самому.  А  решать  порой  так
непросто.. Даже за себя одного. Что уж говорить о тех, кто обременен семьей!
Да ну ее к дьяволу, такую свободу! Кому захочется быть белой вороной?
   Наверное, это одна из причин, почему Забродов так и не обзавелся  семьей.
Он один из тех  немногих  чудаков,  которые  предпочитают  всегда  принимать
решения самостоятельно. И отвечать за последствия этих решений - тоже..."
   - Старый пруд, - вдруг негромко произнес  Забродов.  -  Прыгнула  в  воду
лягушка. Всплеск в тишине.
   - Не понял, - сказал Мещеряков. - Это еще что такое?
   - Это стихи одного великого японца, который умер еще в семнадцатом  веке.
Его звали Басе. А вообще-то, это  мое  настроение.  Старый  пруд,  тишина...
Всплеск, а потом снова тишина.
   Мещеряков еще немного покряхтел, скрипя сеткой кровати. Ему казалось, что
он понял Илариона. Тут он  увидел  на  подоконнике  коробку  конфет,  поверх
которой  лежал  букет  полураспустившихся  роз,  и  обрадовался  возможности
сменить тему.
   - Ты зачем приволок этот веник? - сердито спросил он, указывая на  букет.
- Кажется, я еще не покойник. И шоколад.. Я здесь этого шоколада нажрался на
три жизни  вперед.  Говорят,  полезно..  Ей-богу,  как  увижу  апельсин  или
шоколадную конфету, так пошел бы и удавился.
   - Живи, Андрюха, - сказал Забродов. - Это не тебе, это так...  А  тебе  -
вот.
   Он бросил взгляд на матовую  дверь  палаты  и  вынул  из  кармана  куртки
плоскую стеклянную фляжку, под самую пробку наполненную коричневой жидкостью
Мещеряков с  неожиданным  проворством  схватил  фляжку  и,  в  свою  очередь
воровато покосившись на дверь, быстренько затолкал драгоценный  подарок  под
подушку.
   - Небось армянский, - проворчал он вместо слов  благодарности.  -  Все  у
тебя, Забродов, шиворот-навыворот.  Кому  рассказать  -  побывал  человек  в
Японии и вернулся с пустыми руками! Даже бутылочку  сакэ  старому  другу  не
привез.
   - На кой черт тебе сакэ?  -  спокойно  ответил  Иларион.  -  Обыкновенная
рисовая самогонка, да еще и слабенькая к тому же. Зато видел бы  ты,  какого
краба я твоей жене презентовал!  Даже  двух.  Одного  вареного,  он  тебя  в
морозилке дожидается, а другого  в  виде  чучела.  Насилу  довез,  очень  уж
хрупкий. А здоровенный!..
   - Ты смотри у меня, ходок, - шутливо проворчал полковник, хорошо  знавший
о нежных чувствах, которые его супруга питала к Забродову. -  А  то  я  тебя
твоим же крабом.. И вообще, оставил бы ты его себе. Водрузил  бы  на  полку,
сдувал бы с него пыль и вспоминал...
   - Вот потому и не оставил, - перебил  его  Забродов  и  встал,  отодвинув
табурет. - Ну, полковник, выздоравливай. Мне пора.
   - И куда ж ты так торопишься? -  сварливо  спросил  Мещеряков.  Близилось
время  послеобеденных  процедур,  и  настроение  у  него  в  связи  с   этим
стремительно портилось. - Ишь, вырядился, как павлин, цветочки, конфетки...
   - Читательская конференция, -  не  моргнув  глазом  ответил  Забродов.  -
Встреча с одной малоизвестной поэтессой.
   - Это кто же такая? - подозрительно спросил Мещеряков.
   - Да так, - отмахнулся Иларион, засовывая под мышку конфеты и взяв букет.
- Ничего особенного. Это я про стихи. В общем, будь здоров, я еще загляну.
