онды,
бросились в коридор. Мгновенно ситуация в доме  начала кардинально меняться.
Пастух оттолкнул от себя  заложника, зло плюнул и вытерся рукавом надетой на
голое тело фуфайки.
     В  двери вошли Голощеков с Буханцом. Последний держал наготове АК.  Они
подошли  к Арефьеву  и  помогли ему  подняться. Со  стороны лестницы  бежала
Злата.  Она  плакала и смеялась.  Женщину  едва не сбила с ног крутившаяся у
колен хозяйки Ронда.
     Голощеков сказал:
     --    Расколов   со   своей   шоблой    еще   находится    в   пределах
досягаемости...Может, оставить его навсегда на Мертвом поле?
     -- Пусть катится, -- Арефьев находился на грани нервного срыва. -- Боль
одолевала его. Он нежно обнял жену и стал вытирать  с ее щек слезы. -- Идем,
милая, мне надо сделать укол...
     Они поднялись  наверх,  в спальню, и Арефьев  прилег  на кровать. Злата
подала ему шприц и флакончик со спиртом.
     -- Какой ужас! -- говорила женщина и не могла удержать слезы.
     -- Все позади, помоги мне одеться.
     Где-то за  окном они  услышали  милицейскую  сирену.  Через  пару минут
постучал Голощеков и доложил о прибытии подполковника Коризно.
     -- Э,  черт! Подожди меня здесь, -- сказал он жене, а сам с Голощековым
пошел вниз.
     Действительно,  за  калиткой, возле  служебной машины, стоял  начальник
милиции Опалихи. Они поздоровались.
     -- Сержант  нашей ППС доложил мне, что вроде  бы в этом районе слышится
стрельба.  Ночь  все-таки,  а  тут  еще  какие-то   подозрительные  иномарки
мотаются...
     -- Нет, у нас пока все в порядке, -- Арефьев благодарил Бога за то, что
разговор происходи в темноте. -- Мне  тоже показалось, что где-то поблизости
стреляли...
     -- Вот в том-то и дело, -- сдержанно проговорил Коризно, -- здесь такой
район, не зря ведь зовется Мертвым  полем...Сержант! -- крикнул он в сторону
"лендровера", -- передай в дежурную часть, что у строения  No9 все спокойно.
-- И снова Арефьеву:  --  На  всякий случай проедем к рощице,  а  вдруг  там
резвятся какие-нибудь пацаны ...
     --  Вашей  профессии,  Михаил  Иванович,  не  позавидуешь,  --  Арефьев
поежился, порыв ветра захолодил спину.
     -- До  встречи,  Герман Олегович, -- попрощался подполковник,  садясь в
машину.
     -- Всего хорошего, -- стараясь быть спокойным, ответил Арефьев.
     Когда  милиция  уехала,  Арефьев вернулся к дому.  Злата ожидала его на
крыльце. Она дрожала, словно осиновый лист, и тихонько плакала.
     Рядом с Арефьевым появился силуэт человека, от которого  несло порохом.
Это был Воробьев.
     --  Ты, братец, чуть меня не  подстрелил, --  попенял ему Арефьев. -- И
тем не менее, спасибо, выручил...А что, Вадик, случилось с нашей охраной?  К
чему такая игра в поддавки?
     --  Спасибо  адресуйте  своей  супруге,  это  она  мне  позвонила...Что
касается нашей охраны...С ребятами надо расстаться,  новенькие  из  охранной
фирмы. Свою  роль сыграл закон  падающего бутерброда:  все произошло  именно
тогда, когда у Буханца заболела жена, у  Чугунова рана воспалилась, а  Борис
на тренировке подвернул лодыжку...
     -- А почему не сработала внешняя сигнализация?
     --  Да это  только  для непосвященных. Такие системы сейчас  у всех и у
Расколова в том числе...Преодолеть  ее  не труднее, чем перейти  дорогу  под
красный свет.
     -- Зачем же мы тогда платим  за нее такие бабки? Ладно, забудем об этом
и  давай  лучше  подумаем  над  тем,  как  сбить рог у этого  бизона...Такие
экспромты спускать нельзя...
     -- В таких случаях самое действенное лекарство -- свинец  или под днище
авто 300 граммов пластита. Другого языка этот неандерталец не понимает.
     -- Пожалуй...
     Арефьев смотрел на Злату, которая вместе с Рондой все еще  ждала его на
крыльце. На ней был надет его свитер, доходивший ей до колен.
