й дом".
     Лютые морозы злобствовали по всей стране. В бараках спать было холодно,
и  бушлаты не  помогали.  А у Глаза, как назло, украли шерстяные варежки.  У
марех-то  и  никогда не было ни шерстяных носков, ни варежек, но у Глаза при
ворах было все. Вначале  у него носки украли, а сейчас вот и варежки. Бушлат
его новый, который  он при  Махе с вешалки  снял, даже не спрашивая, чей он,
теперь у него тоже сшушарили. И хилял он теперь в потрепанном.
     А  тут   зону  облетела  печальная  весть:  в  четвертом  отряде  пацан
задавился. Отрядам  на  работе скомандовали съем, а в  четвертом человека не
хватает. Куда же он в такой лютый мороз куркануться мог? Долго его искали, и
никому в  голову не приходило в подсобку заглянуть, где заготовки хранились.
Там  каркасы  от диванов стояли один на другом. И  парень на  верхний каркас
положил крепкую палку,  привязал к ней веревку, спустился внутрь и удавился.
Из-за  каркасов  его  не видно  было.  Никому  и  в  голову  не  пришло туда
заглянуть, уж слишком приметное место.
     Срок у парня был полтора года, почти половину--отсидел, а вот удавился.
Многие удивлялись--не мог десять  месяцев дотерпеть. А парня  этого в отряде
сильно  зашибали.  Бугор все  его фаловал за щеку  взять, за это житуху дать
обещал. А парень решил умереть лучше, чем сосать.
     Похоронили   его   на  одлянском  кладбище,  где   много   было   могил
воспитанников.  Говорит, Кого хоронили, даже креста  не  ставили.  Воткнут в
рыхлую землю кол, а на нем номерок, и привет.
     В этот  день, когда задавился пацан,  Глаз около обойки  увидел варежки
шерстяные.  Глаз  знал,  что  тело  пацана вынесли совсем недавно и  варежки
кто-то  выбросил -- носить  их  теперь  было  западло: варежки  к  покойнику
прикасались.  На зоне  много  всяких подлянок  было.  С  вафлером  никто  не
разговаривал. На толчок  с конфеткой во рту никто  зайти не мог  -- это была
первая подлость в Одляне. Или проглоти конфетку перед толчком,  или  выплюнь
ее. В  подсос, бывало, у  пацанов  курева нет, а мина какой-нибудь  сигареты
шмаляет.  Ни  отобрать,  ни  попросить  у  него  никто  не  посмеет:  парень
заминирован. Если  спрашивал докурить воспитанник,  который  не знал, что он
мина,  тот говорил; "Нельзя".  Это означало,  что он не  может дать  окурок,
потому что он мастевый. Но некоторые ребята втихаря брали у минетов окурки.
     И вот Глаз стоял  перед варежками. Они были новые, вязанные  с  цветной
ниткой. Взять или не взять? "Возьму-ка я их,-- решил Глаз и, сунув в карман,
пошел  в станочный цех за заготовками.-- На  нашем-то отряде никто  ведь  не
знает,  что в  этих варежках покойника  выносили.  Их, наверное, никто  и не
видел. А что здесь поганого, ну вынесли в них парня, И почему их надо теперь
выбрасывать, если на улице такой холодище?"
     Шел третий месяц  как  Глаз послал письмо Бородину,  а его  на этап  не
забирали. Дуплили его в последнее время часто. Не будь он хозяйкой, легче бы
жилось. А то полотенце в спальне  пропадет -- доставай, а то  и  простынь на
мыло сядет. Не достанешь -- помогальник грудянку отшибает. "Одлян, проклятый
Одлян! Вот  когда освобожусь, возьму и  целую посылку полотенец, наволочек и
простынь в  зону на  седьмой отряд вышлю.  Пусть их хозяйкам  раздадут. Хоть
месяц горя знать не будут".
