Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
Джон Диксон КАРР
УБИЙСТВО В МУЗЕЕ ВОСКОВЫХ ФИГУР
ONLINE БИБЛИОТЕКА http://www.bestlibrary.ru
Глава 1
В ту ночь на Бенколине не было фрака, и завсегдатаи ночных заведений
чувствовали себя в безопасности.
Дело в том, что об этом денди - охотнике за людьми, главе парижской
полиции - ходит легенда, в которую свято верят во всех ночных притонах от
Монмартра до бульвара Ла-Шапель. Ведь парижане - даже те, которые имеют
основания опасаться полицейских, - обожают эксцентричных детективов.
Бенколин имел обыкновение не торопясь обходить ночные заведения - и
супермодные, расположенные вверх по улице Фонтэн, и поскромнее, сгрудившиеся
вокруг арки Сен-Мартен. Даже в самых грязных районах, которые разместились
слева от бульвара Сент-Антуан и о существовании которых и не подозревают
туристы, его не раз видели за кружкой пива, слушающим металлическое
подвывание мелодии танго в густом облаке табачного дыма. Именно такое
времяпрепровождение, по его словам, ему по душе. Бенколину нравится сидеть,
не привлекая к себе внимания, перед кружкой пива в разноцветном полумраке и
под звуки оглушительного джаза уноситься куда-то мыслями - мыслями, какие
только и могут зародиться за его мефистофельским изломом бровей. Однако,
говоря "не привлекая к себе внимания", он несколько грешит против истины:
его присутствие не более незаметно, чем гром медных труб оркестра. Правда,
Бенколин молчит, только вежливо улыбается и всю ночь дымит сигарой.
Далее легенда утверждает: когда Бенколин появляется в обычном пиджаке,
это означает, что он просто решил развлечься. Видя его в таком костюме,
хозяева сомнительных кафешек выказывают ему всяческие знаки внимания, низко
кланяются и непременно подносят шампанское. Если детектив надевает смокинг,
это значит, что он напал на след, но пока только размышляет и
присматривается; в этом случае содержатели заведений, хотя и заметно
встревоженные, все же сажают его за хороший стол и предлагают чего-нибудь
крепкого вроде коньяка. Но уж когда Бенколин появляется во фраке, в придачу
в своем знаменитом плаще, цилиндре и с тростью с серебряным набалдашником в
руке, когда он улыбается еще приветливее, а фрак у него под левой рукой чуть
топорщится - тогда, господа, ждите беды! Хозяин кафе не предлагает ему
выпить, оркестр сбивается с такта, официант роняет тарелку-другую, а
завсегдатаи спешат поскорее увести своих милашек, пока не засверкали ножи.
Нужно сказать, что легенда эта не выдумка. Я не раз говорил Бенколину,
что подобная показуха не к лицу главному детективу города Парижа; строго
говоря, задержание преступника вообще не входит в его обязанности, с этим с
таким же успехом справится любой младший инспектор. Но говорить с ним на эту
тему бесполезно: весь этот процесс доставляет ему колоссальное удовольствие
- и будет доставлять до тех пор, пока чей-нибудь более быстрый нож или пуля
не настигнут его под газовым фонарем в грязном закоулке какого-нибудь
забытого Богом мерзкого квартала, пока его опаловые запонки не упадут в
лужу, а спрятанный в трости стилет не замрет, наполовину вытащенный из
ножен.
Время от времени я составлял ему компанию в его ночных прогулках - но
лишь один раз на Бенколине был вечерний костюм. В ту ночь нам пришлось
немало потрудиться, пока на запястьях преступника не защелкнулись наручники.
Мой новый цилиндр украсился по меньшей мере двумя дырками, и я ругался на
чем свет стоит, а Бенколин посмеивался, когда мы сдавали крикливого
джентльмена жандармам. Поэтому, когда октябрьской ночью, с которой и
начинается эта история, Бенколин позвонил мне и предложил "прогуляться", это
вызвало во мне, как говорят у меня на родине, самые противоречивые чувства.
"При полном параде?" - осведомился я. Бенколин ответил, что нет. Это звучало
обнадеживающе.
