мимо нашей квартиры, как она впадала в
истерику минут на пять. Козел появился у нас примерно в четверть
четвертого. Ровно в четыре в квартире продолжался все тот же тарарам, и
Шумка даже не охрипла. Со двора уже давно доносились голоса:

- Безобразие какое!

- Это в двадцать второй!

И Шумка, как говорится, допрыгалась. Лай ее вдруг прервался, она громко
икнула, а в следующий момент заверещала таким дурным, таким страшным
голосом, что я подумал: "Все! Шумке конец".

- Эй! Двадцать вторая! Что вы там, с ума посходили? - закричали во дворе.

- Прекратите это хулиганство, слышите?

Сам не зная зачем, я подошел к окну. По ту сторону двора стоял двухэтажный
бревенчатый дом. Из многих окон его выглядывали жильцы. Несколько мужчин и
женщин стояли на крыльце и возле него, подняв головы к окнам нашей
квартиры. Стоило мне показаться, как они накинулись на меня:

- Эй, малый! Это ты там безобразничаешь?

- У тебя совесть есть так собаку мучить?

- Мать с отцом уехали, он и распоясался! В голове у меня звенело от
Шумкиного визга, сердце измученно колотилось, но все же я еще разок
попробовал показать свою самостоятельность. Печально глядя в окно, голосом
слабым, как у тяжелобольного, я пролепетал:

- Вас... вас не касается. Я... я сам... я сам знаю, что делаю. Это наша
квартира. И... и вас не касается.

Я отошел от окна. Шумка вдруг перестала верещать и затявкала где-то на
кухне, визгливо, обиженно.

"Хам! Грубиян! - как бы говорила она, лежа, очевидно, под газовой плитой. -
С тобой и дела-то иметь нельзя". Потявкав немного, она успокоилась. В
квартире наступила тишина. Я забрался с ногами на кровать, прижался спиной
к стене и тоже затих. На противоположной стене висело зеркало, в котором
маячило мое отражение. Никогда еще я не казался себе таким бледным, таким
тощим. Я смотрел в зеркало и грустно думал о том, что у меня, наверное,
будет рак. Я слышал, как взрослые говорили, что рак развивается на нервной
почве и первым признаком его бывает исхудание.

Пробило половину пятого, но я уже не ждал артистов. Я понимал, что они не
смогут взять у меня козла, когда во дворе столько народа.

В соседней комнате что-то полилось, потом из-под двери ко мне потекла лужа.
Меня это уже не взволновало. Мне уже было все равно.

Потом то ли козел проголодался, то ли ему захотелось домой, но только он
начал блеять. Он блеял настойчиво, требовательно, хриплым басом.



- Ишь какой зловредный мальчишка! - послышался со двора старушечий голос. -
То собаку мучил, теперь козлом кричит. Все назло!



- Нет, тут что-то не то, - отозвался мужчина. - Разве мальчишка сможет так
реветь? У него и голоса не хватит. Странное дело!

- Дядь Терентий? Дядь Терентий! - вдруг взволнованно крикнула какая-то
девушка.

- А-я! - донеслось издалека.

- Ты козла ищешь? Поди-ка сюда! Это не твой орет?

Прошло несколько секунд молчания, потом со двора послышалось:

- Ага! Он и есть! Ах люди! Ну что за люди! Средь бела дня!

Дядя Терентий принялся кричать нам в окно, чтобы ему немедленно вернули
козла и что он нам покажет, как скотину воровать. Я не отвечал. Собравшиеся
во дворе успокаивали дядю Терентия, говорили, что тут, очевидно, какое-то
недоразумение, что квартира принадлежит солидному человеку, подполковнику,
который едва ли станет заниматься такими делами. Говорили также, что
подполковника сейчас нет и что дома только его сынишка, то есть я.

- А мне шут с ним, кто там дома, кого нет. Мой козел - стало быть, отдай! -
сказал дядя Терентий. - Верка! Стой здесь! Пойду участкового приведу.

Козел притих, словно понял, что освобождение близко. Я не боялся прихода
милиционера, я был даже рад, что он придет, и думал только о том, как он
попадет в квартиру. И вдруг у меня мелькнула такая мысль: козел сейчас в
комнате родителей. Что, если я в одну секунду проскочу переднюю, открою
входную дверь... А там лестница, а там двор, а там люди, от которых мне
попадет, но которые избавят меня от козла...