     -- Я больше оставаться здесь  не могу, --  взмолилась женщина. -- Давай
оформим  документы  и  уедем  куда-нибудь  за границу...Я согласна на  любое
место, хоть в Сахару, только бы не здесь...
     Она ему была под мышку. Арефьев  ее жалел,  как  малого ребенка, и ни в
чем не отказывал. Ему и самому не хотелось идти в опостылевший дом.
     -- Послушай, откуда взялся Петр? -- спросил он жену.
     --  Я  ему  тоже  звонила. Ты,  пожалуйста, его  отблагодари,  он  ведь
рисковал жизнью...
     -- Я его не обижу. Он действительно молодчина, сработал, как заправский
террорист.
     Они вошли в  дом, где пахло пороховой гарью и чуждыми запахами. Подошли
к поверженной картине.
     -- Знал бы  художник,  какая печальная судьба  постигнет его  творение,
наверное, застрелился бы...
     -- Оставь картину в покое. Идем отсюда, я хочу  чего-нибудь выпить,  --
Арефьев обнял Злату за плечи и они медленно пошли по лестнице наверх.
     Тревожная ночь сменилась тревожным  утром.  Где-то  в половине десятого
раздался телефонный звонок. Без  знаков препинания  и пауз,  пьяным голосом,
Расколов проговорил:
     -- Мы с  Кривозубом  уж  пьем на  твоих  поминках.  Сегодня тебе, Ареф,
крупно повезло,  но запомни --  реванш за мной.  Я тебя обстругаю  и  сделаю
симпатичного Буратино. А если будешь плохо себя вести, распилю на циркулярке
и брошу в печку крематория...
     Однако черная полоса в любой жизни рано или поздно проходит. Буквально,
десять минут  спустя после разговора с Расколовым, позвонил Шедов  и сказал,
что  дела на фондовой бирже  как  будто  налаживаются.  Арефьев не  стал ему
рассказывать о ночном  происшествии и даже  сама мысль о возвращении  к нему
была противна.
     Он подошел к  книжной  полке и  снял оттуда небольшой томик  в твердой,
глянцевой  обложке  и  открыл  на  120-й  странице.  Прочитал  им  же  самым
подчеркнутые  слова: "Теперь  я  думаю  так:  все  смертны, для  смерти  нет
закона".  Захлопнув  книгу,  задумался -- а стоит ли  упираться, когда все с
такой очевидностью говорит, насколько тщетны  все  его  усилия удержаться на
плаву?
     Он  боялся   от  самого  себя  услышать  ответ.  Взял  шприц  с  комком
проспиртованной  ваты, и,  закатав рукав,  воткнул  в мышцу иглу.  Осторожно
надавил на  стерженек  и,  прикрыв веки,  стал ждать  отступления телесной и
душевной боли...



Глава восьмая


     Сначала ему  показалось, что на поясницу ему  вылили ведро раскаленного
свинца -- столь нестерпимая боль опоясала его спину. Но постепенно она стала
смещаться к правому  боку, его затошнило  и одновременно ему показалось, что
происходит непроизвольное мочеиспускание.
     Арефьев вызвал секретаршу и велел ей в течение часа его не тревожить. В
туалете  ему  показалось,  что  из  него  истекает  раскаленный поток битого
стекла. С невероятной болью из него вылилось несколько капель крови и гноя.
     Морфий  почти  не  помог.  С трудом позвонил домой  и, бодрясь,  сказал
Злате,  что  собирается  переговорить со своим  врачом. Она  все  поняла  и,
примерно, через сорок  минут с доктором Камчадаловым они  переступили  порог
офиса. Злата созвонилась с профессором Ивановым.
     Вскоре  в  кабинет  Арефьева   вошли   Голощеков   и   Воробьев.  Врач,
пропальпировав живот и грудную  клетку Арефьева, и  расспросив об ощущениях,
долго  держал паузу пока,  наконец, не  вынес свой  вердикт: острая почечная
недостаточность. Началось то, о чем он уже предупреждал.
     Прибывший профессор Иванов,  из центра трансплантации почек, подтвердил
выводы   Камчадалова  и   "приговорил"   Арефьева  к  срочному  оперативному
вмешательству.
     Злата вышла с  профессором в приемную и без  обиняков спросила -- каков
вероятный  исход  операции? Красная от возбуждения, взвинченная бесконечными
нервотрепками, женщина  с дрожью в груди  ждала ответа. А профессор,  седой,
благородного вида человек, чего-то медлил...Он вытащил из кармана футляр для
очков и как-то не по делу кувыркал его в руках. И не желал смотреть Злате  в
глаза.
     В  кабинет вошла бригада "скорой помощи"  и  тут  же  состоялся  второй
консилиум, после чего долгое, грузное тело Арефьева положили  на носилки  и,
под всхлипывания Златы, понесли в машину.
     Вместе  с  капельницей, которую  к  нему присоединили  в машине "скорой
помощи",  отвезли в реанимационное отделение  клиники  Склифосовского. Злата
хотела  вместе с  ним войти в  палату,  однако ее остановили и  посоветовали
подождать в приемном покое.  В коридоре она села  на топчан и, горько плача,
стала  вспоминать  эпизоды  из  их жизни.  Их было  много  и  они,  теснясь,
скользили  и скользили  в  ее воспаленном  сознании.  Ее  охватили  тоска  и
смятение. Подошедший Голощеков положил  руку на  ее плечо и сказал несколько
утешительных слов. Он был значительно старше ее и искренне ей сочувствовал.
     Через полчаса Арефьева повезли в операционную. Он не хотел  умирать, но
наркоз, словно  внезапная  смерть: только  что  человек  ощущал  мир, слышал
голоса  людей,  обонял ионизированный воздух операционной,  жмурил глаза  от
нестерпимо яркого света и вдруг -- провал, темнота, абсолютное безмолвие.
     Но  когда  он  пришел  в  себя   и  почувствовал,  что  его  увозят  из
операционной, его охватила паника. Ему показалось, что он тут был всего лишь
несколько   минут,   за  которые  никакую   операцию   сделать,  разумеется,
невозможно.  Он  раскинул по  сторонам руки и когда тележка,  на  которой он
лежал, стала выезжать из операционной, он мертвой хваткой уцепился  за косяк
дверей и не отпускал  его. Над  Арефьевым наклонился  ассистирующий хирург и
ласково потрепал его  по щеке. Медсестра так же ласково пыталась разжать его
пальцы. Наконец Арефьев отнял руку и все свое внимание перенес на внутренние
ощущения.
     Над ним  появилось лицо Златы, на котором лежала печать смятения. И  он
понял:  все его  надежды на операцию напрасны,  хирургический нож  ничего не
изменил...
     Пока к нему в палате присоединяли  систему,  Злата, в кабинете хирурга,
пыталась узнать о результатах оперативного  вмешательства. Врач жадно курил,
пальцы его мелко вибрировали.
     -- У вашего супруга был гнойный рефлюкс-пиелонефрит и этим все сказано.
Следствие -- склероз почечного синуса...
     --  Эти слова мне ни о чем не говорят...Что  с почкой  -- вы ее удалили
или же...
     --  К сожалению,  у нас  не  было  выбора. Или это  или  отек легких  с
последующим отеком мозга  и так далее.  У него... злокачественная опухоль  и
операция -- это единственный наш шанс...
     Злата отвернулась  к окну и  горько заплакала. Утешительные слова врача
на нее не действовали. Она их просто не слышала.
     В тот же день, когда  наркоз у Арефьева стал  проходить,  ее пустили  к
нему в палату. На нее смотрело бледное, с желтым отливом лицо. Глаза его  не
скрывали  боли  и отчаяния,  однако паники в  них не было.  Сквозило ледяное
понимание случившегося.
     --  Я обо всем догадываюсь, -- сказал он.  --  К концу операции, сквозь
наркоз, я слышал их разговор... Ничего, бывает и хуже, верно?
     Она закивала головой, по щекам полились слезы. Он взял ее за руку.
     -- Пока  я  находился здесь, мне  кто-нибудь домой  звонил? --  спросил
Арефьев.
     Злата  насторожилась.  Этот вопрос ей  не понравился, ибо врать  она не
умела, а говорить правду было неуместно.
     -- Воробьев с  Чугуновым все разговоры записывали  на  пленку. Они тебе
все   сами   расскажут.   Приходил   пастух   Петр,   спрашивал,   предлагал
завотеделением свою кровь...
     Дальнейший разговор не имел продолжения -- зашедшая в палату медсестра,
очень деликатно, попросила Злату оставить больного в покое.
     На второй день в больницу приехал Шедов.  Разговор между ними состоялся
основательный -- о  жизни  и  смерти. Затронули  и тему Расколова, и Арефьев
рассказал о нападении на его дом.
     -- Мои близнецы ждут в машине, -- сказал  Шедов. -- Если  хочешь,  я их
тебе оставлю.
     -- Говоришь, надежные хлопцы?
     -- В каком-то смысле героические...Они в августе 91-го выводили Ельцина
с Лужковым из подвалов Белого дома... Они подземную Москву знают лучше своей
квартиры...А потом после победы над путчистами Бронька стоял рядом с будущим
президентом   на   балконе   дома   правительства   и   держал   перед   ним
пуленепробиваемый щит.
     -- Говорят, из гостиницы "Мир" кто-то стрелял по Ельцину...
     --  Да,  пуля попала в  щит и Бронька не  растерялся: мгновенно повалил
Ельцина на пол и накрыл его щитом...Вторая пуля угодила парню в плечо...
     -- Я думал, что это пустая молва, треп...
     --   Этот  инцидент  был   засекречен,  чтобы  не  вызывать  аппетит  у
потенциальных киллеров...
     Арефьев поморщился, отлежал бок, но повернуться у него не было сил.
     --  Я тебе уже  говорил: твои  ребята мне  понравились,  но  ты  все же
определись с Буханцом, он где-то в коридоре дежурит. А лучше всего побеседуй
с  моим  начальником  безопасности  Воробьевым...Подожди,  не  перебивай.  К
сожалению,  мои физические дела далеко не блестящи и я прошу тебя  только об
одном...У Златы, кроме меня, никого больше нет...и она беременна...
     Шедов заметно занервничал.
     -- Не  паникуй,  Гера, не все  так  страшно,  как нам порой кажется. По
собственному опыту знаю, когда лежишь в реанимации, все кажется безнадежным.
     -- Конечно,  не страшно, -- Арефьев провел языком по пересохшим  губам.
--  Но я бы  не  хотел, чтобы  мои  финансовые проблемы  легли  на ее плечи.
Поэтому...  -- Арефьев повернул голову  к  окну,  справляясь с  затрудненным
дыханием,  --  Поэтому,  пожалуйста, позаботься  о нотариусе, все  мои  дела
должны быть упорядочены...Я хочу составить завещание...
     Шедов поднялся с табуретки.
     -- У меня тоже сегодня непростой день, похороны зятя, -- Шедов взглянул
на часы. -- Ехал  парень на "жигуленке"  на работу и за рулем  стало  плохо.
Хроническая  аритмия сердца.  Вылетел  на встречную  полосу  и  лоб в  лоб с
пятиосным трейлером. Это не поддается никакому описанию...
     -- Где хороните?
     -- На  Миусском кладбище, там лежат все наши родственники. Когда-нибудь
и я  там  буду лежать... В крематорий не хочу, пусть  хоть косточки живут на
земле...
     -- А меня сожгите, я боюсь сырости и одиночества.
     Выйдя  из  палаты,  Шедов  нос  с  носом  столкнулся  с  Буханцом.  Они
поздоровались и отошли к торцовому окну, в конце длинного коридора.
     -- Как твоя рана, подживает? --  Шедов был в курсе последних похождений
людей Арефьева.
     -- Затягивается, как на собаке...Как там шеф?
     Шедов не хотел особо распространяться и потому ответил односложно:
     -- Он  человек сильный, как-нибудь выкарабкается...Кто здесь еще  кроме
тебя дежурит?
     -- Борис, дышит на улице свежим воздухом. А что, есть проблемы?
     --   У   меня    с   Германом   договоренность    насчет   коллективной
безопасности...Расколов ведь  не  успокоится, пока мы  ему не оторвем башку.
Два моих  племянника изнывают  от безделья  и  при этом  ничего  не знают  о
страхе...
     -- У нас действительно недобор  в  службе охраны, но  этот  вопрос надо
решать с  Воробьевым или в крайнем  случае с Чугуновым. Могу дать номера  их
мобильников.
     -- Спасибо, они у меня есть.
     ...Злата  находилась  у  Арефьева  до 22  30.  Смочив  мужу  губы,  она
поцеловала его, поправила  капроновую трубку капельницы и тихонько вышла  из
палаты.  В коридоре  она немного переговорила с Буханцом. Внизу, в холле, ее
встретил Чугунов и проводил до машины.
     Джип развернулся перед  широким  больничным  крыльцом  и Злата,  сквозь
лобовое стекло, окинула  взглядом серый больничный  корпус,  и страдальчески
вздохнула.
     ...Арефьеву после наркоза все время мерещились ностальгические видения.
Как  будто он в цехе -- просторном, светлом и шумном. С  помощью тельфера он
пытается снять с  подставки первую,  сорокакилограммовую  ступень компресса.
Подъемные стальные тросики  до предела натянулись, ступень  вибрирует, но не
поддается.  Ее титановые  лопатки, словно лепестки ромашки, начинают одна за
другой отваливаться и он даже слышит звон и думает, что надо  бы убрать ноги
и вообще  что-то  предпринять,  чтобы  лопатки  не  погнулись,  ударившись о
цементный  пол. Он  боится  ответственности,  потому что  это военный заказ,
компрессор,   который    он   ремонтирует,   используется   на   атомоносных
бомбардировщиках и он,  Арефьев, давал клятвенное обещание работать с полной
отдачей и все производственные секреты держать в строгой тайне.  Кругом него
знакомые лица,  но  все  заняты другими, более легкими ступенями, с меньшими
лопатками и, кажется,  никому до  его  проблем нет  дела. Он начал  звать на
помощь,  но  в этот момент  раздался  страшный  грохот  --  это  сорвалась с
подставки  и   рухнула  на  жестяной  поддон  его  первая  ступень...Лопатки
разлетелись по  сторонам и он ощутил какую-то непреоборимую силу, потащившую
его по полу,  который вдруг  превратился  в сплошной ярко-глянцевый  ледяной
каток...
     ...Все, кто в  этот момент  находился в  больнице,  ощутили  сильнейший
толчок,  сопровождаемый  тугим, раскатистым грохотом.  Больница на мгновение
замерла, словно ее охватил шок, затем из всех дверей,  на всех этажах начали
выбегать  люди,  взвыла  противопожарная  сигнализация,  послышались  крики,
плачь...
     Буханец,  находившийся поблизости с 203-й палатой, где  лежал  Арефьев,
увидел как квадрат гипсовой  панели  отслоился  от потолка и косо  рухнул на
пол. В двух светильниках потухли и вылетели из гнезд лампы дневного света...
     Он  побежал  в  палату,  однако  дверь,  ведущая  в  нее, лишь  немного
приоткрылась.  В  образовавшуюся щель пахнуло сгоревшим  тротилом и  еще  не
осевшей меловой пыль.
     Когда, наконец, он протиснулся в палату, увидел лежащего на полу, лицом
вниз,  Арефьева. Кровать,  с  которой свисали одеяло  и  простыни, лежала на
боку.  Капельница,  сорванная  с  подставки,   валялась  между   кроватью  и
тумбочкой. Пол был усеян битым стеклом и кусками штукатурки.
     Охранник  перевернул  Арефьева  --  он был  наг,  словно  новорожденный
младенец,  и  лишь широкая  полоса бинтов  опоясывала  его  могучее  тело. С
правого бока торчал кусок резинового катетера,  на  конце которого собралась
желтоватого цвета  жидкость.  Буханец сорвал с кровати простынь  и  укрыл ею
своего беспомощного шефа.
     --  Потерпи,  Герман  Олегович,  я  сейчас  позову  врачей, --  Буханец
собрался было звать на помощь, но ему помешал голос Арефьева:
     -- Где Злата?
     --  С ней все в порядке, она с охраной уехала домой, -- Буханец слышал,
как  по коридору  бегут  люди, раздаются  крики. В  общей  разноголосице  он
различил  кем-то  брошенную  фразу:  "Убило  какого-то  мужчину,  лежит  под
окнами..." Буханец  бросился к окну и, остерегаясь,  чтобы  не задеть острые
клинья стекол, выглянул наружу. На газоне, в тусклом свете  дальних фонарей,
он разглядел лежащего  на земле человека. Вокруг него  уже собрались люди, а
откуда-то со стороны шоссе послышались сигналы милицейских машин.
     В  палату вбежала молоденькая  медсестра. У нее были испуганные  глаза,
из-под  белоснежного колпака выглядывала светлая прядь волос. Она  нагнулась
над Арефьевым и стала щупать на шее пульс.
     -- Сейчас придет дежурный врач, -- проговорила девушка, концом простыни
вытирая Арефьеву потный  лоб. -- Еще чуть-чуть потерпите, сделаем укольчик и
вам  будет хорошо, -- она сняла  с кровати одеяло и прикрыла Арефьева поверх
простыни.
     Он  застонал и потянулся рукой к правому боку, откуда торчала резиновая
трубка.
     -- Пить, -- попросил он и стал метаться.
     В палату вошли люди в белых  халатах, уложили Арефьева на тележку и уже
другая, пожилая медсестра, принялась делать  ему внутривенный укол. Появился
дежурный  врач --  хмурый,  полный, седой  человек  с капризно  оттопыренной
нижней губой. Буханец подошел  к  нему и поинтересовался -- куда  собираются
транспортировать  его   шефа?   Врач  хотел  было  отмахнуться  от  вопросов
телохранителя, но  Буханец,  жестко взяв  его  за  ру