Пройдя под розовыми фонарями бульваров, мы оказались в том грязном,
заплеванном и буйном районе вокруг арки Сен-Мартен, где на каждом шагу
бордели и то и дело кто-нибудь рядом с тобой вспахивает носом тротуар. К
полуночи мы добрались до ночного клуба, где намеревались хорошенько выпить.
Среди иностранцев, особенно моих соотечественников, почему-то бытует
представление, будто французы не пьянеют. Весело смеясь над этим нелепым
предрассудком, мы с Бенколином уселись за столик в углу и, пытаясь
перекричать ор вокруг, заказали бренди.
В подвале было очень жарко, хотя электрические вентиляторы работали
вовсю, пробивая туннели в дыму. Голубой прожектор пробегал в темноте по
переплетающимся телам танцующих, и от этого чья-нибудь накрашенная
физиономия, выхваченная на мгновение из тьмы и тут же снова поглощенная
вздыбившейся темной массой, казалась зловещей. Покачиваясь в унисон
монотонному завыванию и топоту, оркестр медленно выводил мелодию танго.
Снова застонали трубы, зашаркали подошвы, музыка стала тише, и невнятно
гудящие танцоры одновременно сделали пируэт, отчего их тени заплясали по
залитым синим светом стенам. Продавщицы, закрыв глаза, медленно скользили в
объятиях своих спутников, ведь из всех танцев танго - самый упоительный и
самый страстный. Я наблюдал, как выплывали из тьмы и снова растворялись в
ней напряженные лица, словно подхваченные черной волной среди ставшего
теперь зеленым света; многие из танцоров были пьяны, и все казались не
правдоподобными и жуткими, а между взрывами гвалта, когда замолкал стон
аккордеона, слышалось мерное жужжание вентиляторов.
- Зачем мы сюда пришли? - спросил я. Эффектным жестом, звякнув блюдцами,
официант запустил через стол наши стаканы, и они, вращаясь, остановились
точно перед нами. Не поднимая глаз, Бенколин ответил:
- Не смотрите сразу... Вон тот человек, в углу, через два стола от нас,
который так явно прячет от меня глаза...
Я осторожно обернулся. Было слишком темно, чтобы видеть отчетливо, но в
какой-то момент зеленый луч прожектора выхватил из тьмы лицо человека, о
котором говорил Бенколин. Этот тип развалился на стуле, обнимая сразу двух
девиц и смеясь вместе с ними. Во время короткой неестественной вспышки я
разглядел блеск черных напомаженных волос, массивный подбородок, горбатый
нос и недвижно уставившиеся на свет глаза. Все это никак не вписывалось в
окружающую банальную атмосферу, но почему - я не мог объяснить. Взгляд этих
горящих глаз, шмыгнувший в сторону вслед за лучом, был странен и напомнил
мне паука, которого спугнули в своем темном углу лучом карманного фонаря. Я
подумал, что при встрече узнаю этого человека.
- Ваша добыча? - спросил я. Бенколин покачал головой:
- Нет, во всяком случае не сейчас. Но у нас кое с кем назначена
встреча... А, вот и он - видите, пробирается к нашему столу? Допивайте.
Человек, на которого он показал, неуверенно пробирался между столиками,
явно смущенный окружающей обстановкой. Он был маленького роста, с большой
головой и обвислыми седыми бакенбардами. Вдруг в глаза ему ударил зеленый
свет; ослепленный, он наткнулся на какой-то столик и растерянно, умоляюще
посмотрел на Бенколина. Детектив сделал мне знак, мы встали, и маленький
человечек поспешил за нами по направлению к задней комнате. Я бросил взгляд
на горбоносого. Он прижал к груди голову одной из девиц и рассеянно
перебирал ее волосы, одновременно провожая нас немигающим взглядом... Совсем
рядом с эстрадой, где рев музыки был совсем уж оглушительным, Бенколин
распахнул неприметную дверцу.
Мы оказались в побеленном коридорчике, под потолком тускло светила
электрическая лампочка. Маленький человечек стоял перед нами склонив голову
набок, согнувшись и нервно мигая. Его красноватые глаза имели необычное
свойство то округляться, то снова сужаться, как будто следуя биению пульса.