     Раз на этап  не  забирали, Глаз решил простыть  и попасть в колонийскую
больничку. Стужа на улице Лютая. Ночью он встал и пошел в толчок. А в толчок
ночью только в одном нижнем белье выпускали.  Возвращаясь  обратно, он перед
отрядом  лег  на обледенелую дорожку  грудью.  Минут пять пролежал,  замерз.
"Воспаление легких я должен получить",-- подумал Глаз и пошел в отряд. Но он
не простыл.  Даже кашля  не было.  На следующую ночь он опять  лег грудью на
обледенелую дорожку, но простуда его не брала.
        "18"
     Сегодня  обойка чуть  раньше закончила работу, и парни грелись  у  труб
отопления.
     -- С письмами у меня ничего не получается,--сказал Антон, Приложив руки
к горячей трубе.--Я уже штук  пять  послал первому секретарю райкома Партий,
уж как я его ни  матерю,  а толку нет. Не отдает он их в милицию. Значит, не
привлекут и на этап не заберут;
     Антон достал из кармана две длинные иголки, которыми гобелен сшивали на
диванах. Иголки  были  связаны Нитками,  и  острые  концы  торчали  в разные
стороны. Длина иголки была чуть ли не с ладонь.
     -- Как думаешь, Глаз, смогу я их проглотить?
     -- Да нет, Антон, больно уж длинные. Иголка сразу в горло воткнется.
     --  А если так?  --  Антон  достал из кармана  маленький  шарик  вара и
нанизал его на иголку.--Так ведь проглочу. Иголка никуда не воткнется.
     Антон широко открыл рот, затолкнул в глотку иголки и проглотил.
     -- Ну вот, а ты говорил -- не проглотить.
     Он сделал это так быстро, что Глаз и опомниться не успел.
     -- Теперь-то меня точно в больничку заберут. В  Челябинск. Пусть делают
операцию и достают.
     Глаз молчал. На душе у него так муторно стало, и он отошел от Антона.
     Скоро съем прокричали, и парни двинули на улицу. К Глазу подошел  бугор
букварей Томилец.
     -- У меня к тебе базар есть.-- Томилец посмотрел по сторонам.-- Манякин
говорит, что он две иголки проглотил на твоих глазах. Правда это?
     -- Правда, Томилец.
     -- А не врешь?
     -- Зачем мне врать? Я даже моргнуть не успел, как он глотнул их.
     Из-за дверей вышел начальник отряда.
     -- Петров,--  сказал  начальник отряда,-- почему ты не помешал Манякину
проглотить иголки?
     -- Виктор Кириллович,  я  даже и  не поверил ему,  что он такие длинные
глотанет. Все было так быстро, что я и помешать бы не смог.
     Перед ужином начальник отряда вызвал Глаза в воспитательскую.
     --  Петров,  объявляю  тебе  наряд   вне  очереди.  Завтра  на  туалете
отработаешь,-- сказал Виктор Кириллович.
     "Толчок, толчок",-- пронзило все внутренности Глаза.
     -- Виктор Кириллович, за что? Что я сделал?
     -- Наряд вне очереди.
     -- Виктор Кириллович, он проглотил, а мне наряд!
     -- Должен был помешать...
     -- Да не думал я, что он проглотит.
     -- Все. Иди.
     Глаз вышел из воспитательской. Все, толчок.
     Умри,   поселок  Одлян!   Провались  в   тартарары  весь  Миасс  с  его
красивейшими  окрестностями,  но  только  не  допусти  избиения  Глаза.  "О,
нет-нет,-- обливаясь кровью, кричала его душа,-- я  не хочу этого! Я не хочу
идти  на  толчок. Не хочу жрать застывшее говно.  Я ничего не  хочу.  Как ты
поступил, Антон? Да он мной подстраховался на случай, если ему не поверят. И
ему  не поверили. И призвали меня, чтоб  я подтвердил. Но что я мог сделать,
Господи, что? Теперь мне -- толчок, ему --  больничка. Меня -- ушибать, а он
будет балдеть на белых простынях и радоваться, что обхитрил все начальство".
     Спал Глаз плохо. Часто просыпался.  И снился ему кровавый сон. Кровавые
отблески кровавого  бытия  кровавыми сполохами кроваво высвечивали  кровавую
эпоху. Кровавый цвет везде.  Он залил всю долину Одляна. Кровавыми стоят две
вершины,  между которыми,  как говорит  предание,  проезжал Емельян Пугачев.
Течет кровавая вода в  реке Миасс.  Начальник колонии  -- кровавый  майор,--
мерно  ступая  по  обледенелой  бетонке,  припорошенной  снегом, подходит  к
толчку, где его  ждет начальник  седьмого отряда. Хозяин выпятил пузо, сунул
папиросу в рот и ждет не дождется, когда Глаза поведут на толчок. Но вот его
привели. Из толчка -- крики, и вот она -- кровь Глаза, кровь тысяч малолеток
устремляется  в двери, сносит их я вырывается на простор.  Начальник колонии
бросает папиросу,  пригоршнями  зачерпывает кровь, пьет и обмывает ею  лицо,
словно родниковой  водой, и блаженствует. Криков из туалета не слышно. Майор
и  капитан  медленно  удаляются  в  сторону  вахты.  На обледенелой  бетонке
остаются их кровавые следы.
     "Это  хорошо, что  ты попал в Одлян,  это  хорошо,  что тебя поведут на
толчок",-- услышал Глаз голос.
     "Сильно изобьют?"
     "Этого я  не  скажу. Ждать осталось немного. Утром тебя  поведут.  Но я
тебя помню".
     "Неужели не заберут на этап?"
     "Из Одляна ты вырвешься..."
     Был  выходной  день. Около  толчка--никого. Глаз  шел  впереди  Мозыря,
помогальника, по пятачку, на котором всегда дубасили пацанов.
     --  Ну, Глаз,-- сказал Мозырь и ударил его палкой по богонельке. В этот
момент со стороны третьего отряда раздался окрик:
     -- Мозырь, подожди!
     К толчку спешили два вора: Голубь и Компот.
     -- За что Глаза на толчок? -- спросил на ходу Компот.
     -- Да этот, Антон, иголки проглотил, а Глаз видел и не помешал.
     Компот встал рядом с Мозырем и, глядя ему в глаза, произнес:
     -- Ну, Раб проглотил, а Глазу--толчок? Раба и ведите.
     -- Раба еще вчера в больничку отправили, а Кирка Глазу наряд выписал.
     -- И ты будешь его дуплить?
     -- Кирка приказал.
     -- Мозырь, хочешь, я сейчас возьму  у тебя палку и расщепаю ее  о  твой
шарабан? -- спросил Компот.
     Мозырь посмотрел на Компота, потом на Голубя, который все молча стоял и
курил.
     -- Пусть Глаз подметет толчок, а ты, Мозырь, его не тронь. Усек?
     -- Ладно,--ответил Мозырь.
     Глаз пошел подметать толчок. Голубь не  спеша тронул в отряд,  а Компот
остался с Мозырем.
     Все воры  хорошо знали Глаза, он не  раз к  ним ходил с поручениями  от
Маха.
     Зону  облетела  новость:  бугор  букварей  с седьмого отряда,  Томилец,
опетушил новичка. Недолго думая  новичок пошел и заложил Томильца начальнику
отряда.
     Кирка  доложил  начальнику  колонии,  и Томильца,  а следом и  новичка,
вызвал хозяин. Новичок  рассказал,  как  Томилец пригласил его  в  каптерку,
избил и изнасиловал.
     --  Если вы  не привлекете  его,-- сказал новичок  хозяину,-- то ко мне
через  несколько  дней  приезжают родители.  Я им  пожалуюсь.  Мой  папа  --
профессор медицинского института, мама -- второй секретарь райкома партии.
     Челидзе  не захотел  усложнять  дело  и дал команду, чтоб  председателя
совета воспитанников  двадцать  пятого отделения привлечь  за  мужеложство к
уголовной ответственности, а новичка чтоб никто и пальцем не трогал.
     Томильца увели  в дисциплинарный изолятор и с первым этапом отправили в
златоустовскую тюрьму.
     Новичка  за  то,  что   он  заложил  Томильца,  невзлюбил  весь  отряд.
Невиданное дело  на  зоне--идти и  заложить  активиста. Новичок, взлелеянный
папой и мамой, воровских законов принимать  не хотел и, поняв, что  на  зоне
жить ему придется тяжко, при первом же случае фуганул на бугра, надеясь, что
после этого его  никто бить не будет. И он не просчитался. Ударить его после
запрета хозяина никто не мог. Над ним лишь зло смеялись.
     Глаз  был хозяйкой,  но  лычки  пока  не  носил.  Но  скоро ему  вручат
остроконечный  четырехугольный ромб с красной полоской у нижнего конца, и он
должен его  надеть  на  грудь. По  телу Глаза проходит  дрожь.  Он, которого
каждый день  долбят,  должен носить знак с  кровавой  полоской. Эту  красную
лычку ненавидят большинство воспитанников, и лишь актив, добиваясь досрочки,
носит ее  на  груди. Красный цвет  приносит одни страдания пацанам. Их  бьют
активисты,  нанося  удары  рукой,  на  которой  красная повязка.  Начальники
отрядов с красными околышами на  фуражках подписывают им чуть ли не смертные
приговоры на толчок.
     Во многих тюрьмах  на  малолетке,  если  одежда  у  пацана красная,  ее
выбрасывают в парашу. Если родители  принесли сигареты в красных пачках, все
сигареты летят в парашу,  даже когда подсос. Копченую колбасу, хоть она и не
совсем красная, пацаны тоже бросают в парашу.
     Глаз на  этапе  слышал -- ему  взросляк  рассказывал,--  что в одной из
колоний красный цвет  был западло  и малолетки колбасу выбрасывали в толчок.
Рядом с колонией несовершеннолетних, через забор, стояла колония взросляков.
Мужики прослышали, что пацаны колбасу бросают в толчок, и  сказали, чтоб они
ее через забор им пуляли. И полетела колбаса к взрослякам.
     В  седьмом классе Глазу легче было учиться. На работе дела шли неплохо;
не  много ума надо диваны  таскать да локотники по текстуре  подбирать А вот
простыни  и  полотенца  часто терялись, и его за  это здорово дуплили.  И  в
нарядах на  столовой зашибали. А  тут Кирка сказал, чтоб  к Новому  году все
были  с  лычками. Кровавую лычку надеть придется. Но ведь на взросляке ему в
лицо бросят:
     "Падла, активистом был,  красную лычку носил",--  и что он в оправдание
ответит?
     Вспомнилось Глазу -- он читал в какой-то книге,-- если проглотить мыла,
то обязательно будет понос.  Вечером бугор неплохо отделал Глаза, и он пошел
в туалет.  Левая  бровь  опять  дергалась. Глаз стал умываться и  незаметно,
отломив от мыла  кусочек, проглотил  его и запил водой. Целый день  он ждал,
что живот заболит, а живот не болел и в туалет не тянуло.
     После ужина в отряд  пришел дпнк и сказал  Петрову  собираться на этап.
Наконец-то  его  вызывали  в   заводоуковскую  милицию.  Глаз  попрощался  с
земляками, с ребятами, с которыми был  в хороших отношениях, и на их вопрос,
для  чего   его  забирают,  ведь  ему  нет  восемнадцати,  ответил,  что  на
переследствие Ему завидовали.
     На взросляк с  седьмого отряда уходил всего один парень, Чернов, и Глаз
с ним потопал на вахту.
        "Часть третья"
        "1"
     "Воронок" трясло на ухабах.