Я прислушался. В квартире было тихо. Я и не подозревал, что козел уже
перебрался в переднюю и стоит у самой двери моей комнаты. Я на цыпочках
подкрался к этой двери, тихонько снял с нее крючок, затем сразу распахнул
ее и... чуть по напоролся на козлиные рога.

В следующий момент я был на середине комнаты. Козел направился ко мне. Я
вскочил с ногами на подоконник. Козел подошел к подоконнику и, мотая
головой, глядя на меня своим страшным глазом, хрипло заблеял. И тут я
окончательно забыл про свою самостоятельность. Я отодвинулся почти к самому
карнизу, свесил ноги наружу, поднял лицо к небу и заревел на весь двор, где
уже собралось очень много народу. Однако я недолго ревел. Вскоре еще
больший ужас потряс меня так, что я и голос потерял.

Во двор вошли папа и мама. Они шли не под руку, как обычно, а на расстоянии
метра друг от друга. Лицо у папы было красное и очень сердитое. Уже потом я
узнал, что мама испортила папе все удовольствие от поездки, потому что все
время беспокоилась за меня и говорила, что у нее какое-то тяжелое
предчувствие. Они уехали от полковника Харитонова, даже не пообедав, и всю
дорогу ссорились.

Папа был так рассержен, что даже не заметил толпы, которая глазела на мое
окно. Увидев меня, он остановился и почти закричал маме:

- На! Смотри! Целехонько твое сокровище, здоровехонько! И что вообще с ним
могло случиться?

Не слушая папы, мама закричала мне, чтобы я лез обратно в комнату, что я
могу свалиться. Но я не послушался.

- Дядя Терентий! Дядя Терентий! - сказали в это время в толпе. - Вот как
раз товарищ подполковник. Вернулся!

Во двор вошел низенький, грязно одетый дядька с полуседой щетиной на лицо,
а с ним круглолицый, розовощекий милиционер. Тут папа впервые обратил
внимание на толпу и как-то притих. Милиционер подошел к нему и отдал честь:

- Товарищ подполковник, разрешите обратиться!

- Пожалуйста! Слушаю! Милиционер смущенно улыбнулся:

- Не знаешь, как и начать... Короче, вот от гражданина поступило заявление,
что у вас в квартире... ну, домашнее животное.

- Что за чушь? Какое животное?

- Козел, - пояснил милиционер, зачем-то понизив голос.

- Что-о?

- Козел, товарищ подполковник.

Папа вскинул голову. Глаза его сверкали.

- Алексей? В чем дело? Что там такое у тебя? "Ме-е-е!" - закричал козел за
моей спиной. Что было дальше, рассказывать незачем, об этом каждый
догадается. Скажу лишь одно: я много вынес в тот день, но самый тяжелый
удар, удар в самое сердце, постиг меня на следующее утро.

Папа был на службе, мама ушла в магазин. Мне запретили выходить. Я лежал на
подоконнике и смотрел во двор. Подо мной на лавочке сидели Аглая и другие
театральные деятели. Вчерашний спектакль прошел у них успешно, несмотря на
то что пришлось удовольствоваться фанерным козлом. За живого козла им,
конечно, тоже нагорело, но они уже забыли об этом и обдумывали новую
постановку.

- Валенки для партизан достанем, полушубки найдутся, - говорил Сеня
Ласточкин. - А вот портупею, кобуру и полевую сумку - это надо поискать.

- Лешка достанет, - сказала Аглая. - У него отец военный.

- Какой Лешка? Из двадцать второй? - вмешался Дудкин. - Нет! Не достанет.
Теперь ему отец ничего не даст.

- Лешка-то? У! Я ему скажу, что он самостоятельный, - он и без спроса
возьмет Я им как хочу, так и верчу.



   Юрий Сотник.
   "НА ТЕБЯ ВСЯ НАДЕЖДА...".

Из-за переезда в новый дом мы не сняли дачу. Я, правда, побывал в
пионерском лагере, но родители мои почти все лето провели в городе. Только
два раза они выезжали на природу, и каждый раз со мной в это время
что-нибудь случалось.

Про историю с козлом я уже рассказал. Вторая история случилась уже в
середине августа, когда папа только что получил отпуск. Знакомые предложили
родителям отправиться дней на десять в байдарочный поход. Папа с мамой
никогда на байдарках не ходили, им очень хотелось узнать, что это за
удовольствие, но взять меня с собой они отказались.

- Дай мы сами научимся весла держать, - сказал папа. - Тогда купим на
следующий год байдарку - будешь с нами плавать.

Снова родители стали советоваться, на кого меня оставить. В этот раз такой
человек нашелся быстро. Мама поехала зачем-то в центр города и вернулась
очень довольная.

- Все устроилось! Тетя Сопя у нас поживет.

- Тетя Соня? Тихомирова? - слегка удивился папа.

- Ну да! Я се в автобусе встретила. Она сказала, что с восторгом
переберется к нам и присмотрит за Лешкой.

- С восторгом? - тем же тоном переспросил папа. Я тоже был несколько
удивлен, что за мной будет присматривать именно тетя Соня и что она будет
делать это с восторгом. Она была замужем за приятелем моего покойного
дедушки. Папа знал его с детства, мама - тоже очень давно, но после смерти
дедушки родители бывали у Тихомировых редко, а я последний раз виделся с
тетей Соней, когда мне было лет шесть или семь.

Мама объяснила, почему тетя Соня пришла в такой восторг. К ее мужу приехала
куча родственников из Хабаровска, и она вынуждена была готовить на них, да
мыть посуду, да водить их по магазинам. Теперь она скажет, что у нее
заболел кто-то из близких, что она должна уехать, и пусть эти родственники
сами моют посуду.

- Она уверена, что поладит с Лешей, - добавила мама. - Она говорит, что у
нее прирожденный педагогический талант.

- А у самой детей не было, - заметил папа.

- Хорошо! - рассердилась мама. - Что тебе, собственно, не нравится? Ну,
пусть она преувеличивает и у нее нет педагогического таланта. А у кого из
наших близких он есть?

Папа не ответил, а мне было все равно, кто за мной будет присматривать и
есть ли у него педагогический талант. Я слишком был огорчен, что меня но
берут в поход.

Всю вторую половину дня накануне отъезда папа с мамой ползали на
четвереньках среди разложенных по полу вещей, все время что-то теряли, то и
дело ссорились. Я тогда не читал еще "Трое в одной лодке" и не знал, что
все туристы так собираются в путь.

Часов в восемь раздался звонок.

- Тетя Соня, - сказала мама, и мы все пошли в переднюю. Я слышал, что тете
Соне около шестидесяти, но выглядела она моложе. У нее были светло-желтые,
кудряшками, волосы и короткое пестрое платье. Молча сжав красные губы
бантиком, она подставила маме для поцелуя одну щеку, папе - другую. Затем
она наклонилась ко мне и ткнула себя пальцем куда-то рядом с узким
напудренным носом.

- Целуй сюда! - сказала она и снова сжала красные губы бантиком.

Я вяло чмокнул ее. Тетя Соня прошлась по передней, заглянула в одну
комнату, в другую.

- Блаженство! - сказала она без всякого выражения.

- Что? - не понял папа.

- После того кошмара, который у нас в доме, здесь рай. Мы вошли в комнату.
Тетя Соня села на стул, вынула из сумочки плитку шоколада.

- Алеха!.. Это тебе.

Я взял шоколад, поблагодарил. Тетя подняла указательный палец.

- Но только, Леха, уговор: пока я здесь, ты будешь получать сладкое только
после обеда и после ужина. - Склонив голову набок, она посмотрела на меня
круглыми светло-серыми глазами. - Ну как, лады?

- Угу, - промычал я. Что-то не понравилось мне это "лады" и вообще манера
тети Сони разговаривать со мной. А она протянула руку и сказала:

- Молодец! Давай лапу на уговор!

Это мне тоже не понравилось, но я пожал руку. Покосившись на папу с мамой,
я заметил, что они переглянулись.

Больше в тот вечер тетя Сопя со мной не разговаривала. Меня послали гулять
с Шумкой, а потом уложили спать.

На следующее утро тете Соне было не до меня. Она спрашивала маму, где лежит
мое белье, как варить кашу "Геркулес" (ей никогда не приходилось этого
делать), по какому адресу сообщить, если со мной случится что-нибудь
особенное. На это мама сказала, что она сама будет звонить из каждого
поселка, где есть переговорный пункт.

Папа сходил за такси и приехал в нем к нашему подъезду. Антошка Дудкин,
Аглая и рыжие Зинка и Васька Брыкины подошли к машине и стали смотреть, как
в нее засовывают рюкзаки, авоськи, удочки и таксу Шумку (родители решили
взять ее с собой).

- Лешк! Куда едешь? - спросил Дудкин.

- Никуда, - ответил я.

