шески.  Кто=то,  захлебываясь  смехом,  откидывает  голову назад  и
ударяется  о борт,  и  это вызывает еще один взрыв хохота.  Кто=то  тоненько
взвизгивает, не в состоянии  передохнуть, и вскидывает вверх  ноги, обрушиая
каблуки  ботинок на гремящий пол. Семен Жуков -- друг Максима -- сползает со
скамьи  в совершенном  изнеможении,  широко расставив ноги и разинув рот. Он
всасывает в огромную грудь воздух, старается  успокоиться, но смех еще живет
и нем и рвется  сквозь легкие наружу. Семка  бессилен с  ним  справиться  и,
откинувшись уже всей спиной на пол, опять заливался громовым хохотом.
 Максим  уже сел на свое место. Он скромно сдвинул ноги, выпрямил спину,
руки положил на колени  ладонями вниз,  вытянул  шею и  преданно смотрел  на
вышедшего из  кабины  старшину, заинтересовавшегося шумом.  Солдаты никак не
могли успокоиться, даже на старшину  никак не реагировали. Стоило им  только
взглянуть  на Максима,  увидеть  его плакатно --  уставную позу,  прямо-таки
отличника боевой  и политической  подготовки, как  смех  возрождался с новой
силой.
 Старшина  неловко  чувствовал себя в  потоках  смеха.  Не  зная  причин
хохота,  он потоптался  на месте,  ало глянул на примерного солдата Максима,
чувствуя, что причиной этого безобразия был именно он, плюнул и ушел назад в
кабину, хлопнув дверью под вновь загрохотавший смех.
 Самолет оторвался от  земли и,  гулко ревя  двигателями, начал набирать
высоту.  В ушах  неприятно  заложило, тело вжималось в  твердую скамью.  Рев
двигателей  сотрясал  транспортный  отсек,  звенел  вибрацией. После  набора
высоты стало легче. Солдаты расслабились.  Кто=то уже спал,  кто=то  пытался
читать. Максим задремал. Через час, полтора самолет пошел  на посадку, часто
прогрохотал  колесами шасси по  швам взлетно-посадочной полосы,  зарулил  на
площадку и  замер, остывая под струями  ветра. Солдаты высыпали на  бетонку.
Следом выскочил старшина и приказал  строиться,  потом зашагал вдоль строя и
заговорил:
 --  Прилетели в Афган,  -- старшина многозначительно помолчал. -- Здесь
война...
 Хохот подбросил солдат, мгновенно разорвал ровные шеренги.  Один Максим
стоял  не шелохнувшись  и, что называется,  ел глазами начальство.  Солдаты,
взглянув  на  рассвирепевшего  прапорщика  и  оловянно  застывшего  Максима,
захлебывались новым потоком смеха.
 Старшина, наливаясь гневом, зарычал:
 -- Пр-р-р-рекратить смех! Всем в строй! Я вам покажу...
 Ребята вновь выстроились, всхлипывая и икая от сдерживаемого смеха.
 -- Никому не  расходиться! Через  час летим  дальше,  в Кандагар.  Быть
возле самолета. Вопросы есть?
 --  Товарищ  прапорщик,  --  просительно заныл Максим,  --очень  кушать
хочется...
 Старшина  не встрепенулся,  против  обыкновения,  когда  услышал  голос
Максима,  ненавидимый им с первых же дней знакомства с этим солдатом. Сейчас
подвоха не было в голосе, и старшина, деловито нахмурившись, ответил:
 -- Сейчас все узнаю. Никому не расходиться, -- и неуверенно добавил, --
разойдись.
 Все  покинули свое место  в  строе,  только Максим  стоял,  по-прежнему
вытянувшись и так же преданно глядя на  старшину. Надо было уйти прапорщику,
не обращать внимания на солдата, но черт дернул спросить:
 -- Шумилин, в чем дело?!
 --  Думаю, товарищ прапорщик! --  по-уставному  громко и  четко ответил
Максим.