   "Стихи, - подумал Мещеряков, глядя на закрывшуюся за Иларионом  дверь.  -
Читательская  конференция...  Новое  дело  Что  же  это  за  поэтесса  такая
таинственная, и с каких это  пор  читатели  на  конференциях  дарят  авторам
помимо цветов еще и наборы шоколадных конфет?"
   Тут его осенило. Отпустив короткое ругательство, полковник приподнялся на
руках и посмотрел в окно, вытягивая шею, как гусь, чтобы лучше видеть. Ждать
пришлось недолго. Вскоре на парковой дорожке у  засыпанного  снегом  фонтана
появился Иларион. Он остановился возле пустой цементной чаши и огляделся  по
сторонам, кого-то высматривая. Из соседней аллеи выбежала девушка в короткой
шубке. Голова у нее была непокрыта, густые каштановые волосы рассыпались  по
плечам. Она подбежала к Забродову, на секунду  прильнула  к  нему,  а  потом
отстранилась и, видимо, что-то спросила. Забродов ответил,  махнув  рукой  в
сторону больничного корпуса. Девушка повернула голову, и Мещеряков узнал  ее
Потом двое у фонтана повернулись к нему спиной и рука об  руку  зашагали  по
аллее в сторону выхода.
   - Вот негодяй, - пробормотал полковник и,  не  удержавшись,  расплылся  в
широкой улыбке.
   Он немного полежал на спине, глядя в потолок и отдыхая после  непривычных
усилий Потом дверь палаты распахнулась, послышалось до  отвращения  знакомое
звяканье, и, повернув голову, Мещеряков увидел медсестру Танечку. В руках  у
Танечки был накрытый стерильной  салфеткой  поднос  со  шприцами.  Полковник
закряхтел и начал переворачиваться на живот. Впрочем, сегодня пережить уколы
было  легче,  чем  обычно:  Мещерякова  согревала  и  подбадривала  мысль  о
спрятанной под подушкой фляжке с армянским коньяком.


   Андрей ВОРОНИН 
   ТЕНЬ КАННИБАЛА 
 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
 
Анонс 
 
   Главный герой нового  остросюжетного  романа-триллера  Илларион  Забродов
хорошо знаком читателям по предыдущим книгам серии "Инструктор". На этот раз
отставной инструктор спецназа блестяще исполнит совершенно  непривычную  для
себя роль.
 
Глава 1 
 
   Микрорайон возвышался на самом краю города, издали сильно  напоминая  ряд
высоких и обрывистых береговых утесов. Он тупым клином вдавался в изрезанные
шрамами  дорог,  вытоптанные,  распаханные,  сотни  лет  назад  освоенные  и
обезображенные, давно переставшие  быть  бескрайними  просторы  подмосковных
полей  и  перелесков.  С  большого   расстояния   огромные   параллелепипеды
многоэтажных зданий казались монолитными, как белые меловые скалы  и  такими
же несокрушимыми и древними. На самом же деле микрорайон был молод по  любым
меркам - не только  геологическим  и  историческим,  но  даже  и  по  меркам
быстротечной   человеческой   жизни.   Последние   строители   ушли   отсюда
каких-нибудь восемь-десять лет назад, прихватив  с  собой,  свои  чадящие  и
грохочущие механизмы, будки, щитовые заборы и вагончики, но  их  дух  -  дух
масляной краски, известковой пыли, горячего битума и солярки, - казалось, до
сих пор незримо витал  здесь,  среди  еще  не  успевших  покрыться  грязными
потеками светлых стен, над широкими улицами и шумными голыми дворами.
