анне было уже не
до нежно-зеленых рисовых полей, плывших внизу.
  На аэродроме, усталая, разбитая, она наняла рикшу и поехала в
гостиницу. До назначенной встречи оставалось немного больше двух часов.
Анна привела себя в порядок, переоделась, извлекла из пояса пленку,
уложила ее в коробку от конфет, аккуратно завернула и перевязала лентой.
Когда стемнело, Анна Клаузен вышла из гостиницы и отправилась на
Баблингвелроод, улицу Гремящего родника. Теперь она была в светлом летнем
костюме, и лацкан ее жакета украшала черная брошь с искусственным
диамантом. Чехи, судетские немцы - превеликие мастера на такие украшения.
  На улицах уже зажглись фонари, когда Анна Клаузен остановилась перед
витриной универсального магазина. В руках у нее была сумочка и коробка
конфет. Анна была поглощена изучением выставленных нарядов, но вот перед
ней появилась женщина с такой же диамантовой брошкой.
  - Послушайте, - воскликнула она, - у вас такая же брошь, как и у меня!
  - Мне привезли ее из Карлсбада, - ответила Анна заученной фразой.
  Они стояли будто две приятельницы, встретившиеся случайно на улице.
Женщина попросила Анну подержать ее сверток - что-то попало в туфлю.
  - Благодарю вас! Теперь хорошо.
  Анна отдала ей свой сверток, и они разошлись. Задание было выполнено.
Анна Клаузен облегченно вздохнула.
  Она вернулась в гостиницу, распаковала сверток и вынула из него
зеленую пачку долларов. Пересчитала - пять тысяч. Утром она пошла на
набережную, где находился английский банк, положила деньги на счет
Клаузена и теперь была совершенно свободна. Еще через день Анна вернулась
в Токио...
  1937 год ознаменовался в Японии значительными перестановками фигур на
военных, дипломатических и правительственных постах. Началось это с
Квантунской армии. Генерал Итагаки возвратился в генеральный штаб, а его
место в Маньчжурии занял бывший начальник военной полиции полковник
Тодзио. Генерал Доихара уехал в Китай на командную работу, а летом во
главе японского правительства стал принц Фумимаро Коноэ, известный своими
прогерманскими взглядами.
  Перестановки в японских верхах неожиданно отразились на деятельности
группы Рамзая. Помощник Рихарда Зорге - известный обозреватель Ходзуми
Одзаки сделался советником премьер-министра по китайским вопросам.
  Раз в неделю по средам принц Коноэ приглашал на завтрак наиболее
близких друзей, и Ходзуми Одзаки стал непременным участником этих "сред".
Обычно собирались в отдельном кабинете какого-либо ресторана. Хозяйка
заранее приносила на большом блюде ломти тонко нарезанного мяса, овощи,
сою, специи, ставила на стол две газовые жаровни и оставляла мужчин одних.
"Любители завтраков", как называли политический кружок принца Коноэ, сами
готовили себе пищу и разговаривали на сокровенные темы. "Любителей
завтраков" называли еще "мозговым трестом" - за приготовлением пищи, за
неторопливой трапезой, сидя на циновках вокруг длинного невысокого
столика, они обсуждали важнейшие государственные проблемы, выдвигали
неотложные планы. Здесь рождались идеи, находившие потом отражение в
политическом курсе правительства.
  У Ходзуми Одзаки был и еще один пост, служивший прекрасным источником
информации. С некоторых пор, он стал консультантом исследовательского
отдела Южно-Маньчжурской железной дороги. Названием "исследовательский
отдел" маскировалась группа экономической разведки разветвленного
промышленного концерна, управляющего маньчжурскими делами. Компания
Южно-Маньчжурской железной дороги владела контрольным пакетом акций многих
японских промышленных и торговых объединений, действовавших в Северном
Китае. Компания обменивалась информацией с наиболее крупными промышленными
концернами, в том числе с Мицуи и Мицубиси. "Исследовательский отдел"
получал важные сведения о военной промышленности Японии и часто сам
готовил секретные справки для японского генерального штаба.
  Что касается художника Мияги, то он продолжал заниматься армией в
несколько ином плане - он вращался среди заурядных офицеров, но это совсем
не значило, что Мияги получал второстепенную информацию.
  Среди приятелей Мияги, работавших в военном министерстве, был молодой
офицер, любитель живописи, с которым они частенько встречались в городе, а
порой уезжали вместе писать с натуры в деревню, на берег реки, пробираясь
в самые глухие чудесные уголки. Однажды весной, установив мольберты, они
рисовали старый храм над заброшенным прудом и лебедей, которые все время
уходили из поля зрения.
  - Жаль, - сказал спутник Мияги, опуская палитру, - сегодня мы не
закончим, а мне теп