ать, - сказал он. - И все-таки есть у меня
еще один вопрос, я готовлюсь к нему, как к  прыжку  в  холодную  воду...
Миссис Мандерсон, можете ли вы сказать мне,  что  на  ваши  изменившиеся
отношения с мужем не повлиял Джон Марлоу?
   И то, чего он опасался, наступило.
   - О! - воскликнула миссис Мандерсон, вскинув голову и выбросив к нему
руки, как бы прося пощады, и тут же опустила лицо в  подушки,  и  он  не
видел ничего, кроме черного пучка ее вздрагивающих волос.
   Трент встал. Лицо его было бледно и спокойно. Он положил  конверт  на
середину маленького полированного стола и пошел к двери, бесшумно закрыл
ее; улица встретила его дождем. Он шел все равно куда,  ничего  не  видя
перед собой, борясь с искушением вернуться, обвинять, просить  прощения,
просто припасть к ногам женщины, чей  муж  еще  не  похоронен,  к  ногам
женщины, которая любила другого человека.

Глава 11

ПЯТЬ ПУНКТОВ В ДЕЛЕ

   "Дорогой Моллой! Пишу на тот случай, если не застану тебя в  конторе.
Я выяснил, кто убил Мандерсона. Это было моей задачей; ваше дело  -  как
использовать то, что мной  написано.  Я  обвиняю  в  убийстве  человека,
который не входил в число подозреваемых, поэтому  и  не  думаю,  что  вы
опубликуете мои выводы до его ареста. Материал в вашем распоряжении.  Не
возражаю, если вы покажете его  Скотланд-ярду.  С  тайной  Мандерсона  я
покончил и сожалею, что прикоснулся к ней. Далее следует мое послание.
   Марлстон, 16 июня".
   "Я начинаю третье и, вероятно, последнее донесение "Рекорду" по  делу
об убийстве Мандерсона с противоречивыми  чувствами.  Утешение  одно:  в
двух предыдущих очерках я не назвал  имени  человека,  который  мог  это
совершить...
   Вы, вероятно,  помните  по  моим  описаниям  ситуацию,  в  которой  я
оказался во вторник утром. Я сообщал, как было обнаружено тело и в каком
положении, подробно излагал предварительные версии на основе  того,  что
узнал о среде, окружающей Мандерсона,  об  обстановке  в  его  семье,  о
последних часах его жизни. Отмечал также незначительный  факт,  который,
казалось, мало относился  к  делу.  Я  имею  в  виду  опустевший  графин
Мандерсона.
   Сейчас, когда я пишу эти строки, все встало на свой места. Я в  конце
пути, приведшем меня к человеку, который  должен  отчитаться  за  смерть
Мандерсона... Однако по порядку.
   В ходе расследования рядом с основной тайной,  заключавшейся  в  том,
что Мандерсон встал необычно рано, чтобы выйти в сад  и  встретить  свою
смерть,  возникли  еще  два  странных   обстоятельства.   Первое:   тело
обнаружено в пределах тридцати ярдов от дома, но никто в доме не  слышал
ни крика, никакого другого шума, хотя следы на запястьях свидетельствуют
о борьбе и был произведен как минимум один  выстрел.  (Я  говорю  -  как
минимум, потому что, как правило, при  убийстве,  которому  предшествует
борьба, стреляющий делает промах). Все  это  показалось  мне  еще  более
загадочным, когда выяснилось, что слуга Мартин страдает бессонницей и  к
тому же наделен чутким слухом, а его открытое окно как  раз  выходит  на
сарай, возле которого было обнаружено тело.
   Вторая  маленькая  странность  была  очевидна  с  самого   начала   и
заключалась в  том,  что  Мандерсон,  полностью  одевшись  -  вплоть  до
галстука и часов с цепочкой, ушел, не вспомнив о  зубных  протезах.  Мне
стоило немалых трудов убедить себя, что это не было следствием  безумной
спешки.
   Поначалу казалось, что обе эти странности никуда не, ведут и мало что
объясняют. Однако за ними стояла некая тайна, которую, я  чувствовал,  и
необходимо было прояснить.
   Итак, вслед за этим пространным вступлением я приступаю к сути  моего
открытия.