   Сразу за кольцом троллейбуса начиналась  роща  -  все,  что  осталось  от
шумевших здесь сотни лет назад бескрайних лесов. Когда-то в  этих  местах  с
гиком  и  леденящими  кровь  воплями  гуляли  татары,  бородатые  мужики   с
рогатинами и топорами охотились на  медведей  и  неосторожных  путников;  по
узким лесным дорогам, бряцая железом, скакали  княжеские  дружины  и  отряды
опричников. Старухи  из  окрестных,  ныне  прекративших  свое  существование
деревень поговаривали, будто еще лет двести назад в этих местах  жили  члены
какой-то странной секты, поклонявшиеся неведомо кому - не то древним идолам,
не то сатане - и отправлявшие жутковатые обряды, во время которых чуть ли не
угощались человечинкой. Впрочем, старух никто не  слушал,  да  и  сами  они,
похоже, не очень-то верили в  свои  сказки  -  все  это  были  разговоры  по
принципу "не любо - не слушай, а врать не мешай". Говорили также, что в свое
время здесь сотнями расстреливали врагов народа и что  где-то  тут,  в  этой
самой  замусоренной  пустыми  бутылками  и  пакетами  из-под  чипсов   роще,
расположены массовые захоронения жертв сталинского режима... А  может  быть,
вовсе и не сталинского режима, а, наоборот, немецко-фашистской оккупации. На
эти разговоры тоже никто не обращал внимания. Да и кто, в самом деле,  может
с уверенностью заявить, что прямо под ним, на глубине двух-трех метров,  нет
ни единой человеческой косточки?
   Зато вид из окон стоявших на окраине домов открывался  самый  что  ни  на
есть приятный: зелень деревьев, небольшие тенистые пруды и  даже  безымянный
ручей,  который  еще  не  успели  спрямить,  одеть  в   бетон   и   обозвать
"водно-зеленым   комплексом".   Разумеется,   при   ближайшем   рассмотрении
оказывалось, что земля под деревьями вытоптана, замусорена и покрыта пятнами
старых и новых кострищ, дно в прудах илистое, а в мутной грязно-зеленой воде
плавает все тот же вездесущий мусор. Тем не менее близость к природе,  пусть
даже такой обезображенной и полумертвой, с лихвой искупала те неудобства,  с
которыми была сопряжена каждая поездка в центр города. Роща  и  пруды  сразу
стали любимым местом отдыха новоселов. Зимой  здесь  катались  на  лыжах,  а
летом  устраивали  пикники,  загорали  и  купались.  Отдельные   сумасшедшие
пытались ловить в  прудах  рыбу  и,  по  слухам,  иногда  ухитрялись  что-то
поймать; впрочем, рассказам удачливых рыбаков не верил никто, в том числе  и
они сами. Единственный раз, когда в местных  водоемах  действительно  что-то
ловилось, был полтора года назад.
   Тогда какой-то движимый  административным  энтузиазмом  "озеленитель"  из
муниципалитета отдал распоряжение завезти и выпустить в пруды  две  цистерны
мальков карася и плотвы.  Рыбаки  явились,  когда  цистерны  еще  не  успели
уехать, и к вечеру того же дня рыбу всю выудили.
   С конца октября и до  самого  начала  мая  в  микрорайоне  было  довольно
неуютно - как, впрочем, и во всех без исключения микрорайонах. Придерживая у
горла концы воротников, продуваемые до костей, озябшие  прохожие  последними
словами кляли талантливых  архитекторов,  ухитрившихся  разработать  проект,
превративший  место,  где  живут  люди,  в  идеальную   действующую   модель
аэродинамической трубы. Действительно, на  главной  улице  микрорайона  дуло
даже тогда, когда вокруг не было ни ветерка. По запутанным лабиринтам дворов
гуляли страшные сквозняки, гудя и завывая в узких бетонных арках и проходах.
Развешанное в лоджиях белье реяло по ветру, как вымпелы боевых  кораблей,  и
часто рвалось с веревок, норовя унестись в облака; в такт налетающим порывам
ветра вибрировали и дребезжали оконные стекла.
   В начале марта на микрорайон сырым ватным  одеялом  опустилась  оттепель.
