Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
гроша.
- Однако, вы же сами утверждаете, что их практически
нельзя отличить от настоящих. Разве что они еще более
совершенны.
- Вы правы, - печально вздохнул он. - Абстракционизм
умирает на глазах, и все это очень безрадостно...
В третьих, с Майей Маевской.
- О! - воскликнула она, стоило ей только увидеть меня. -
Крайский!
Я опешил.
- Разве вы меня знаете?
- Еще бы мне тебя не знать, если я с тобой цацкалась и
панькалась на протяжении целого года. Тебе тогда было три, а
мне - семь, и мы жили с тобой в одной коммунальной квартире.
Я принялся судорожно рыться в памяти.
- Майю помню, - наконец проговорил я. Была такая чернявая
девчонка-соседка. - Но она была не Маевская.
- Все верно, малыш. Маевская я по второму мужу. Я и
замуж-то вышла за него, чтобы сделаться Майей Маевской. А ты за
эти годы совершенно не изменился. Вот уж не думала встретить
тебя в Берлине.
Сказав это, она посторонилась и впустила меня. Ее жилище
представляло собой одну гигантскую комнату с таким же
гигантским, на всю стену, окном.
- Белая гвардия - моя слабость, - продолжала она. - В
особенности, Май-Маевский. Выдающаяся личность!
Я огляделся и присел на край кожаного дивана. На стенах
висело несколько картин, кактусы и фикусы чередовались со
скульптурой и статуэтками. Но совершенно не чувствовалось,
чтобы это было рабочее помещение.
- У тебя еще имеется мастерская? - поинтересовался я.
- Верно, в этом же доме. На мансарде.
Я объяснил ей, зачем пришел. Она расхохоталась.
- Миша Крайский - пинкертон! - воскликнула она. Далось им,
в самом деле, это слово. - Тот самый Миша Крайский, которого я
сажала на горшочек, теперь сделался пинкертоном! Маленький
пинкертончик!
Она подкатила к дивану тележку, над которой возвышалось
несколько бутылок со спиртным и пустые бокалы (не хватало,
разве что, селедки и фотографий великих вождей), уселась рядом
со мной и спросила, что бы я хотел выпить. Я выбрал "Кьянти", а
она налила себе ирландского яичного ликера.
- Ничем тебе помочь не смогу, малыш, - сказала она. - Я не
знаю этого парня. Хотя иногда мне кажется, что где-то мельком
нечто подобное я уже видела. Скажу тебе честно, я не очень-то
люблю абстрактную живопись. Может быть потому, что не
достаточно хорошо ее понимаю. Мне, вообще, кажется, что
абстракционизм - убежище для бездарей. Точно также я не люблю
белых стихов...
Очевидно, из всего белого она признавала только белую
гвардию.
Она сделала большой глоток. Я все пытался вызвать в памяти
образ той девчонки, которая когда-то возилась со мной, и
отождествить его с сидящей рядом со мной женщиной средних лет,
еще достаточно стройной, черноволосой, с умным взглядом и
пухлыми, чувственными губами. Какая же у нее была фамилия? Мы
начали говорить на отвлеченные темы. Я рассказал о себе, а она
о себе. Оказывается, со своим вторым мужем Маевским она уже
тоже разошлась. Живет одна, отчего совершенно не страдает. Секс
- не ее стихия. Она может прожить и без него. Это, конечно, не
означает, что она - такая уж беспросветная фригидина, ее тоже
можно зажечь. И все же она не является рабыней фаллоса.
- Я тебе все это так откровенно говорю, поскольку ты мне
как бы родной. Я ведь тебя купала и меняла тебе штанишки. А
когда ты сюда пришел, сразу тебя узнала.
- Хочешь остаться в Германии? - неожиданно спросила она.
- Зачем? - не понял я.
- Ну, как это зачем?! Разве в России сейчас можно достойно
прожить?
- В России, может быть, и нельзя, - отозвался я. - Но
"Гвидон" - это ведь государство в государстве. Все, кто
работает в "Гвидоне", живут достойно.