Неопрятные усы и огромные седые бакенбарды были слишком велики для его
костлявого лица, скулы блестели, а лысина казалась присыпанной пылью. Над
ушами торчали два пучка седых волос. Порыжевший пиджак черного цвета висел
на нем, как на вешалке, и видно было, что он нервничает.
- Я не знаю, чего хочет мсье, - заговорил он визгливо. - Но я пришел. Я
закрыл свой музей.
- Джефф, - обратился ко мне Бенколин, - это господин Августин. Он хозяин
старейшего в Париже музея восковых фигур.
- Музея Августина, - пояснил маленький человечек. Он наклонил голову и,
сам того не замечая, застыл, словно перед фотокамерой. - Все фигуры я делаю
сам." Вы ведь слышали о Музее Августина?
Он выжидающе смотрел на меня, и я кивнул, хотя на самом деле впервые
слышал о его музее. Музей мадам Тюссо - единственное из подобных заведений,
которое я знал.
- Посетителей стало меньше, чем в прежние времена, - вздохнул Августин,
покачав головой. - Это потому, что я не перебираюсь в модные районы, не
завожу электрической рекламы, не торгую спиртным." Эх! - Он яростно мял свою
шляпу. - Чего они хотят? Это же не луна-парк. Это музей. Это искусство! Я
работаю, как работал мой отец, ради искусства. Великие люди весьма ценили
моего отца...
Он обращался ко мне полувызывающе, полупросительно, горячо жестикулируя и
теребя свою шляпу. Бенколин прервал его, двинувшись дальше по коридору, и
распахнул одну из дверей.
При виде нас из-за стола, стоявшего посредине убогой комнаты, окна
которой были занавешены потрепанными краевыми портьерами и которая, без
сомнения, служила местом мимолетных любовных свиданий, вскочил молодой
человек. Подобные места отличаются тошнотворным ароматом пошленьких страстей
и дешевой парфюмерии и вызывают в воображении нескончаемую вереницу свиданий
под лампой с пыльным розовым абажуром. Молодой человек, выкуривший здесь
столько сигарет, что впору было задохнуться, совершенно выпадал из этого
антуража. Он был загорелым и по-военному подтянутым; казалось, его короткие
черные волосы и темные глаза повидали немало далеких стран. Даже его
аккуратно подстриженные усики отличались краткостью военной команды.
Чувствовалось, что все время, которое ему пришлось провести в ожидании, он
нервничал и не находил себе места; теперь же, когда ожидание наконец
кончилось, в его прищуренных глазах появилась уверенность.
- Приношу вам свои извинения, - начал Бенколин, - за то, что пришлось
прибегнуть к подобному месту встречи. Но зато здесь нам не помешают.
Позвольте представить: капитан Шомон, господин Марль, мой коллега, и
господин Августин.
Молодой человек поклонился без тени улыбки. Очевидно, он не привык к
гражданской одежде, и руки его то и дело непроизвольно ощупывали пиджак.
Разглядывая Августина, он кивнул, не меняя мрачного выражения на лице.
- Хорошо, - сказал он. - Значит, это тот самый человек?
- Я вас не понимаю! - возмутился Августин. Усы его воинственно
ощетинились, он выпрямился. - Вы ведете себя, сударь, так, словно я
обвиняюсь в каком-то преступлении. Я требую объяснений!
- Присядьте, господа, - пригласил Бенколин. Мы с Августином подвинули
стулья к столу, над которым горела лампа под розовым абажуром, а капитан
Шомон остался стоять, то и дело притрагиваясь к левой поле пиджака, будто
ища там саблю.
- Итак, - продолжал Бенколин, - я задам вам несколько вопросов. Вы не
возражаете, господин Августин?
- Разумеется нет, - с достоинством ответил тот.
- Насколько я понимаю, вы уже довольно давно являетесь владельцем музея
восковых фигур?
- Сорок два года. И сегодня впервые, - Августин перевел воспаленные глаза
на Шомона, и голос его задрожал, - впервые полиция соблаговолила...
- И число посетителей вашего музея невелико?
- Я объяснил вам почему. Но мне нет до этого дела. Я работаю только ради
искусства.
- Сколько у вас служащих?