Казалось, серые тучи, устав странствовать по  небу,  прилегли  отдохнуть  на
заснеженную землю да так и остались здесь, намертво застряв в бетонных рифах
шестнадцатиэтажных корпусов. Утром и вечером микрорайон тонул в сыром липком
тумане. Сугробы сделались рыхлыми, потемнели и стали понемногу уменьшаться в
размерах, пропитывая замерзшую землю ледяной талой водой.  На  тонких  голых
ветвях блестела  вода,  которая  непрерывно  капала  с  деревьев  и  кустов,
наполняя рощу бесконечным таинственным шорохом. Лед  на  прудах  пожелтел  и
больше  не  вызывал  доверия,  дороги  превратились  в  реки  отвратительной
серо-коричневой жижи, которая веером разлеталась из-под колес и  неопрятными
наростами налипала на днища автомобилей. В эти серые дни микрорайон  казался
отрезанным от города и от всего остального мира. Он словно застыл в ожидании
какого-то события - скорее страшного,  чем  приятного,  -  и  однажды  утром
событие свершилось.
   От универмага, который стеклянным кубиком торчал на краю  микрорайона,  к
автобусной станции через лес вела хорошо  утоптанная,  скользкая  по  случаю
оттепели тропа, проложенная гражданами, которых по тем или иным причинам  не
устраивал  троллейбус,  хотя  до  конечной  остановки  от  универмага   было
буквально рукой подать. Тропа эта пользовалась дурной славой  -  не  столько
потому,  что  здесь  действительно  происходило  что-то  нехорошее,  сколько
потому, что оно, это нехорошее, могло произойти  здесь  в  любой  момент.  В
каждом городе и в каждом микрорайоне есть такие места,  надежно  укрытые  от
любопытных глаз, глухие и небезопасные. В таких  местах,  как  правило,  нет
фонарей, и сюда очень  редко  заглядывают  милицейские  патрули.  Осторожные
обходят такие места стороной, и только беспечные  рискуют  появляться  здесь
под покровом темноты.
   Летом тропу, о  которой  идет  речь,  можно  было  назвать  живописной  -
естественно,  если  научиться  не  замечать  вездесущего  мусора,  бесстыдно
белевшего  среди  вытоптанной  травы,  и  не  обращать  внимания  на   блеск
валявшегося тут и там бутылочного стекла. В ясные зимние  дни  здесь  бывало
по-настоящему красиво, а в оттепель... Что ж, оттепель  -  дело  особое,  и,
чтобы увидеть красоту в многообразии  оттенков  грязно-серого  цвета,  нужно
быть настоящим художником или счастливым  влюбленным,  настолько  опьяненным
гормональной бурей, чтобы существование вещей безобразных или хотя бы просто
некрасивых было незамеченным.
   Трое приятелей, шагавших в то туманное мартовское утро по тропе в сторону
автостанции, не были ни художниками, ни влюбленными. Впрочем, ни  туман,  ни
шорох падающих в ноздреватые сугробы капель не оказывали на них  угнетающего
воздействия по той простой причине, что все трое были очень молоды и еще  не
вступили в тот возраст, когда люди обращают  внимание  на  подобные  мелочи.
Если вам шестнадцать лет от роду и вы с друзьями решили прогулять занятия  в
ПТУ, то промозглая туманная сырость и слякоть под ногами  вряд  ли  способны
испортить вам настроение; а если у вас к тому же есть пачка сигарет и мелочь
на пиво, то жизнь становится прекрасной независимо от погоды.
   - "Продиджи" твои - фуфло, - авторитетно заявил Леха Пятнов  по  прозвищу
Пятый, на ходу закуривая сигарету от  одноразовой  зажигалки.  -  Серый  ты,
Тюха, как ментовские штаны. Куда стадо - туда и ты. Скоро  ты  мне  скажешь,
что Киркоров - это круто.