- Мой сладкий пинкертончик, - прошептала она, и прежде,
чем я успел сообразить, что происходит, очутился в ее объятиях.
- Я тебя зажег? - поинтересовался я, отдышавшись после
долгого поцелуя.
- Только не подумай, что у меня бешенство матки.
- Совершенно не думаю, - сказал я искренне. Ведь Мая
подвернулась мне очень кстати.
- Меня завели воспоминания. Пойдем, я тебя искупаю.
Приблизительно через час, совершенно голый, я разгуливал
по огромному залу, служащему Майе жилищем, и рассматривал
картины и статуэтки. В одном из углов я случайно обнаружил
компьютер.
- Послушай, а те картины из метро... - крикнул я. - Они
могли быть созданы компьютером?
Майя полулежала на кожаном диване, тоже совершенно голая,
и просматривала толстенную немецкую газету. Она не сразу
поняла, что я имею в виду.
- Ну, я слышал, что имеются компьютерные программы,
которые, якобы, умеют самостоятельно писать картины. По крайней
мере, абстрактные. И я подумал, что кто-то просто перенес их на
стену, только и всего. Могло такое случиться?
- Вполне. Но как тебе это пришло в голову? - Она была
поражена. - Впрочем, возможно, специалисты и в состоянии
отличить суррогат от подлинных полотен. Я ведь говорила, что
абстракционизм для меня - тайна за семью печатями.
- А у тебя, случайно, нет такой программы?
- Одна есть. Я запускаю ее, когда мне требуется отдохнуть
и прийти в себя.
Она включила компьютер и отыскала эту программу. На экране
монитора начали появляться всевозможные разводы, эллипсы и
треугольники, постепенно трансформирующиеся и меняющие свой
цвет. Я не мог оторвать от них взгляда.
- Послушай! - воскликнул я. - Но ведь это значительно
красивее, чем на картинах живых художников!
- Возможно, - она улыбнулась. - Здесь даже есть чувство. И
все же... И все же, если быть до конца откровенным, чувство это
вполне синтетическое. И, потом... здесь совершенно нет мысли.
Услышав это, я вышел из программы и принялся шуровать по
содержимому компьютера в поисках игры "Солитер". Вот он,
родимый! Я так обрадовался, словно встретил старого друга.
- Присаживайся, - сказал я Майе, - сейчас я покажу тебе
класс.
Вечером, прямо от Майи, я позвонил Горбанюку и высказал
недовольство качеством предоставленного списка.
- Меня интересуют главным образом абстракционисты, а ты
напихал в него в первую очередь представителей фигуративной
живописи!
- Знаешь что, мой милый! Я - юрист, а не искусствовед, -
обиделся Горбанюк. - А твои абстракционисты-нонконформисты в
западных антологиях и справочниках еще не очень-то обжились.
Мои люди и так провели большую работу, выискивая наших
непризнанных гениев. Самые известные из них ведь тебя не
интересуют.
- Послушай, Горбанюк, - сказал я, - это же так просто:
фигуративщики - это те, на чьих полотнах еще можно что-то
разобрать, а абстракционизм - уже сплошная мазня.
- Браво, малыш! - воскликнула прислушивающаяся к разговору
Маевская.
- Мазня, да не совсем! - не соглашался Горбанюк. -
Господин Голдблюм, между прочим, от этой мазни писает кипятком.
Скажи ему, что это - мазня, и он отберет "Судзуки-Свифт", а
тебя пересадит на "Трабант".
Я понял, что от Горбанюка дельнейшей помощи ждать не
приходится, и набрал номер Голдблюма. Тот моему звонку очень
обрадовался, хотя ничего особенно радостного в моем сообщении
не содержалось. Я описал ему ход расследования, и, к счастью,
он остался удовлетворен. В ответ он дал краткий портрет
детектива, которого наняла Брунгильда Кнопф. Высокий, худой,
рыжий. Зовут - Дитер Мюнхаузен.
- Как? - переспросил я.
- Мюнхаузен, мой мальчик. Очень настырный и опасный тип.
Пауль говорит, что если у нас и есть конкуренты в этом деле, то
только Брунгильда и Мюнхаузен.