 -- О чем же ты думаешь?
 --  Так,  товарищ  прапорщик...  Вы  же  сначала  сказали:  "Никуда  не
расходиться". Так?
 -- Ну...
 -- А потом сказали: "Разойдись". Рота  уже вповалку барахталась в пыли.
Старшина страшно выматерился и прогремел:
 --  Шумилин, уйди с  моих  глаз! Уйди... Убью!!!  Максим вскинул прямую
ладонь под панаму и строевым шагом пошел в обход самолета -- скрыться с глаз
долой.
 Просидели  у самолета  до самого вечера,  с  любопытством  осматриваясь
вокруг.  Чужая  страна все  же!  То  и дело сновали  вверх-вниз  самолеты  и
вертолеты, проходили люди, группами и поодиночке -- все  какие=то запыленные
и устало  помятые,  с автоматами за плечами. На вновь прибывших солдат никто
не обращал  внимания, только  из  проезжавшего  мимо  "Урала"  высунулась из
кабины  круглая  физиономия   солдата   рыжего-рыжего.   Максим  моментально
отреагировал:
 -- Мужики, гляньте, солнце  взошло! Рота  опять заржала, а нисколько не
смутившийся солдат, видимо, привыкший к  таким эпитетам по отношению к своей
внешности, чуть притормозил и спросил сочувственно у Максима:
 -- Новенькие?
 -- Да.
 -- Ну, тогда  вешайтесь, --загоготал водила и швырнул Максиму  под ноги
старый брючной ремень, затянутый петлей.
 На  душе  сразу  стало  тоскливо  и  холодно.  Максим  побродил  вокруг
самолета, подошел к Семену и позвал его с собой:
 -- Семка, хрена тут торчать. Пойдем, пожрать поищем.
 Семен охотно пошел за Максимом, который на ходу попросил ребят ответить
на вопрос старшины, что они отлучились по большой нужде. А  что,  не большая
нужда разве насчет пожрать?
 Ребята  пошагали  в самый  конец  аэродрома,  где  виднелось  скопление
палаток  и  вокруг  них  сновали  фигурки  людей.  Мимо солдат,  шагающих по
прибетонной  пыли,  пронесся  в другую  сторону  от  городка,  извергая сноп
форсажного пламени, МИГ=23 и, легко оторвавшись от земли, ушел  в вечереющее
небо, уже наливающееся незнакомой, пугающей чернотой.
 Подошли к палаткам, когда уже почти стемнело. Семен торопил Максима, но
тот его  не слушал и только отмахнулся, увидев  неподалеку несколько полевых
кухонь. Подошли  поближе.  Среди  солдат,  моющих  котлы,  Максим даже  и не
пытался найти повара. Повар восседал устало на венском стуле, невесть откуда
взявшемся  здесь,  стоящем  за  палаткой  на  прохладном  ветерке.  Повар  с
наслаждением тянул дым из длинной сигареты, и Максим  готов был  поклясться,
что дымок этот с густым запахом  анаши, знакомым Максиму с гражданки. Максим
деликатно присел  на  длинные зеленые ящики и  о чем=то заговорил с поваром.
Через  минуту  повар  уже  дружески  хлопнул Максима  по  плечу и,  встав  с
музейного, страшно заскрипевшего  стула, повел нового  знакомого в  палатку.
Вскоре Максим вышел из нее с двумя тяжело груженными вещмешками, а вслед ему
несся гогот повара:
 --... Не могу, ой, не  могу... мы же еще в Ташкенте... Назад к самолету
их подбросил на своем "Урале" знакомый водитель-солдат. Старшина с офицерами
еще  не  появлялись.  Максим  с  Семеном  развязали мешки  и  вытряхнули  их
содержимое  на  плащ-палатку, мгновенно  растеленную  ротным обжорой Серегой
Катисовым. Банки  с тушенкой и несколько буханок хлеба несказанно обрадовали
изголодавшихся за длинный  день солдат.  Холодная  тушенка с толстыми слоями
бело-желтого  жира  мгновенно исчезла  из взрезанных  банок, вкусная  пряная
жидкость  вымакивалась хлебом, и пустые жестянки летели в пыль,  провожаемые
вечноголодным взглядом Сереги Катисова.