   Жека Малахов, шагавший по узкой  тропинке  чуть  позади  Пятого  и  Тюхи,
засмеялся и с уверенностью произнес, поправляя под мышкой тощую дерматиновую
папку на "молнии":
   - Не скажет. Постесняется. Он Киркорова по ночам  слушает.  Под  одеялом,
блин, втихую. "Ой, мама, шика дам..."
   - Козлы вы, -  делая  вид,  что  совсем  не  обиделся,  проворчал  Андрей
Пантюхин, которого приятели  для  краткости  называли  Тюхой.  Слова  Пятого
задели его за живое, и он изо всех сил старался  не  показать  этого.  Пятый
служил  Тюхе  примером  для  подражания.  Тюхе  вовсе  не  нравилась  музыка
"Продиджи", и он упомянул о появившемся у него  новом  альбоме  этой  группы
только для того, чтобы немного приподняться  в  глазах  своего  насмешливого
приятеля. Тем более что каких-нибудь полгода назад Пятый сам носился с этими
"Продиджи" как с писаной торбой. Тюха был тугодумом и не всегда шагал в ногу
со временем. Откуда, в самом деле, ему было знать, что "Продиджи" для Пятого
- вчерашний день, пройденный этап и вообще, как он  выразился,  фуфло?  Тюха
чувствовал себя обманутым.  Купленный  на  Горбушке  за  сумасшедшие  деньги
свежий компакт-диск "Продиджи" был ему совершенно не нужен. Уж лучше  бы  он
просадил эти деньги в баре...
   - За "козлов" ответишь! - воскликнул Малахов и с разбега прыгнул Тюхе  на
спину, обхватив его всеми четырьмя конечностями.
   Тюха покачнулся, но устоял. При росте в сто восемьдесят пять  сантиметров
он весил девяносто три килограмма и, как  правило,  очень  твердо  стоял  на
земле. Иметь его в приятелях было выгодно: соображал  он  медленно,  зато  в
драке равных ему не было. Пятый, у которого излишне  бойкий  язык  частенько
опережал мысли, считал  это  Тюхино  качество  очень  полезным  и  частенько
прятался  за  его  широкую  спину,  не  переставая  при  этом   подчеркивать
собственное превосходство.
   - Ответь за "козлов", а то загрызу! - грозно рычал  Малахов,  делая  вид,
что собирается вцепиться зубами Тюхе в загривок.
   - Попался, урод! - подхватил Пятый и выплюнул в сугроб сигарету.  -  Мочи
попсушников!
   С этим боевым кличем он подскочил к Тюхе и изо всех  сил  толкнул  его  в
плечо.  Обремененный  скакавшим   у   него   на   плечах   Малаховым,   Тюха
поскользнулся, оступился  и  с  треском  завалился  в  торчавшие  из  сырого
ноздреватого  сугроба  кусты.  Придавленный  его  весом   Малахов   завопил,
барахтаясь в мокром снегу и хохоча во все горло. Пятый, тоже вопя и  смеясь,
обеими руками  сгреб  здоровенную  пригоршню  липкого  мартовского  снега  и
швырнул этот увесистый ком в распростертого на спине Тюху. Ком попал Тюхе  в
грудь, разом превратив его в заснеженное чучело.
   - А! - возмущенно завопил Тюха. - Вот вы как,  собаки  волосатые!  Сейчас
обоих закопаю!
   Обессилевший от смеха Малахов наконец выскребся из-под тяжеленного Тюхи и
попытался удрать на четвереньках. Тюха ухитрился  поймать  его  за  ногу,  и
Малахов снова плюхнулся в снег. Пятый швырнул  в  Тюху  еще  одну  пригоршню
снега, а потом подскочил к приятелю, сорвал с его головы старенькую кроличью
шапку и, размахнувшись, забросил ее в кусты подальше от тропинки.
   - Ну, Пятый, ну, на хрена?! - обиженно взревел Тюха.  -  Совсем  оборзел,
что ли? Кто теперь за ней полезет?
   - Кто, кто, - деловито отряхивая снег с кожаной куртки, сказал  Пятый.  -
Конь в пальто. Кому надо, тот и полезет.
   - Урод, - проворчал Тюха, поднимаясь на ноги и тоже принимаясь чиститься.
- Блин, все шмотки  насквозь  промокли.  Детский  сад  какой-то...  Мне  моя
старуха за шапку башку отвинтит.
   - Факт, - хихикая, подтвердил Малахов. - В этой шапке еще ее  дед  Зимний
брал. Семейная, типа, реликвия.
   - Заглохни,  мудак,  -  уже  без  намека  на  шутку  сказал  Тюха,  очень
болезненно воспринимавший критику  подобного  рода.  Семья  Пантюхиных  жила
небогато, и угнаться за своими  более  обеспеченными  приятелями  Тюхе  было
тяжело.
   Малахов послушно заглох, поняв, что  дело  может  плохо  кончиться.  Тюха
злился медленно, но, разозлившись, долго не мог успокоиться.
   Кое-как отряхнув мокрый снег со своей потертой кожанки, Тюха вздохнул  и,
треща  кустами,  полез  за  шапкой.  Его  ноги  при  этом  почти  по  колено
проваливались в изрядно осевшие,  но  все  еще  довольно  глубокие  сугробы.
Малахов наклонился, поднял свою папку и рукавом стер с нее снег. Пятый снова
достал сигареты, закурил сам и угостил Малахова.
   - Винишка бы сейчас, - сказал он. - Слышь, Тюха, может, скинемся?
   Тюха не ответил. Он даже перестал  трещать  кустами  и  хрустеть  снегом.
Приятели посмотрели на него с легким недоумением. Тюха стоял  спиной  к  ним
метрах в десяти от тропинки, уставившись на что-то у себя под ногами. Пятому
и Малахову были видны только его туго обтянутые потертой  кожанкой  плечи  и
коротко остриженный затылок  с  торчащими  красными  ушами.  Поначалу  Пятый
решил, что Тюха никак не может отыскать свой знаменитый  головной  убор,  но
Пантюхин стоял столбом и даже  не  вертел  головой,  озираясь  по  сторонам.
Впечатление было такое, будто Тюха ни с того ни с сего впал в столбняк, а то
и вовсе превратился в одну из тех  дурацких  деревянных  скульптур,  которые
устанавливают на детских площадках в скверах и дворах.
   - Эй, Тюха! - позвал Малахов. - Слышь, ты чего? Чепу  свою  потерял,  что
ли?
   Пантюхин  молчал,  продолжая  стоять  совершенно  неподвижно.  Где-то   в
отдалении хрипло каркнула ворона. Пятого вдруг  передернуло,  словно  кто-то
плеснул  ему  за  шиворот  ледяной  воды.  Из  всех  троих  он   был   самым
сообразительным, и поза Тюхи с каждой секундой нравилась ему все меньше.  Он
уже начал понимать, что произошло что-то непредвиденное.
   Тюха  вдруг  начал  пятиться,  спиной  вперед  возвращаясь  на  тропинку.
Примерно на полпути  он  зацепился  ногой  за  какую-то  деревяшку,  которая
сломалась с гнилым треском. Пантюхин покачнулся и взмахнул руками, удерживая
равновесие.
   - Ты чего, Тюха? - повторил Малахов.  На  этот  раз  Пантюхин  обернулся.
Пятому показалось, что широкое лицо Тюхи сделалось  непривычно  вытянутым  и
острым, а цвет его  почти  не  отличался  от  цвета  ноздреватых  мартовских
сугробов.  На  этом  грязно-белом  фоне  расширенные  глаза  Тюхи  выглядели
ненормально большими и темными.
   - Блин, - выдохнул Тюха, с трудом разлепив синевато-белые г