     "Я вырвался из Одляна! Из этого кошмара! Из этого ада! Сосите все...!!!
Месяц-другой потуманю вам мозги.--Глаз вспомнил Бородина.--  Все  равно  вам
меня  не  раскрутить.  Не  расколоть.  Не  выйдет!  А  потом  везите  назад.
Про-ка-чусь!"
     Но вот и станция.
     В  окружении конвоя ребята подошли к "столыпину". Кто-то  сказал конвою
"прощайте", кто-то "до свидания". Глаз промолчал.
     В челябинской тюрьме этап помыли в бане. И Глаза бросили  к малолеткам.
Все шли на зоны. Утром, когда повели на оправку, у Глаза начался понос. Мыло
подействовало. Через несколько часов Глаз уже валялся в тюремной больничке.
     В  палате  он был  один.  Окна палаты  выходили на  тюремный забор,  за
которым стояли многоэтажные дома. Верхние этажи из окна было видно.
     Наступило 31 декабря. Сегодня люди будут встречать Новый год.
     День  прошел медленно. А вечером,  когда  засветились окна,  Глаз  стал
смотреть  на волю. Он положил подушку так, чтобы лежа можно было видеть окна
домов. Люди подходили к окнам и  задергивали  шторы. Все готовились к Новому
году.
     На  новогоднюю  ночь   он   оставил   одну  сигарету.   "Наверное,  уже
двенадцать..." Глаз налил в кружку воды, мысленно чокнулся с Верой  и залпом
выпил всю кружку.
     Скоро его забрали на этап в Свердловск. А после -- в Тюмень.
     В тюменской тюрьме его посадили в камеру к осужденным.
     -- Парни, а Юрий Васильевич работает? -- спросил Глаз.
     -- Работает,-- ответили ребята.
     Юрий  Васильевич работал воспитателем. Он был добряк,  и все пацаны его
уважали. Глаз постучал в кормушку.
     -- Старшой,  я только с  этапа.  Мне  Юрия  Васильевича  надо  увидеть.
Позови. Очень прошу.
     "Сегодня пятница. Значит, до понедельника просижу в  камере осужденных.
А осужденным положены свиданки. Мне во что бы то ни стало надо встретиться с
сестрой. Пусть передаст Мишке Павленко, чтоб молчал, о чем бы  его в милиции
ни спрашивали. Из падунских Мишка один знает, что Герасимова грабанули мы".
     Перед ужином пришел воспитатель.
     -- Кто вызывал?
     -- Я,-- подошел к нему Глаз.-- Здравствуйте, Юрий Васильевич.
     -- Здравствуй. Как фамилия, я забыл.
     -- Петров.
     -- Ты что, Петров, из колонии к нам?
     -- Да.
     -- Зачем тебя вызвали?
     -- Сам не знаю.
     -- Чего ты хотел?
     --  Юрий  Васильевич, вы  не  зайдете  к  моей  сестре?  Она  живет  на
Советской, в доме, где  милиция. Передайте ей, пожалуйста, пусть она  завтра
придет ко мне на свиданку.
     -- Мне сегодня  некогда. Я живу в другой стороне. Обещать не  могу.  Но
если будет время, зайду,
     Сестра не пришла. "Значит, Юрий Васильевич не зашел. Значит, пролетел я
со свиданкой",-- думал Глаз, лежа на шконке.
     Три дня он отдыхал после этапа. Отсыпался.
     В понедельник после обеда пришел Юрий Васильевич.
     -- Вот что, Петров, я к  сестре зайти не смог. Тебя сегодня переведут в
камеру к подследственным. Вызвали тебя по  какому-то делу.  Так что свиданки
не будет.
     Глаза  перевели к подследственным. К взрослякам. А через несколько дней
дернули к Куму.
     --  Сейчас   мы  составим   протокол.   Расскажи,  как   и   при  каких
обстоятельствах ты оказался свидетелем преступления.-- Кум протянул бланк.--
За дачу ложных показаний -- распишись.