   Я уже описывал  спальню  Мандерсона,  строгая  простота  которой  так
контрастировала с обилием одежды и обуви. На  верхней  из  двух  длинных
полок, на которых  была  выстроена  обувь,  я  обнаружил  пару  открытых
кожаных туфель, которые, как  мне  сказали,  Мандерсон  надевал  вечером
накануне смерти. Я увлекся мандерсоновской  коллекцией  не  потому,  что
ждал какой-либо разгадки. Просто добротная обувь -  моя  слабость,  и  я
знаю в ней  толк...  В  названной  паре  мое  внимание  привлекла  одна,
казалось бы, незначительная деталь: легкие разрывы в  местах  соединения
"союзки" с подошвой. Так случается, когда туфли жмут и их  натягивают  с
усилием...
   Учитывая  щепетильность  Мандерсона,  его  стремление  не  столько  к
красоте, сколько к комфорту, а также  единичность  этого  разрыва  среди
обуви одной колодки, я пришел к выводу, что туфли надевал  кто-то  иной.
Разрывы были свежие.
   Обо всем этом еще предстояло думать, однако джин уже был  выпущен  из
бутылки. Мысль моя обретала довольно четкую  опору:  кому-то  необходимо
было надевать ботинки Мандерсона; в доме, помимо Мандерсона, всего  трое
мужчин - слуга и двое секретарей; неслыханно,  чтобы  Мандерсон  пил  на
ночь столько виски;  несвойственна  ему  эта  неопрятность  в  одежде  -
втянутые  в  рукава  манжеты,  неровно  зашнурованные  туфли,  вчерашняя
сорочка; не умылся перед выходом из дома; часы не  в  том  кармане,  что
подбит  для  них  замшевой  подкладкой;  неожиданная  разговорчивость  в
спальне жены; и, наконец, эти забытые зубы.
   Все это роилось в моей голове. Но  когда  детали  совместились  вдруг
таким образом, что напросилось предположение: "Это не  Мандерсон  был  в
доме прошлой ночью", я не очень уверенно обозвал себя идиотом.  Конечно,
Мандерсон ужинал дома, а затем уехал с Марлоу. Люди видели его. Но он ли
вернулся в десять? Вопрос достаточно нелепый, но я не мог избавиться  от
него: ведь перечень фактов убеждал  меня  в  том,  что  я  имею  дело  с
поступками, которых не мог совершить Мандерсон.
   Мне навязчиво представлялся этот человек, виделись все его преступные
заботы: как он втискивается в  узкие  туфли  Мандерсона,  как  тщательно
печатает у окна мандерсоновские следы, как  приглядывается  к  действиям
горничной, которая находит туфли на  обычном  месте  у  порога  спальни,
чистит их и устанавливает на полку уже после того, как  обнаружено  тело
убитого. Иначе говоря, все должно было убедить  окружающих  в  том,  что
ночью Мандерсон  был  дома.  В  этой  версии  находилось  свое  место  и
оставленным зубным протезам, неотделимым от владельца. Если моя  догадка
верна, получалось так, что таинственному человеку в ботинках  Мандерсона
пришла в голову разумная мысль вернуть протезы в спальню и устранить тем
самым все возможные сомнения, ночевал ли Мандерсон  в  своей  постели...
Все это привело меня к выводу, что Мандерсон был уже  мертв,  когда  его
двойник вернулся в дом.
   Вещи умеют говорить. Надев ботинки Мандерсона, неизвестный,  конечно,
воспользовался его брюками, жилеткой и курткой. Мартин подтверждает, что
"Мандерсон", сидевший у телефона в библиотеке, был именно в этой куртке.
   Порой мои предположения казались  мне  абсурдными.  Что  же  помогало
выстроить  версию,  которую  не  пришлось  отбрасывать?  Психологический
эффект: кто же мог предположить, что в библиотеке  Мандерсона  сидит  не
Мандерсон. Ни миссис Мандерсон, ни Мартин не утверждают, что видели  его
лицо. Да, миссис Мандерсон говорила с ним, но в полусне. Мартин видел  в
сумраке только его спину, правда, в позе, характерной для Мандерсона,  и
тут  же  широкополая  шляпа  Мандерсона.  А  теперь   предположим,   что
неизвестный был того же сложения, что Мандерсон, и  обладал  достаточным
искусством мимикрии...
   Теперь о виски, опять же в русле  моей  версии.  Виски  исчезает  при
очень странных обстоятельствах, особенно в доме, где восемь-десять  душ.
Однако почему именно в этот вечер? Удивление Мартина говорило о  многом.
Представьте себе ситуацию: неизвестный занят непривычно тяжким  делом  -
убийство, переодевание  трупа...  Без  сомнения,  он  мог  обратиться  к
графину как к другу и в начале замысла, когда еще нужно было  поговорить
с Мартином, и после  того,  когда  все  удалось...  Но  он  знал,  когда
остановиться. Самое сложное было  еще  впереди:  ему  предстояло  занять
комнату Мандерсона, а тут риск немалый - рядом, через  раскрытую  дверь,
женщина, которая может обнаружить присутствие мужа  по  сотне  привычных
признаков... Он, этот неизвестный, конечно, хорошо знал распорядок дня в
доме, и у него были все основания считать, что миссис Мандерсон спит. Он
учитывал и отчуждение, наступившее  в  отношениях  супругов.  Во  всяком
случае, он знал, что Мандерсон, вернувшись домой, может провести ночь  в
одиночестве.
   Так, наращивая  свою  гипотезу,  я  проследил  путь  неизвестного  до
спальни, увидел, как  он  приступает  к  перевоплощению,  и  меня  брала
оторопь, когда я представлял, как он разговаривает с  полусонной  миссис
Мандерсон.
   На дознании она не могла четко вспомнить, о чем говорила с ним. Вроде
бы спросила, хорошо ли он прокатился... Теперь, мне кажется, мы подходим
к чрезвычайно важному моменту. Двойник  Мандерсона  не  только  стоял  у
туалетного столика, прислушиваясь  к  грому  своего  сердца,  не  только
говорил под  Мандерсона,  но  еще  впал  в  непривычную  для  Мандерсона
последних месяцев  разговорчивость:  объяснил,  что  отправил  Марлоу  в
Саутгемптон, что некое расстояние шел домой пешком...
   Напрашиваются следующие выводы: Мандерсон был убит  между  десятью  и
одиннадцатью часами вечера, по  всей  вероятности,  довольно  далеко  от
дома, так как выстрела слышно  не  было.  Далее:  кто-то  доставил  тело
Мандерсона в сад; кто-то, надев туфли  Мандерсона,  его  шляпу,  куртку,
брюки, жилетку, проник в библиотеку через окно, прихватив с собой зубные
протезы и оружие, которым Мандерсон был убит... Все это грустные доводы,
но дело выглядело именно так.
   Кто же был мнимым Мандерсоном? Я могу привести следующие заключения:
   1.  Он  был  тесно  связан  с  покойным.  Его  действия,  поступки  в
присутствии Мартина и миссис Мандерсон были безупречно выверены.
   2. По сложению он не  должен  сильно  отличаться  от  Мандерсона,  во
всяком случае, в росте и ширине  плеч;  однако  размер  ноги  у  него  -
больше.
   3. Это человек с явными актерскими задатками.
   4. Он хорошо знаком с распорядком жизни в доме Мандерсона.
   5. У него была необходимость представить дело  так,  будто  Мандерсон
находился дома в ночь с субботы на воскресенье.
   Вот такой нехитрый трафарет пришлось мне  набросить  на  приближенных
Мандерсона, и первым среди них  оказался  Джон  Марлоу.  По  пунктам,  в
соответствии с нумерацией:
   1.  Около  четырех  лет  -  личный  секретарь  Мандерсона,  отношения
довольно близкие.
   2. Оба примерно одного роста - около пяти футов и одиннадцати дюймов,
крепкого телосложения, широки в плечах. Марлоу лет на  двадцать  младше,
стройнее, но его туфли, несколько пар которых я  исследовал,  на  размер
больше туфель Мандерсона.
   3. В конце первого дня  расследования,  познакомившись  с  Марлоу,  я
послал телеграмму своему оксфордскому приятелю, известному  меломану.  Я
просил его сообщить, не известен ли на актерском поприще в Оксфорде Джон
Марлоу. Ответ превзошел мои ожидания: "Марлоу, - сообщал приятель, - был
членом оксфордской объединенной драматической секции в течение трех лет,
сыграл 19 ролей,  преуспевал  в  пародиях  и  подражаниях,  исторических
мистификациях".
   Мысль об этом запросе возникла,  когда  я  увидел  в  комнате  Марлоу
фотографию, на которой он в гриме и актерских лохмотьях.
   4. Марлоу жил в доме на положении члена семьи. Никто другой  не  имел
таких возможностей знать быт Мандерсонов.
   5. Я удостоверился, что Марлоу, вне всякого сомнения, прибыл в  отель
Саутгемптона в понедельник в 6.30 утра, выполняя поручение Мандерсона.
   Вот данные, касающиеся Марлоу. Теперь присмотримся  повнимательней  к
факту ј  5.  Единственным  человеком,  который  открыто  признался,  что
слышал, как Мандерсон упоминал Саутгемптон  до  отъезда  в  машине,  был
Марлоу.  Его  рассказ,  в  какой-то  степени  подтвержденный  тем,   что
подслушал слуга, заключался в том, что все путешествие было организовано
в частной беседе. Когда я спросил его,  почему  Мандерсон  скрывал  свои
намерения, почему вся эта операция называлась автопрогулкой  под  луной,
он не смог мне ничего ответить. У Марлоу было абсолютно неуязвимое алиби
(6 час. 30 мин., отель в Саутгемптоне). Поэтому никому  не  приходило  в
голову поставить его имя в связь с убийством,  которое,  предполагалось,
совершено после 12.30, т.е. после того, когда слуга Мартин пошел  спать.
Однако с автомобильной прогулки вернулся  не  Мандерсон,  вернулся  тот,
кому потребовалось дважды и двум  лицам  сообщить  о  поездке  Марлоу  в
Саутгемптон. Он зашел так далеко, что даже позвонил в отель Саутгемптона
и задавал вопросы, подтверждавшие миссию Марлоу.
   Итак, алиби. Предположим,  ночью  Мандерсон  был  дома  и  никуда  не
выходил до 12.30. Тогда Марлоу ни при каких обстоятельствах не мог  быть
замешан  в  убийстве.  Дело  здесь  в  расстоянии  между  Марлстоном   и
Саутгемптоном. Если он выехал на тяжелой машине Мандерсона  между  10  и
10.30, он еще мог  попасть  в  Саутгемптон  в  половине  седьмого  утра.
Специалисты автотранспорта,  которые  наверняка  будут  хронометрировать
путь Марлоу, придут к выводу, что против него нельзя возбудить  никакого
дела.
   Но если все не так, если уже к 11-ти часам Мандерсон был мертв,  если
к этому времени его роль уже исполнял  актер  Марлоу?  Тут  есть  о  чем
подумать. И прежде всего о том, как все это согласовать с его появлением
на следующее утро в Саутгемптоне.
   Он должен был в полночь незаметно покинуть дом и сесть в  автомобиль.
А Мартин, человек с острым слухом, не ложился до 12.30 в своей комнате с
открытой дверью, прислушиваясь к телефонному звонку. Фактически он стоял
на страже единственной лестницы, ведущей из спальни вниз.
   Я  попытался  вообразить,  как  Марлоу-Мандерсон  изобретает   способ
исчезнуть около полуночи незамеченным. В день, когда состоялось дознание
и дом Мандерсона опустел, я уже смог приступить к продуманным действиям.
Я не хотел этого делать при  свидетелях,  чтобы  не  выдать  направление
поиска, не раскрыть своих подозрений.
   У меня был фотоаппарат, и я работал по  принципу,  хорошо  известному
любому полицейскому криминалисту... Короче,  мне  удалось  обнаружить  и
сфотографировать два свежих, четких отпечатка  пальцев  на  полированной
шкатулке в спальне Мандерсона и еще пять на стеклах французского окна  в
комнате миссис Мандерсон,  всегда  открытого  летом.  Наконец,  еще  три
отпечатка дал  мне  сосуд  для  зубных  протезов.  Кроме  того,  в  моем
распоряжении уже были первосортные отпечатки пальцев Марлоу  на  листках
карманного дневника, которые я предложил ему обследовать и опознать.
   К шести часам вечера, когда присяжные сочиняли приговор  неизвестному
преступнику, я завершил свою работу  и  пришел  к  заключению,  что  два
отпечатка из пяти, оставленных на оконном стекле, и  три  на  стеклянном
сосуде принадлежат левой руке Марлоу; что  остальные  -  на  окне  и  на
шкатулке - дело его правой руки.
   К восьми часам с помощью мистера Коппера, фотографа  Бишопсбриджа,  я
обладал дюжиной увеличенных фотографий отпечатков  пальцев  Марлоу.  Это
то, в чем необходимо  было  удостовериться:  Марлоу  недавно  заходил  в
спальню Мандерсона, где у него обыкновенно дел не имелось, заходил  и  в
комнату миссис Мандерсон, где дел у него было  еще  меньше.  Эти  снимки
можно опубликовать вместе с моим донесением.
   В девять вечера я вернулся в отель и приступил к отчету.  Моя  миссия
закончилась. Я завершаю свое послание, выдвигая следующие предположения:
в ночь убийства Марлоу в роли Мандерсона, обеспечив алиби в разговоре  с
Мартином и миссис Мандерсон, подготовил все необходимое, потушил свет  и
одетым лег в постель; он ждал, когда миссис Мандерсон уснет, затем встал
и крадучись, в носках пересек комнату миссис Мандерсон, держа под мышкой
сверток одежды для мертвого  Мандерсона,  распахнул  занавеску,  перелез
через перила балкона, опустился на руках и спрыгнул  на  лужайку...  Все
это, по моим выводам, произошло не позднее  одиннадцати  часов  ночи.  О
том, что последовало дальше, ваши читатели и власти сообразят сами. Труп
был найден на следующее утро - одетым весьма небрежно. Марлоу появился в
Саутгемптоне в половине седьмого.