- Опять один остаешься? - спросила Аглая.

- Нет, голубчики, - сказала мама. - Теперь мы ученые, больше вы нам в
квартиру козла не притащите.

- А мы и не собираемся, - буркнула Аглая, и все четверо отошли от машины.

Родители поцеловали меня, тетю Соню... Такси двинулось и скоро исчезло за
воротами.

Вот тут тетя Соня за меня и принялась.

- Лешка! Пошли к Антону, - сказала Аглая, - Ему белых крыс подарили.

Я двинулся к ребятам, но тут услышал за спиной очень негромкий голос тети
Сони:

- Алеша, можно тебя на минуточку? Я вернулся, подошел к ней.

- Понимаешь, какое дело, Алеха, - почти шепотом проговорила она. - Нам
нужно очень серьезно потолковать. Идем, а?

Я сказал ребятам, что скоро вернусь, и пошел за тетей Соней наверх. В кухне
она села спиной к окну, положила ногу на ногу, чиркнула спичкой, затянулась
сигаретой и заговорила:

- Слушай, Леха... Ты парень взрослый, голова у тебя работает - во! - Она
показала большой палец. - Значит, мы можем говорить, как человек с
человеком. Ага?

- Ага, - промычал я.

- Так вот, я хотела спросить: как ты расцениваешь свой поступок?

- Какой поступок?..

- А вот сейчас, во дворе...

Я молчал, обалдело глядя на эту странную тетку. А тетка отвела руку с
сигаретой далеко в сторону, и тоже молчала, и тоже смотрела на меня
круглыми светлыми глазами со слипшимися от краски ресницами.

- Я... я не помню никакого поступка, - пробормотал я.

- Очень жаль! - молвила тетя Соня и снова застыла, сжав губы бантиком.

Я взмок от напряжения, но так и не понял, что ей от меня надо.

- Хорошо. Я тебе подскажу, - смилостивилась наконец тетя Сопя, - Вот тебя
ребята позвали смотреть белых крыс. Я понимаю, крысы, конечно, дело важное,
но я-то все-таки не пустое место. А?

Тут я молча кивнул.

- А как же ты поступил? Тебя позвали, и ты, не оглянувшись на меня, не
спросив, как я к этому отнесусь, взял да и пошел к ребятам. Словно и нет
меня. По-товарищески это, как ты полагаешь?

Я совершенно не понимал, что в моем поступке могло быть нетоварищеского, но
на всякий случай качнул головой.

Тетя Соня затянулась сигаретой, выпустила дым.

- Так что же, по-твоему, теперь надо сделать?

- Попросить прощения, - в страшной тоске промямлил я.

- Умница! - воскликнула тетя Соня. - Давай лапу! Я была уверена, что мы с
тобой душа в душу заживем.

- Лешка! Ну, скоро ты? - донеслось со двора. Я уже знал, как надо себя
вести.

- Тетя Соня, можно я пойду?

- К этим самым... крысам? - Тетя Соня помолчала. - Крысы, я понимаю, - это
очень интересно, только знаешь, что я тебе скажу!.. Давай такой уговор:
сначала дело, а потом развлечения. Ага?

Я спросил, какое дело она имеет в виду.

- А дело оч-чень, оч-чень важное. Мы сейчас займемся составлением
распорядка дня.

Я не стал возражать. Я пошел в комнату, лег на подоконник и сказал ребятам,
что к Антону не пойду.

- Эта... длинноносая не пускает? - приглушенно спросила Аглая.

Я молча кивнул.

Тетя Соня так увлеклась составлением распорядка дня, что забыла приготовить
обед, и мы пообедали "Геркулесом", сваренным, правда, на молоке. Теперь,
согласно "распорядку", я мог гулять только два часа перед обедом и столько
же перед ужином, а остальную часть дня мне предстояло заниматься
"осмысленным времяпрепровождением". Под этим тетя Соня подразумевала
утреннюю гимнастику (я ее и так делал), уборку своей комнаты, мытье чайной
посуды (столовую посуду тетя Соня взяла на себя), повторение пройденного в
школе, чтение художественной литературы (два часа), послеобеденный отдых
(один час). Где-то между этим отдыхом и вечерней прогулкой тетя Соня
написала: "Свободное время". Но потом она спросила меня, чем я люблю в
свободное время заниматься. Я сдуру ответил, что люблю мастерить, что
сейчас клею из картона фрегат. Тут тетя Соня зачеркнула "свободное время",
а сверху написала: "Труд".

Я попытался объяснить, что уже сделал всю домашнюю работу, которую получил
на лето, пытался втолковать тете Соне, что я люблю читать, но привык это
делать, когда мне захочется, пытался я возразить и против пункта о
прогулках... Тетя Соня долго смотрела на меня, склонив голову набок, потом
проговорила:

- Лешка!.. Ты слышал когда-нибудь о знаменитом русском ученом Павлове?

- Слышал, - сказал я.

- Что же ты слышал?

- Он делал опыты с собаками... и еще там... эти... рефлексы всякие.

- Правильно! - сказала тетя Соня. - Так вот, этот академик в журнале
"Здоровье" недавно написал, что для человека имеет колоссальное значение
размеренный ритм жизни. - Тетя Соня закурила очередную сигарету. - Леха! Ты
же совершенно взрослый парень! Ты же не можешь не понимать, что папа с
мамой тебя немного разболтали. Верно ведь? Да? Я промолчал.

- Так вот, давай устроим пане с мамой сюрприз. Они вернутся и не узнают
своего сына: подтянутый, дисциплинированный - словом, во человек!

Я спорить не стал. Я не додумался, а просто почувствовал, что это
бесполезно.

Из-за составления распорядка дня мне перед обедом погулять не пришлось. Не
удалось и почитать: это положено было делать перед дневной прогулкой. Зато
сразу же после обеда я начал жить в строго размеренном ритме: мне пришлось
достать подушку, плед и лечь на диван. Читать в это время не разрешалось.

Я лежал, смотрел в потолок и думал об академике Павлове. Почему-то мне
казалось, что он давно умер, а он, выходит, жив и пишет в журнале
"Здоровье". Я удивлялся: неужели и он читает художественную литературу
только в строго определенные часы, даже тогда, когда читать ему совсем не
хочется? Что-то, казалось мне, здесь не так.

Через час в комнату вошла тетя Соня и, вскинув голые руки к потолку, весело
закричала:

- Подъе-е-ем! - И тут же спросила: - Итак, чем сейчас будем заниматься?

- Трудом, - вздохнул я.

- Умница! - сказала тетя Соня и исчезла.

Убрав подушку и плед, я сел за маленький столик, над которым висели
кое-какие инструменты и на котором стоял остов моего фрегата.

Как сделать его, меня научил папа. Я уже вырезал из картона киль и приклеил
к нему округлые картонные шпангоуты. Края шпангоутов были часто надрезаны и
загнуты так, чтобы к ним можно было приклеивать обшивку, состоящую из
множества узких, тоже картонных полосок. Часть обшивки была уже готова,
оставалось доделать примерно две трети.

Безо всякого удовольствия наклеил я одну полоску, другую, но потом я
вспомнил, что мне надо еще сделать в бортах люки для пушек. Мне стало вдруг
интересно, и я принялся за работу уже с увлечением.

Дверь открылась, вошла тетя Сопя.

- Молодец малый! - сказала она и, придвинув стул, подсела к столику. - До
чего приятно смотреть на человека, который не собак гоняет, а что-то такое
создает, соображает что-то такое...

Я скрючился над своим столиком. Тетя Соня долго рассказывала, какие ценные
качества развивают в человеке занятия трудом, а я все макал да макал
кисточку в клей и все водил да водил этой кисточкой по одной и той же
картонной полоске, лежащей на старой газете.

Вдруг тетя Соня переменила тон:

- Между прочим, Леха, я подметила в тебе одну слабую черточку.

- Какую? - не поднимая головы, спросил я.

- Ты работаешь старательно, но очень медленно. Ты подумай: я уж сколько
здесь сижу, а ты все мажешь, мажешь эту штучку... А когда же приклеивать?
Надо так: намазал - приклеил, намазал - приклеил!.. Ну? Ты согласен со мной?

Я перестал мазать и начал приклеивать полоску картона к этому распроклятому
кораблю.

...Когда я вышел гулять, во дворе на лавочке сидели Аглая и Антошка Дудкин.
Дудкин спросил меня, почему я все время торчу дома.

- Небось эта тетка не пускает, - сказала Аглая. - Кто она тебе?

Как я ни сдерживался, а все-таки начал всхлипывать. Аглая и Дудкин
встревожились:

- Чего это с ним?

- Лешка!.. Ты чего?

- Из-за вас все это... - проплакал я.

- Что из-за нас?

Я напомнил