 Скоро вернулись  командиры, и старшина объявил, что через час они летят
в Кандагар. Но час в Афгане почти вся ночь. Солдаты спали вповалку прямо под
брюхом самолета,  подложив под головы худые вещмешки. Спали тревожно,  часто
просыпались от треска автоматных выстрелов, одышечного лая крупнокалиберного
пулемета и  свиста осветительных и сигнальных ракет. Если бы не Максим, быть
бы  всем  голодными.  На  довольствие  вещевое  и  продуктовое  их  здесь не
поставили. Перед отбоем летчики и  офицеры  их роты вынесли из самолета свои
сухие пайки,  чтобы хоть как=то накормить  солдат, но старшина остановил их,
пнув ногой в кучу пустых консервных банок:
 -- Не надо... Их уже другой старшина накормил... Только начало светать,
самолет  ожил, забубнил  и излетел  --  радостно  бросился в зардевшее небо,
набрал высоту, лег на нужный курс и полетел от Шинданда к Кандагару.
 Максим очнулся от своих тягучих мыслей после первого удара в левый борт
самолета.  Ребята сидели с вытянутыми лицами, неестественно выпрямив  спины,
испуганно смотрели  друг на друга,  как будто кто=то из  них был  виноват  в
свершившемся. От  рампы вовнутрь самолета тянулись струйки  дыма. Из  кабины
выскочил заспанный старшина:
 --  Всем  на пол,  быстро,  быстро! Колени подтянуть  руками  к  груди,
головой  притиснуться  к ногам..,  --старшина кинулся к Семену,  -- ну,  ты,
урод, очки сними с морды!
 Старшина  сорвал  с  ошалевшего Семена  очки и  сунул ему в руки, потом
выпрямился, разом какой=то осунувшийся, и прошептал:
 -- Падаем... вроде...
 Не успел старшина сказать, как  второй удар, встряхнувший самолет, сбил
его  с ног. Солдаты  съежились,  пытаясь  превратиться  в комочек  эмбриона.
Самолет напряженно  взревывая, стремился к земле. Максим сидел почти у самой
рампы,  от нее  валил вонючий черный  дым, сквозь него прорывались  узенькие
клиночки будущего  большого пожара.  Максим придвинулся  поближе к  сидящему
перед ним Семену.
 Самолет  не  шлепнулся плашмя на землю.  Летчики смогли вывести  машину
перед  самой  землей,  и  она  скользнула  по  скалистому  грунту  мгновенно
разлетевшимися шасси, смягчившими  сокрушительную силу удара. Самолет рухнул
на  подкошенных   коленях,  вспарывая  брюхо  на  острых   каменных  клыках,
одновременно со взрывом, блеснувшим с правого борта. Двойной  удар вышиб дух
из Максима.  Следующий взрыв  швырнул  его в кошмар действительности. Максим
поднялся на слабых ногах, потянул за  собой  Семена, но тот безвольно лежал,
напоминая  своей позой,  расплывающейся  в мутном  взгляде Максима,  медузу,
выброшенную  на  песок.  Максим вдруг  понял: --Семка мертв! Еще один  взрыв
раздался в кабине летчиков. Максим побежал  по  изуродованному полу, пытаясь
найти хоть кого=нибудь живого. Но зубы скал, пропоровшие самолет, перемололи
своими остриями сидящих солдат... Почему и как повезло Максиму, он не  знал,
да и не старался докопаться  до объяснения  -- не  до  того. Максим пролез в
рваную дыру и оказался снаружи под ярким солнцем. Самолет затягивало жирными
хлопьями дыма. Максим  понял,. что вот-вот раздастся взрыв -- нужно уходить.
В голове гудело, разламывало болью все тело, но все равно надо уходить. Едва
Максим  поднялся на невысокую  гряду  -- в  небо  взметнулся  черный  гейзер
взрыва.  Максим свалился по другую сторону гряды, прикрывая голову руками. С
неба сыпались  осколки, но, к счастью, ни один  из них не задел  его. Максим
довольно долго пролежал, успокаиваясь и пытаясь восстановить  силы.  Вначале
Максим  хотел остаться  здесь, ждать  помощи, но  внезапно  понял, что здесь
война,  и  совсем  необязательно,  что  сразу же  кинутся  искать  пропавший
самолет. Но куда идти.  Максим не  знал.  Ни оружия,  ни  продуктов  нет,  и
Максимом овладело отчаяние. Прилив страха вновь обессилел его, но всегдашняя
жизнерадостность  начала потихоньку  врачевать Максима, и  он  решил уходить
куда=нибудь, понадеявшись на свою счастливую звезду.
 Максим  побрел в горы,  выбирая  путь между  огромными валунами.  Жажда
мучила  все  сильнее  и  сильнее.  Внезапно  он   услышал  вдалеке   стрекот
вертолетов.  Машины  летели  по  направлению  к погибшему  самолету.  Максим
кинулся назад, надеясь, что его  увидят  и  подберут.  Он бежал, не разбирая
дороги,  оступаясь  и падая,  разбивая в  кровь  колени  и локти.  Когда  он
подобрался ближе к горевшему самолету, там кипели взрывы. У огромного костра
метались  фигуры людей, стрелявшие  из автоматов  по  проносящимся над  ними
огромным  стрекозам, изрыгающим пламя. Максим спрятался  за  камнями, поняв,
что это  и есть  война, а люди внизу --  душманы, за  головы которых, якобы,
полагалось сто  рублей за штуку.  Поди,  возьми, на пару тыщенок внизу голов
наберется! Душманы стремились  на тропу, чтобы уйти  в ущелье, но пулеметные
трассы  сшибали их  с  узкой  дорожки,  сметали  вниз.  В завершение  боя  с
вертолетов саданули  Курсами, круша и ломая все вокруг. Максим даже пожалел,
что  вернулся сюда  и порадовался, что душманы не карабкались в его сторону.
Когда  уже никто и ничто не шевелилось,  вертолеты  сделали  круг над местом
гибели  самолета.  Максим  вылез из=под камней и,  вскарабкавшись на один из
них,  замахал  руками,  закричал  во  все  горло.  Один из  пары  вертолетов
развернулся носом в сторону Максима, хищно блеснув под солнцем блистерами, и
понесся  на  солдата,  высоко задрав  хвост. Пули  легли ровно  прочерченной
дорожкой прямо у ног Максима. Максим юркнул под камень,  забился  в щель под
ним и лежал обмирая  от ужаса, пока вертолеты  дважды прошлись  над грядой и
улетели.  Максим  слышал  их  удаляющийся стрекот, потом,  преодолев  страх,
выглянул из своего убежища, увидел,  куда уходили машины, и решил идти вслед
за ними. Ему предстояло пройти через пожарище. Максим осторожно прошел между
разорванными, истерзанными  трупами людей, не решаясь  взять  из мертвых рук
оружие.
 Теперь  он брел обессиленно по узкой кромке горной тропы, изуродованной
вертолетными атаками... Когда наступила ночь.  Максим еще  не сошел с тропы,
не нашел места  для ночлега и с отчаянием обреченного продолжал двигаться по
ней, уже ничего  не  чувствуя  ни руками, ни  ногами.  Неожиданно камень, на
который наступил  Максим, просел под  ногой вместе с куском  тропы, и Максим
заскользил вниз по пологой  стене скалы,  пытаясь ухватиться  за  что=нибудь
руками. Бесполезно. Удар о камни, потом еще скольжение вниз, и снова удар.
 Всего два месяца прошло с тех пор, как Максима проводили в армию.
...  Максим  пришел в  себя от яркого луча  света, бившего  прямо в глаза, и
шепота:
 -- Товарищ капитан, вроде бы наш...
 Максим  приоткрыл распухшие  веки, отдернул голову  от узкого жала-луча
фонарика и, едва шевеля разбитыми губами, прошелестел:
 -- Наш, наш...



Глава 19. "Вадим" (заключительная)
... Кто=то  шел по  пустыне, оставляя на  песке отчетливые  легкие отпечатки
небольших спупней.  Шел он  не торопясь. Расстояния  между  отпечатками были
равновеликими, и своей размеренностью успокаивали. Легкий песок, скорее даже
пыль,  не  соскальзывал  в  улубления,  а  оставался недвижимым,  как  будто
запечатленным  навеки  в  материале  скульптора. Следы  тянулись с запада на
восток,  ближе  к  югу,  от  Кушки до Кандагара. Их было видно  не только на
поверхности кажущейся мертвой пустоши, но и на скалах древнего Гнидукуша, на
плодородной  почве апельсиновых рощь Джелалабада и даже на зыбких водах рек,
кяризов*,  арыков  и  горных  озер.  Эти  отпечатки  некрупных  ног  вселяли
уверенность, что  через  все  можно  м  нужно пройти, что  нужна рассудочная
размеренность во всем,  что не нужно принимать мгновенных  решений,  которые
по-разному могут повлиять на дальнейшую жизнь человека.
 Там, где  пролегали  эти следы, зоркий снайпер отцедил в сторону от уже
обреченной  жертвы алой глаз  винтовки мина,  готовая  рвануть  под  тяжело
груженным  грузовиком,  отказывалась  выполнить  свою  смертоносную  работу
кобра,   вытянутая   стремительным   копьем  в  разящем   прыжке,   внезапно
свертывалась  безобидным кольцом и  шлепалась  в  пыль,  ошеломленно  вращая
хищной головой в обмякшем капюшоне. Так было везде,  где ступили эти ноги --
все  теряло  свою способность убивать и уничтожать. Но  не  многим было дано
видеть эти следы и узнать, кому же они принадлежат.
... Вадим их видел...
 Он  два года  стремился к тому, чтобы  постичь  тайну увиденных следов.
Увидеть  того,  кому  они  принадлежат.  И вот  теперь,  перед концом  своей
короткой жизни,  он  увидел ЕГО,  к  кому  так  давно стремился.  Он не  мог
разглядеть лица, подернутого золотым сиянием, но все равно угадывал какие=то
черты, подсказанные глубоким подсознанием. Вадим  видел ЕГО руки, тонкие, но
сильные.  Левая  прижата  ладонью  к   груди,   а  правая   вытянута   вверх
двоеперстием. Невысокая фигура скрывалась серо-голубыми с золотистым отливом
широкими складками  длинного плаща. Косые ступни выглядывали  из=под одежды,
те ступни, по следам которых шли многие люди долгими веками.