- А он, случайно, не барон?
- Ха-ха-ха!
Я попрощался и повесил трубку. Майя тут же набросилась на
меня сзади со словами "мой пинкертончик!", повалила на ковер, и
начала очередной сеанс.
Объявление гласило:
!!! РАЗЫСКИВАЕТСЯ ХУДОЖНИК !!!
Всякого, кто может хоть что-нибудь сообщить
о личности человека, разрисовавшего ряд переходов
в берлинском метро картинами, взятыми нынче в рамку,
просьба позвонить по следующему телефону:
63-63-90-30
За конкретную и правдивую информацию вас ждет
!!! СОЛИДНОЕ ДЕНЕЖНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ !!!
Номер телефона принадлежал берлинскому представительству
"Гвидона". Честно говоря, я остался не очень-то доволен
текстом. Мы с Малышкой и Троллем долго и яростно спорили о его
содержании, но ничего более удачного не получилось. Со своей
стороны Голдблюм также не преминул заметить:
- Ты детектив, мой мальчик, или лесоруб? Кто же слагает
подобные объявления? - Он щелкнул диктофоном и безо всякой
видимой связи произнес: - Приказать Джордану, чтобы часть
свободного фонда он перевел в акции... Поступили уже
какие-нибудь отклики?
- Пока нет. - Я сжимал в руке свежий номер газеты
"Европа-Центр" со злополучным объявлением.
- Держи меня в курсе.
- О'кэй.
Честно говоря, на отклики я не очень-то рассчитывал, но
оказалось, что я глубоко заблуждаюсь. Уже на следующий день
отклики посыпались, как из рога изобилия. Горбанюк даже
потребовал, чтобы я безвылазно находился в бюро.
Разумеется, я послал его к черту. Что значит, сидеть
безвылазно в бюро, если именно ради вылазок и было дано
объявление?
Причем первая же вылазка поначалу казалась успешной.
Позвонил мне один тип по фамилии Сыркин и сообщил, что
искомым художником является ни кто иной, как его племянник
Алик. По фамилии - тоже Сыркин.
Мы встретились на Александрплац возле вращающихся "Часов
Мира", когда в Берлине было 18-00, в Москве - 20, Нью-Йорке -
12, а в Сиднее - час ночи следующего дня.
- Да, неплохо было бы встретиться в Нью-Йорке или Сиднее,
- проговорил дядя Сыркин, приближаясь. - Берлин, конечно, тоже
ничего, однако этот язык... Почему в Германии государственный
не английский? Безобразие!
По-моему, он не шутил.
Он был маленького роста, но широкоплечий, с выдающейся
вперед челюстью и невыразительными глазками. Держался он прямо,
будто аршин проглотил. На вид ему было лет пятьдесят. Наверное,
основной его особенностью являлось то, что лицо его не
трансформировалось от выражения к выражению, как у остальных
людей, а новое выражение появлялось уже в готовом виде,
мгновенно. Так на экране телевизора появляется следующий кадр.
- А что скажете насчет Москвы? - поинтересовался я.
- Вы, разумеется, шутите. Из этой клоаки сейчас пытаются
вырваться все, кому не лень. Они, видимо, считают, что Запад
резиновый.
- К тому же и в Москве не говорят по-английски, - заметил
я.
- Напрасно иронизируете. Конечно, я слышал все эти сказки
про наш "великий и могучий", но могу вас заверить... Ду ю спик
инглыш?
- В очень ограниченной мере.
- Жаль. - На его лице появилась брезгливая гримаса.
- Итак, к делу, - сказал я нетерпеливо.
- Итак, к делу, - охотно повторил он и еще сильнее задрал
подбородок. - Как я уже упоминал, таинственным гением является
мой племянник Алик Сыркин. Готов передать его вам из рук в
руки, но сначала нам необходимо оговорить условия.
- Какие условия?
- То есть как?! Или я неправильно понял содержание
опубликованного коммюнике? Насколько мне помнится, там речь шла
о солидном денежном вознаграждении.
- За правдивую и конкретную информацию, - добавил я,
подняв вверх палец.