- Служащих?.. - Августин не ожидал такого вопроса и снова замигал. - Ну,
только моя дочка. Она продает билеты. Я их проверяю. Все работу делаю сам.
Бенколин слушал его благодушно, даже доброжелательно, зато Шомон так и
сверлил глазами, и мне почудилось, что во взгляде этих немало повидавших
глаз сквозила неприкрытая ненависть. Шомон сел.
- Вы разве не собираетесь спросить его?.. - обратился он к Бенколину, с
силой сцепив пальцы.
- Конечно, - кивнул Бенколин и вынул из кармана фотографию. - Господин
Августин, вы видели когда-нибудь эту юную даму?
Перегнувшись через стол, я увидел кокетливо смотрящее с фотографии
удивительно красивое, но лишенное пикантности лицо: девушка лет девятнадцати
или двадцати, с живыми темными глазами и безвольным подбородком. В уголке
стоял штамп самого модного в Париже фотографа. Безусловно, это была девушка
из хорошего общества. Шомон смотрел на матовые серо-черные краски фотографии
так, будто они резали ему глаза. Когда Августин закончил изучение карточки,
Шомон протянул руку и перевернул фото изображением книзу. В желтом круге
света лицо его, изможденное, будто отполированное самумом, было бесстрастно,
но в глубине глаз полыхал затаившийся пожар.
- Вы, пожалуйста, вспомните хорошенько, - сказал он. - Она была моей
невестой.
- Не знаю, - пожал плечами Августин и зажмурил глаза. - Я.., нельзя от
меня требовать...
- Вы ее видели? - повторил Бенколин.
- Мсье, что это значит? - возмутился Августин. - Вы все смотрите на меня
так, будто я... Что вам угодно? Вы спрашиваете меня об этой карточке?
Лицо мне знакомо. Я где-то видел эту девушку, и я никогда никого не
забываю. Я всегда изучаю людей, которые приходят ко мне в музей, чтобы
схватить... - он вытянул тщедушные ладошки, - чтобы схватить какое-нибудь
выражение, оттенок для моих восковых фигур. Понимаете? - Он остановился в
нерешительности. Всматриваясь с самым серьезным видом в каждого из нас, он
машинально шевелил пальцами, словно разминая воск. - Но я ничего не знаю!
Зачем вы вызвали меня сюда? Что я сделал? Я никому не причиняю вреда.
Единственное, чего я хочу, - это чтобы меня оставили в покое...
- Девушка на этой фотографии, - пояснил Бенколин, - это мадемуазель
Одетта Дюшен. Дочь покойного министра. И теперь она мертва. Последний раз ее
видели живой, когда она заходила в Музей Августина, и оттуда она не вышла.
После продолжительного молчания, во время которого старик проводил
трясущейся рукой по лицу, сильно нажимая на глаза, Августин жалобно
залепетал:
- Господа, я всю свою жизнь был порядочным человеком... Я просто не
понимаю, куда вы клоните...
- Она была убита, - продолжал Бенколин. - Ее тело выловили из Сены
сегодня днем.
Шомон, глядя на старика через всю комнату остановившимся взглядом,
прибавил:
- Вся в синяках. Избитая. И.., она умерла от ножевых ран.
Августин глядел на Шомона и Бенколина так, будто они медленно прижимали
его штыками к каменной стенке.
- Вы же не думаете, - пробормотал он наконец, - что я...
- Если бы я так думал, - сказал Шомон, внезапно улыбнувшись, - я бы вас
придушил на месте. Мы хотим, чтобы вы помогли нам... Насколько я знаю, это
уже не первый такой случай; господин Бенколин говорит, что полгода тому
назад еще одна девушка зашла в Музей Августина и...
- Я об этом ничего не знал!
- Разумеется, - кивнул Бенколин. - Ваш музей - только одно из мест,
которые, как нам известно, она посетила. Мы полагали, что вы, сударь, вне
подозрений. Кроме того, ту девушку так и не нашли; не исключено, что она
исчезла по собственной воле. Таких случаев сколько угодно.
Невзирая на испуг, Августин заставил себя спокойно встретить пристальный
взгляд детектива.
- Почему, - спросил он, - мсье так уверен, что мадемуазель.., м-м-м...