 Вадим  хотел   подняться,  приблизиться   к  уже   близкой  фигуре,  но
оторванные, раздробленные кости бедер лезвиями осколков  больно резанули  по
истерзанной  плоти, но  не  выбили  сознания, а лишь огорчили невозможностью
приблизиться  к  обожаемой фигуре. Вадим  решил  ползти  на руках, но они не
слушались,  не  повиновались,  когда=то  сильным мышцам. Вадим  обеспокоенно
повел  глазами  вправо,  влево, и отчаяние охватило его.  Левая рука, крепко
обхватившая стиснутыми  пальцами цевье автомата,  бесполезно  лежала в пыли,
оторванная  неожиданным  взрывом мины,  которая лежала  здесь давно и  ждала
своей жертвы. Этот час пришел  чуть  раньше, чем пролегли  следы,  убивающие
саму  смерть.  Правая  рука  сжимала  ручку автомата,  надавив  указательным
пальцем  на спусковой крючок всей силой  оторванных мыши. И опять что=то  не
давало полностью погрузиться в  отупляющее отчаяние. Пылающая  боль в  мозгу
внезапно  отступила.  Вадим стиснул  зубы, попытался перевернуться на живот,
чтобы ползти  змеей к спасению, которое, он знал это, ждет  его в обладателе
сияющей фигуры. Движение обрубленного  тела только дало ток  крови, и свежие
потоки ее обнажили изорванную  осколками грудь с переломанными ребрами и, то
пульсирующими,  то  вздымающимися со свистом вверх,  то опадающими  с хрипом
вниз внутренностями.  Вот теперь=то  обреченность  защемила сердце, закололо
яростью несбывшейся надежды.  Вадим  дернулся по  направлению к фигуре,  уже
почти полностью залитой заревом заходящего солнца -- и свершилось чудо...
 Страшно укороченное  тело Вадима поднялось плавно в воздух, заскользило
к открытым теплым ладоням,  протянутым  к нему --  медленно  скользящему  по
воздуху телу мученика. Ладони мягко  коснулись обнаженных жутких ран Вадима,
и  боль  пропала.  Ушла  боль,  покинула умирающее  тело.  Вадим  благодарно
взглянул в лицо своего утешителя, но увидел только его огромные, с бездонной
лаской глаза и услышал тихий голос:
 -- Иди с миром...
 Такие слова  -- и  вдруг  здесь, на войне,  в Афганистане!!!...  Теперь
Вадим летел  над полыхающей в войне землей Афганистана. Шел над ней с миром.
Он  не чувствовал привязанности  только  к  своим  солдатам  и  офицерам,  с
которыми воевал против тех, на чью землю швырнули их дьявольские умы и силы.
Он  желал добра  и тем и  другим, его интересовала жизнь  каждого  человека,
просто человека.  Вадим носился между двумя группами  людей, отделенных друг
от  друга  условностями войны.  Он отводил  дула  автоматов,  сбивал наводку
минометов  и  гранатометов.  Жалел  только о  том, что  не в силах заставить
совсем замолчать  оружие. Когда ему удавалось  предотвратить гибель людей --
обе стороны уходили от  боя -- он облегченно  взмывал высоко  в  небо, чтобы
увидеть, где он еще нужен, каждый раз надеясь на встречу с НИМ.
... По  пустыне брел караван, скрываемый от чужих  глаз густой темью. Брел в
надежде  дойти  до  восхода  солнца к ущелью  и спрятаться в пещерах.  Вадим
видел,  что  к  каравану издалека подбирается  двойка вертолетов, наведенная
кем=то на цель. Вадим рванулся к машинам. Бесплотным духом скользнул в них и
новым даром исказил показания приборов, отвел смерть от людей каравана.
 Вадима  не удивляли его новые  способности:  видеть далеко, чувствовать
приближение  малейшей   опасности  для  человека   на  огромном  расстоянии,
справляться с  какими=то действиями  без  помощи  рук,  наконец, возможность
летать. Не удивляло и то, что он был невидим для всех живущих на земле, хотя
он  сам  себя  ощущал живой  плотью, пусть укороченно  -- изуродованной,  но
живущей.  Питания  не  требовалось,  его постоянно поддерживала  святая сила
ТОГО, КОГО  он  видел.  Для тела не требовалось отдыха,  оно отдыхало, когда
"шло с миром", стремясь на помощь людям.
 Однажды Вадим  попал на территорию своей части.  Он пролетел по  спящим
палаткам, узнавая  знакомые лица  и всматриваясь  в новые.  Не  нашел  среди
спящих нескольких  своих друзей. Догадался -- нет их среди живущих. Пусты их
койки. Они  стояли  аккуратно  заправленные, узкие, как  гробы. На  подушках