Безусловно, я был польщен, что мое нехитро составленное
объявление, получило такое звучное название - коммюнике.
Коммюнике! На какое-то мгновение я даже почувствовал себя
премьер-министром.
- Ну, естественно, правдивую и конкретную! - воскликнул
он. - Как же может быть иначе?
- Вы производите впечатление человека толкового, -
произнес я. - Тем более...
- Спасибо, - перебил он меня.
- Тем более кажется странным тот факт, что вы произнесли
имя племянника, так сказать - раскрыли карты, еще до того, как
получили вознаграждение. На кой, спрашивается, вы теперь нужны?
Он одарил меня язвительной усмешкой, одновременно
покачивая указательным пальцем из стороны в сторону.
- Без меня вам до него ни за что не добраться. Даже и не
пытайтесь.
- Так сильно он законспирирован?
- Уж поверьте.
- А вы немецким владеете?
С огромной скоростью на его лице замелькали кадры:
недоумение, подозрение, злость, досада. Все это сменилось, если
можно так выразиться, заставкой. Он удивленно смотрел на меня.
Словно перестал понимать по-русски.
- Я говорю, вы немецким владеете?
Он взорвался.
- Обязательно вам было напоминать мне об этом удручающем
явлении природы!
- Стало быть, все же немецкий, нравится он вам или нет, вы
знаете?
- Ну и что из этого?
- Так, знаете? - настаивал я.
- Приходится знать, - вынужден был уступить он. - Я здесь
живу.
- Почему же тогда вы не откликнулись на многочисленные
объявления аналогичного характера, напечатанные в немецких
газетах?
- А были подобные объявления? - не моргнув глазом,
поинтересовался он. Во всяком случае мне не удалось
зафиксировать даже минутного замешательства.
- Конечно, к тому же в столь впечатляющем количестве,
будто разыскивался самый крупный в мире алмаз. Или самый
опасный преступник.
- Вы знаете, я не читаю немецких газет, - заявил он.
-Macht kein spaЯ1.
- Будем считать, что вы меня убедили. - Кивнув головой, я
вздохнул. Начиналась самая тяжелая часть разговора. - О'кэй,
если ваш племянник действительно окажется тем самым художником,
вы получите пятьсот марок наличными.
- И это вы называете солидным денежным вознаграждением? -
возмутился дядя Сыркин. - Не может быть и речи!
- Вы так реагируете, как будто вам предлагают за пять
сотен прорыть туннель под Ла-Маншем. Каких-то несколько слов...
- Э, нет! Иной раз слова могут стоить дороже туннеля. Вы
сказали, что я произвожу впечатление человека толкового, а
вместе с тем держите за дурака. Если так пойдет и дальше, мне
действительно ничего не останется, как обратиться в немецкие
газеты.
Черт меня дернул упомянуть о них!
- Вы только подумайте, о чем мы говорим! - воскликнул я. -
Я представляю интересы наиболее опытного специалиста в этой
области в мире. Этот специалист роет землю и бьет копытами,
чтобы только сделать вашего племянника очень богатым человеком,
одним из самых известных на этом шарике. За сведения о нем вам
предлагается пятьсот полновесных бундесмарок наличными. А вы
еще торгуетесь. Вы что, не хотите своему племяннику добра?
- Я всем хочу только добра, - воинственно произнес он. -
Но в первую очередь я желаю добра самому себе.
Хотите верьте, хотите - нет, но в этот момент во мне
говорила не жадность, не соображение, что чем больше получит
этот широкоплечий кровосос - поклонник английского языка, тем
меньше останется самому. Во мне говорил обыкновенный
бухгалтер1. Видно, это глубоко въелось в кожу. Возможно - на
всю оставшуюся жизнь.
- Семьсот пятьдесят марок и баста, - отрезал я.
- Тысяча долларов! - прорычал он в ответ.
- Не может быть и речи!
Он бросил взгляд на большие часы, словно призывая их
полюбоваться таким патологическим скупердяем. Я тоже посмотрел
на часы.
- В Сиднее сейчас половина второго ночи, - вежливо сообщил
я.