Дюшен вошла в мой музей и потом из него не вышла?
- Я вам отвечу, - вмешался Шомон. - Я был обручен с мадемуазель Дюшен.
Сейчас я в отпуске и нахожусь дома. Мы обручились год назад, и с тех пор я
ее не видел. За это время она сильно переменилась.., но это к делу не
относится. Вчера мадемуазель Дюшен и ее подруга, мадемуазель Мартель, должны
были встретиться со мной в пять часов в Павильоне Дофин. Но Одетта повела
себя.., как-то странно. В четыре часа позвонила мне, сказала, что встречу
придется отменить, но никак этого не объяснила. Я позвонил мадемуазель
Мартель и выяснил, что и ей сказали то же самое. Я почувствовал, что тут
что-то не так, и тут же поехал к мадемуазель Дюшен домой. Когда я приехал,
она как раз отъезжала от дома в такси. Я поймал другое и последовал за ней.
- Шомон напрягся, на скулах его заиграли желваки. - Не вижу причин
оправдывать свои действия. У жениха есть кое-какие права... Особенно я
забеспокоился, когда понял, в какой район она направляется: молодой девушке
в этих трущобах совсем не место. Одетта отпустила такси перед Музеем
Августина. Меня это озадачило: она никогда не говорила, что интересуется
восковыми фигурами. Меня так и тянуло войти вслед за ней.., но у меня есть
своя гордость.
Перед нами стоял человек, никогда не дававший волю чувствам; человек,
воспитанный в суровых и благородных канонах, которые Франция веками
вырабатывала для своих офицеров. Шомон обвел нас всех взглядом, который не
нуждался в комментариях.
- Я прочитал на вывеске, что музей закрывается в пять. Оставалось всего
полчаса, и я стал ждать. Когда музей закрылся и она не вышла, я предположил,
что она воспользовалась другим выходом. Кроме того, я был рассержен, что
пришлось столько времени проторчать без толку на улице. - Подавшись вперед,
он задумчиво и требовательно поднял на Августина глаза. - Сегодня, узнав,
что она не приходила домой, я отправился в музей, чтобы выяснить, в чем
дело, и мне сказали, что в музее нет другого выхода. Как это понять?
Августин вскочил, отбросив стул.
- Но он есть! - воскликнул он. - Там есть еще один выход!
- Не для публики, полагаю, - заметил Бенколин.
- Нет.., нет, конечно же нет! Он выходит в переулок за музеем... Дверь в
задней стене, за фигурами, куда я хожу включать освещение. Это служебный
ход. Но мсье сказал...
- И он постоянно заперт, - продолжал Бенколин как бы в раздумье.
Старик всплеснул руками:
- Ну и чего вы от меня хотите? Скажите же что-нибудь! Вы что, собираетесь
арестовать меня за убийство?
- Нет, - покачал головой Бенколин. - Мы хотим взглянуть на ваш музей, это
раз. И еще хотелось бы все же узнать, приходилось ли вам видеть эту девушку.
Августин, пошатываясь, оперся обеими руками о стол и наклонился почти к
лицу Бенколина. Глаза у него то расширялись, то сужались, создавая какое-то
странное, жутковатое впечатление.
- В таком случае, - сказал он, - я вам отвечу: да. Да! Потому что в музее
что-то происходит, и я не могу понять что. Я спрашивал себя, уж не схожу ли
я с ума... - Он поник головой.
- Присядьте, - предложил Бенколин. - Присядьте и расскажите нам все.
Шомон перегнулся через стол и мягко подтолкнул старика к стулу. Августин
сел и принялся покачиваться на стуле, постукивая пальцами по нижней губе.
- Не знаю, сможете ли вы понять, что я имею в виду, - заговорил он,
недолго помолчав. Теперь голос его стал четче и бодрее: чувствовалось, что
он давно ждал возможности излить душу. - Цель, иллюзия, дух музея восковых
фигур - это атмосфера смерти. Она безмолвна и неподвижна. От дневного света
она, как сон, отгорожена каменными гротами, в ней слышно лишь эхо, она
пропитана сумрачным зеленым светом, как будто в глубинах бездонного моря. Вы
понимаете меня? Там все мертво, все застыло в жутких или