     Глаз расписался  и обрисовал  несуществующих  мужчин, которые совершили
это разбойное нападение на Герасимова. Чтобы не сбиться при частых допросах,
Глаз описал их похожими на Робку, Генку  и  его самого -- в  основном цветом
волос и ростом.
     В камере о своем деле Глаз ничего не говорил. Да и никто о преступлении
не болтает сокамерникам, особенно те, кто  идет в несознанку. Вдруг в камере
будет утка. Не дай Бог.
     Прошел  месяц,  как Глаза увезли с зоны. За  это время он  отдохнул  от
Одляна. В  зоне  Глазу казалось, что он разучился смеяться и смеяться больше
не будет. Но за месяц он стал таким же, каким был на свободе,-- все нипочем.
От трубы -- тюремного телефона -- он почти не отходил.
     Как-то вечером после отбоя Глаз подошел  к трубе и постучал. Захотелось
поболтать с земляком.
     --  Прекрати  стучать!  Кому говорят! Отбой!  --  Дубак  несколько  раз
подходил к камере.
     А Глаз как  взбесился. Он назло  дубаку взял  валенок, приставил его  к
трубе  будто  кружку,  в которую  говорили зеки,  и кричал  в него,  вызывая
камеры.
     Надзиратель требовал прекратить безобразие, а Глаз вопил:
     -- Ты,  дубак,  дубина дубинноголовая!  Ты что,  не видишь,  я кричу  в
валенок! А по валенку разве можно переговариваться?  А?  Чего зенки вылупил?
Канай отсюда!
     Явился корпусной,  приземистой, с  шишкой на скуле. Глаз помнил  его по
прошлому году.
     -- Выходи.
     -- Куда выходи?
     -- В коридор.
     -- Мне в камере неплохо, что я буду выходить.
     -- Уже  сорок минут  прошло после  отбоя, а ты  все стучишь  по трубам.
Выходи, тебе говорят.-- Корпусной схватил Глаза за руку.
     -- Пошли.
     -- Никуда я не пойду.-- Глаз вцепился другой рукой в шконку.
     На лице корпусного покраснела шишка. Лицо побагровело. Он схватил Глаза
за  руку,  что  вцепилась в  шконку, и  рванул на себя. Глаз  от  шконки  не
оторвался.  Корпусной выкрутил ему  свободную руку за спину и подтянул  ее к
затылку. От резкой  боли Глаз отпустил  руку,  и  корпусной  выволок  его  в
коридор.  Здесь он выкрутил  ему за  спину  другую  руку  и  теперь обе руки
подтянул к затылку. Глаз согнулся и заорал.  Корпусной толкнул  его коленкой
под  зад, и  Глаз  засеменил  по  коридору.  Он  почти бежал, корпусной  все
поднимал  ему  руки, и  Глаз  орал  от  боли.  Ему  никто еще  так  руки  не
выкручивал.
     Корпусной закрыл Глаза  в боксик. Глаз провалялся на  бетонном  полу до
утра. В боксике была невыносимая жарища.
     Утром Глаза  отвели к начальнику режима, и Глаз написал объяснительную,
подписавшись: "К  сему Петров". Про корпусного, который выкручивал ему руки,
Глаз уже забыл. Дежурный отвел его в камеру.
     -- В карцер не посадили? -- удивились в камере.
     -- Я ж говорил, на первый раз простят.

        "2"
     Жизнь в камере текла однообразно. Глаз от скуки  подыхал.  На столе, на
боковине,  он  решил  вырезать  свою  кличку.  "Если  я  вырежу  "Глаз",  то
падунские, если кто попадет в эту камеру, не узнают, что Глаз -- это я. Если
вырежу старую кличку "Ян", те, кто сейчас  меня знает, тоже не будут  знать,
что здесь сидел я",-- подумал  Глаз и, отточив свою ложку о шконку, принялся
вырезать огромными  буквами  через  всю  боковую  стен