- Тысяча марок и ни пфеннингом меньше, - воинственно
проговорил он. - В противном случае я немедленно обращусь к
вашим конкурентам.
Я печально вздохнул и проговорил:
- По рукам.
Он оживился.
- Давайте задаток, и мы немедленно отправляемся.
- Что еще за задаток?
- А вы себе иначе представляли? Надуть меня не так-то
просто - я тертый калач.
- Тогда нам нужно обсудить все с самого начала и до конца.
Вы получаете от меня, скажем, сто марок. Что происходит потом?
- О'кэй. Дальше мы едем на квартиру к племяннику. У него
имеется еще несколько аналогичных картин, подтверждающих
авторство. Вы выплачиваете мне оставшиеся девятьсот марок, и
племянник - ваш.
- Не годится, - покачал головой я. - Ведь я в живописи -
не копенгаген.
- Вот уж не ожидал! Не "копенгаген", а занимаетесь
подобным делом... Ладно у меня с собой имеется фотоаппарат.
Сделаем несколько контрольных снимков, покажете их вашему
клиенту.
- Идет.
- Но в этом случае к племяннику сейчас поеду я один. Ждите
меня здесь.
Он ушел быстрым, деловым шагом. Я провел на Александрплац
еще девяносто семь минут, временами поглядывая на часы. Во всем
мире жизнь неудержимо двигалась вперед. Я вспомнил о товарище,
пару лет назад уехавшем в Австралию. Для него скоро должно было
наступить утро.
Наконец я заметил дядю Сыркина быстро направляющегося в
мою сторону. Он так спешил, что даже запыхался, бедняга, и из
легких его вырывался тонкий свист.
- Вот.
В руке его был желтый конверт. В конверте находилось
несколько сырых еще фотоснимков.
- Гоните сто марок.
Я распрощался с одной из голубых купюр, на лицевой стороне
которой была изображена Клара Шуманн.
- Сколько вам потребуется времени для экспертизы?
- Думаю, с учетом дороги - часа два.
Секунду он размышлял.
- Хорошо, через два часа я снова буду здесь.
- То есть, в одиннадцать? - уточнил я.
- Выходит, что так.
- Не очень поздно?
- Ну, что поделаешь. К тому же ведь здесь не Нью-Йорк,
метро практически безопасно.
- Ах, значит в Германии все же имеются и свои
преимущества? - поинтересовался я.
- Конечно, -отозвался он, не уловив иронии. - Был бы еще
язык английский - цены бы ей не было.
Я немного покружил по улицам, прилегающим к Александрплац.
Где-то здесь я оставил машину, но она словно сквозь землю
провалилась. Это слегка озадачивало, и я клял себя за то, что
не удосужился хорошенько зафиксировать в памяти место парковки.
Я даже не посмотрел, как называется улица. Не мог припомнить ни
единого ориентира. Наконец, я плюнул на розыски, посчитав, что
сейчас главное - поскорее увидеться с Голдблюмом. Дожмем
Сыркиных, а уж затем разыщу свой лимузин.
Пришлось ехать на метро.
В вагоне я внимательно изучил фотографии. Они были сделаны
дешевеньким "Поляроидом", так что о сходстве цветовой гаммы не
могло быть и речи. Но по всем остальным показателям
изображенные на них картины явно напоминали те, что находились
в переходах метро. Я бросил рассеянный взгляд по сторонам,
предвкушая радостную реакцию Голдблюма на мое открытие, и тут,
неожиданно, заметил высокого рыжего парня, уткнувшегося в
газету.
Что-то необъяснимое заставило меня насторожиться. Я не
сразу сообразил, что именно. Мюнхаузен! - наконец всплыло в
памяти. Высокий, рыжий, худой. Значит я дал объявление в
газете, а он уселся мне на хвост. Дерьмо! Собачье дерьмо!
Меня бросило в жар. Если так, то он мог проследить путь
Сыркина, и теперь ему уже известен адрес племянника! Я совершил
работу для других. А ведь Голдблюм меня предупреждал!..
Впрочем, знай Мюнхаузен адрес племянника, он бы
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -