Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
кий интендант, ехавший к передовой, поминутно высовывал из
шоферской кабины голову, надвигал на лоб фуражку и, смеясь и захлебываясь
ветром, кричал дурашливо, по-молодому озорно:
- Эх, Аню-ута-а! Давай жми, колымага! Газ на всю железку! Лихач! А, лихач
ведь он, капитан? Он у меня лихач! Как с ним ездить, ха-ха! Невозможно! Не
надеюсь на него, не-ет! Есть у меня, знаешь, лейтенант Таткин. Так тот в
кузове с грузом ездит. А? Этот лихач ничего не видит, кроме баранки. А
Таткин самолеты заметит и давай из пистолета палить: останови, значит! Жми,
жми, Аню-ута! А "катюши" -то, "катюши"! Глянь-ка, капитан! Гордецы,
красавицы!
Ермакову нравился этот средних лет интендантский майор своим избытком
энергии и разговорчивостью, вероятно, возбужденный скоростью езды, розовым,
ноябрьским утром, близостью освобожденного города. Он сам испытывал
некоторую приподнятость, и ледяной комок, затвердевший в его груди с тех
пор, когда он выводил людей из окружения, уже не давил на душу так жестоко и
гнетуще. Все эти дни он жил, готовый на крайнее, вплоть до самого тяжкого
наказания. Он знал, что Иверзев мог твердо и разрушительно сжать пружину его
судьбы, но после того, что он пережил в последнем бою, ничто, казалось, не
могло заставить дрогнуть его сердце или почувствовать раскаяние.
- Ах, Аню-ута-а! - кричал майор-индендант, крутя головой и озорно
подмигивая из кабины. - А? Грандиозный город!.. Знавал его до войны! До
Днепрова, значит? Что?
- Дальше, майор.
- Лихач, лихач! Сбавь газ! Не видишь? В колонну врежемся, тарантас
воронежский! Сто-оп, сатаняга, сто-оп!..
Голова майора нырнула в кабину, шофер затормозил, Ермаков едва удержался
на ногах, прижавшись грудью к кабине; пустые канистры, зазвенев, покатились
в кузове.
Впереди, вытянувшись метров на триста, приостановилась колонна. Хорошо
видимый Днепр, открывшиеся дали, его песчаные пляжи, заросшие кустарником, и
за простором воды силуэты окраинных садов, крыш, купола церкви на горе -
весь город лежал в тихом розовом свете, затопившем край неба. И только
ровный звон моторов плыл над утренней тишиной. Но этот звон вовсе не
показался Ермакову опасным, даже когда услышал в колонне крики: "Мессера"! -
и увидел, как несколько машин, повозок и "катюш" лениво стали расползаться
от дороги. Два тонких, как металлические муравьи, истребителя шли на большой
высоте, сверкали там, нежно-золотистые в лучах зари, и это мирное сверкание
в небе его почти не тревожило.
Гулко ударили зенитки у переправы, малиновые звездочки разрывов
засверкали в лиловой высоте. Тотчас трескуче зачастили винтовочные залпы в
колонне, ездовые, не слезая с повозок, вскидывали карабины, деловито-весело
двигали затворами, целясь в снижающиеся самолеты. А они пошли в пике над
переправой.
В это время майор-интендант вывалился из кабины на дорогу, пригнувшись,
ловко скакнул к кустарнику и, упав там на колени, дважды выстрелил из
пистолета по выходящим из пике истребителям. С громом выросла на переправе
водяная стена, и "мессершмитты" понеслись вдоль колонны, не набирая высоту,
выказывая металлическое брюхо.
Звездочки зениток, снижаясь, заплясали над дорогой, ездовые нехотя
отбежали от повозок, задирая голову, перезаряжая карабины; некоторые легли у
колес; в вытянутой руке майора-интенданта все вздрагивал пистолет, бегло
паливший в небо, но самолеты, звеня, промелькнули сбоку колонны.
Ермаков спрыгнул на дорогу. Майор жадно провожал глазами уходящие за
Днепр истребители.
- Жаль, Анюта, - сказал он, сбивая фуражку на затылок. - Был у нас
случай: один лейтенант уничтожил-таки из пистолета... чем черт не шутит! -
сказал он с уверенностью, рассмешившей Ермакова, и тут же восторженно
закричал, показывая на шофера: - Что я говорил! Лихач, ну не лихач ли, а?
Заснул мирно под шумок и храпит, как трактор! Двигаем, двигаем! Садись,
капитан.
"Катюши" и повозки, разъехавшиеся по сторонам во время бомбежки, вползали
на дорогу. Колонна тронулась и тут же приостановилась. Послышались голоса:
- Что там?
- Переправу разбомбили.
- А саперы чего думают?
Мимо сгрудившихся повозок, санитарных и грузовых машин, мимо ездовых,
куривших в ожидании, Ермаков пошел к переправе, увидев издали алеющий песок
и около берега покореженные понтоны; там сновали фигурки людей. Саперы
попарно, с бревнами на плечах, бежали к тому месту, где был разрыв, и прямо
в шинелях прыгали в воду, погружаясь по грудь, поспешно взмахивали
взблескивающими топорами.
- Отчаянно работают, товарищ капитан, а? - сказал Ермакову незнакомый
шофер, лежа животом на крыле машины Красного Креста и с любопытством
наблюдая за саперами. - Глядите, как они... Это что же? Опять летят? Что за
хреновина?..
Шофер вскочил в кабину, крикнул что-то Ермакову, тот не разобрал в
грохоте резко застучавших зениток. Люди побежали назад по понтонам, две-три
искорки топоров еще упорно вспыхивали над водой, и Ермаков, оглушенный
командами, ревом разворачивающихся на дороге грузовиков, посмотрел в небо.
Возвращаясь, истребители со звоном неслись среди облачков зенитных
разрывов. Ермаков сел на край песчаного окопчика, но визг бомб заставил его
втиснуться в землю.
Когда после грохота разрывов он распрямился, ему кинулись в глаза этот
поврежденный безлюдный понтон и поблизости непонятная искорка,
поблескивающая над водой. Истребители сделали стремительный круг в высоте,
снова стали падать на переправу, а Ермаков из окопа все глядел на эту
упрямую единственную искорку, изумленный бесстрашием неизвестного солдата.
Первый истребитель пустил косую очередь по понтону, второй нацеленно сбросил
бомбу, разрыв накрыл волной конец моста, и уже искорки нигде не было - лишь
над водой показалась и исчезла, как нырнувший поплавок, голова солдата.
Кто-то выкрикнул из соседнего ровика:
- Ранило! За сваю держится! К берегу бы ему!..
В тот же миг необоримая сила, то ли восхищения, то ли мгновенной злобы на
беспомощный крик: "К берегу бы ему!" - упруго вытолкнула Ермакова из окопа,
и он понял, что бежит по качающемуся на волнах мокрому понтону к
поблескивающему впереди просвету воды. А когда заложил уши пронзительный
падающий звук с неба, когда красные стрелы пролетали вдоль понтона и со
звенящим клекотом вверху пронеслись тени, - в ту минуту он заметил в конце
разорванного моста торчащую свежую сваю и рядом в воде - голову солдата.
С разбегу Ермаков лег на скользкие, окаченные волной доски, крикнул:
- Плавать умеешь? Ранен? Два шага сможешь сделать? Давай руку!..
И тогда солдат сделал движение к мосту, оторвался от сваи; голубые
серьезные глаза глядели в небо, где отдалялся свист моторов.
- Горит, - сказал он внятно. - Эх, топор потерял... Он зацепился красными
руками за доски; Ермаков изо всей силы подхватил его под мышки и вытянул на
понтон; с солдата лились потоки воды, но, точно ничего не чувствуя, он
по-прежнему молча смотрел в небо, и Ермаков удивился его спокойствию.
- Ты что же голову дуриком под смерть подставляешь? - спросил он наконец.
- А, сапер?
- Все-таки упал, - со слабой улыбкой ответил солдат. - В лес упал.
И Ермаков невольно посмотрел назад: длинная струя дыма протянулась в небе
и, круто снижаясь, обрывалась на востоке, над кромкой дальних лесов, другой
истребитель, одиноко ныряя меж всплесков зенитных разрывов, уходил на запад.
- Санитаров сюда! Есть санитары?..
- Из медсанбата кого-нибудь!
Ермаков отряхнул шинель и зашагал назад. Майор-интендант, разгоряченный,
наскочил на него, фуражка лихо сбита на затылок, волосы слиплись на висках,
заорал азартно:
- Аню-ута-а! Капитан! Что тут отчубучилось? Кого ранило?
- Все в порядке. Идемте к машине.
- Не-ет, подожди. Что случилось? Ты чего улыбаешься?
- Все в порядке, говорю, - засмеялся Ермаков, и вдруг лицо его
перекосилось, он оттолкнул майора, шагнул вперед, проговорил растерянно и
изумленно: - Шура?! Шура?!
- Какая Шура? - захохотал майор. - Ты чего, Анюта? Спятил?
Нет, он очень ясно, очень четко увидел в толпе солдат на понтоне
знакомое, родное, мелькнувшее милым овалом лицо, ее такую знакомую, тонкую
фигуру, ее шинель, ее санитарную сумку, хромовые сапожки.
Но она не заметила его, не подняла головы в тот момент, прошла в толпе, и
тогда негромкий, сдавленный волнением оклик настиг ее снова:
- Шура!..
Ее узкие плечи вздрогнули, она вся замерла, незащищенно обернулась, и он
увидел ее неподвижные глаза, полные страдания и страха. И он повторил
охрипшим голосом:
- Шура...
- Борис? - чуть шевеля губами, прошептала она. - Это ты?.. Ты?..
- Шура...
Он так сильно и горько обнял ее, что она пошатнулась, как бы не веря,
зажмурясь, а он, не обращая внимания на людей, бестолково снующих по
понтону, толкающих их, стал с болью целовать ее холодные, сомкнутые, не
отвечающие ему в это мгновение губы, ее лоб, глаза, вздрагивающие брови,
готовый отдать за эту встречу все, что мог еще отдать.
- Шура, пойдем, - повторял он. - Тебе нечего здесь делать. Там никого не
ранило. Пойдем. Не надо этого...
Он прижимал ее голову к своему плечу, видел, как сквозь смеженные ресницы
просачиваются светлые капельки слез.
- Борис... милый... Если бы ты знал... - прошептала она, с тоской блестя
ему в глаза своими влажными глазами. - Если бы ты знал, что я передумала в
эти дни... Я виновата...
- Ты не можешь быть виноватой. Видишь, все хорошо, мы встретились. Не
надо слез...
- Не надо, да... не надо слез. - Она попыталась улыбнуться. - Лучше
пойдем... Вон туда, на берег... Как ты похудел! Просто не узнать! Пойдем.
Нет, ты не думай, я тебе все, все скажу. А то мы опять расстанемся и ты
опять забудешь меня!..
- Шура, мы теперь не расстанемся! Ты будешь со мной. Ты слышишь? Я тебя
никуда не отпущу. Ни на шаг от себя!
- Нет, расстанемся. Снова бои, бои...
- Это не сможет нас разлучить.
Они шли по берегу Днепра все дальше и дальше от переправы, постепенно
затихали голоса позади, и воздух наливался нежным огнем зари, влажно шуршал
песок одичавших пляжей, где оставались следы их сапог - первые, очевидно, за
войну следы мужчины и женщины, шедших здесь вместе.
Он остановился, ласково притянул, повернул ее к себе, а она осторожно
потрогала рукав его шинели, снизу вверх заглянула ему в лицо, медленно
краснея, спросила:
- Неужели это ты? И ты вернулся?
- Я вернулся.
- Я хочу, чтобы... ты меня любил, - прошептала она неуверенно. - Я
хочу... только этого.
...Когда двое ушли отсюда, следы, оставшиеся на песке, сначала затянуло
водой, потом их совсем рассосало, и они исчезли.
1957