   Я завершаю этот манускрипт в гостиной отеля города Марлстона.  Четыре
часа утра. Дневным  поездом  я  уезжаю  в  Лондон,  где  вручу  вам  эти
страницы. Вы можете показать их полиции, но право публикации я  оставляю
за собой.
   Филипп Трент".

Глава 12

ПЛОХИЕ ДНИ

   "Я возвращаю вам чек, который вы мне переслали за расследование  дела
Мандерсона, - писал Трент сэру Джеймсу Моллою из Мюниха, куда он  выехал
сразу после отчета перед "Рекордом". - То, что я сообщил вам, не стоит и
десятой доли  посланной  вами  суммы.  Возможно,  моя  совесть  была  бы
спокойной, если бы  я  не  решил,  неважно  почему,  не  трогать  денег,
заработанных на этом деле. Я бы просил  оплатить  мою  работу  по  самым
обычным вашим расценкам.  Если  это  невозможно,  передайте  мои  деньги
какой-либо нуждающейся в  этом  организации...  Я  приехал  сюда,  чтобы
повидаться со старыми друзьями и привести в порядок свои  мысли.  И  мне
требуется работа, писать картины я сейчас не в состоянии. Буду рад, если
вы найдете для  меня  какое-то  интересное  приключение  и  уполномочите
званием внештатного корреспондента".
   Сэр Джеймс  Моллой  моментально  ответил  радиограммой,  предлагавшей
поездку в Ливонию, где вновь объявился Ситизен Броунинг и  где  город  с
его  окрестностями  был  охвачен  крестьянскими  восстаниями.  Это  была
беспокойная миссия, и в течение двух месяцев Трент азартно ловил пока не
изменявшую ему  удачу.  Он  был  единственным  корреспондентом,  который
видел,  как  на   улице   Вольтера   стреляла   в   генерала   Драгилова
восемнадцатилетняя девочка. Он  видел  поджоги,  линчевания,  расстрелы,
виселицы. Видел, писал и наращивал в себе отвращение к людской глупости,
к беспощадности правительства, не  знающего  иного  способа  руководства
обществом, кроме подавления и жестокости.
   И не было в этой жизни ни дня, ни  ночи,  когда  бы  он  не  думал  о
женщине, которую с такой безнадежностью любил.
   Это случилось с ним впервые, и он, кого никто не назвал  бы  глупцом,
вдруг усомнился в правдивости классиков, писавших о любви,  в  рассказах
бывалых людей, подводивших житейские итоги,  -  неужели  нечто  подобное
могло происходить с другими?
   Ему было тридцать два. Он знал женщин, был и балован ими, и  огорчен,
но сохранил в себе  это  вечное  преклонение  перед  непостижимой  силой
женственности и был рад, что  душа  его  жива,  что  она  разбужена,  но
переживал это открытие не без горечи: Мабель Мандерсон  виделась  ему  в
недостижимой отдаленности.
   Он часто представлял ее себе такой, какой увидел  у  берега  моря,  -
радующейся своей свободе,  избавлению,  и  с  ревностью  думал,  что  ее
вдовство открыло ей путь к счастью с человеком, которого она  любит.  Он
не мог с уверенностью сказать, когда  впервые  поддался  этой  ревности.
Возможно, при первой встрече с  Марлоу,  когда  необходимо  было  как-то
сопоставить  его  силу,  манеры,  благородство  с  судьбой  и  чувствами
женщины, лишенной семейного счастья.
   И с каким отчаянием отказывался он от мысли,  что  Марлоу,  одержимый
такой же страстью, мог пойти на преступление во  имя  любви...  Убийство
ради женщины - что есть банальнее в мире!..
   Трент все это мог допустить. Его лишь терзала мысль, была  ли  миссис
Мандерсон посвящена в планы и намерения Марлоу... Марлоу вышел через  ее
окно. Ее ненависть и ее любовь могли стать главной силой преступления.
   Она, конечно, прочитала его отчет и, - видимо, уничтожила,  чтобы  не
бросить тень подозрения на Марлоу...
   И это ощущение  добродетельности,  усталой  кр