бежать с
полюса. Сейчас ей такая идея понравилась, но, как ты ни крути, правда  жизни
брала свое.
     --  Нет, -- вздохнула Вера, отводя глаза. --  Тиша  не с полюса.  Он со
звериной фермы.
     Камень сорвался с горы и рухнул в пропасть. Точно так, как этот камень,
рухнула Вера Меринова в глазах дошкольника Серпокрылова.
     Дошкольник не стал больше ни с кем объясняться. Отошел в сторону.
     Да и  что было делать здесь, в школе, ему,  дошкольнику. Школа для него
была за горами. Здесь заправляли матерые школьники Белов да Быкодоров.
     Под их крики Наполеона отнесли  на пришкольный участок, сунули в пустую
кроличью клетку.  Ничего более позорного не происходило до  сих пор в  жизни
Наполеона Третьего! Его,  песца  с императорским  именем, гордость директора
Некрасова, платинового  недопеска,  рвущегося  на  Северный  полюс,  назвали
Сикиморой и сунули в кроличью клетку. Это было падение! О Наполеон!..
     --  Пускай посидит здесь до завтра, -- решил Павел Сергеевич. -- С утра
позвоним на ферму.
     Павел Сергеевич ушел в учительскую, а Белов и Быкодоров устроили вокруг
Наполеона  настоящую карусель: хохотали и  свистели  в кулак, лупцевали друг
друга портфелями, подкидывали в воздух чужие учебники -- в общем, веселились
как умели.
     Наполеон забился в угол и закрыл глаза.
     -- Оставьте его в покое! -- уговаривал дошкольник. -- Он устал.
     Но  разве мог он остановить эту  карусель? Карусель  крутится и  должна
докрутиться до конца.
     Дошкольник  в  ярости  сжимал  кулаки,  чувствовал,  что  надо  принять
какое-то  решение.  Но  оно  никак  не  созревало  в  его  голове.  Впрочем,
дошкольник Серпокрылов был человек с философским складом ума.
     -- Ладно, -- решил он. -- Пойду обедать.

        "В КАЖДОМ ПРИЛИЧНОМ ДОМЕ ИМЕЮТСЯ МЫШИ"
     После обеда дошкольник Серпокрылов дома обыкновенно  не задерживался и,
как правило, прогуливался по деревне. В этот день он решил привычке своей не
изменять,  а   лепешку   с  творогом,  собственноручно  испеченную  слесарем
Серпокрыловым, он  есть не  стал и попытался засунуть ее  в карман. Лепешка,
похожая на коричневый таз средних размеров, в карман не влезала.
     --  Ты куда это  лепешку потащил? -- спросил уважаемый слесарь, который
приходился дошкольнику папашей.
     Кстати сказать, слесарь Серпокрылов действительно человек был в деревне
многоуважаемый. Его уважали за хорошую работу. Все трактористы в праздничные
дни носили слесаря на руках. Уважал  его и плотник Меринов, которому слесарь
точил стамески,  и  председатель  сельсовета  дядя  Федя,  уважал его старик
Карасев,  который  говорил, что вокруг слесаря имеется  колесо цвета увядшей
незабудки.
     Жил  слесарь вдвоем со своим  дошкольником, потому что  мамаша уехала в
город Гомель.  Хоть  и жили они без матери, обед в доме Серпокрыловых всегда
проходил   серьезно.   Перед  обедом  отец  долго   умывался,   стонал   под
рукомойником,  а  Леша  нарезал  хлеб  и  расстанавливал   приборы.  Слесарь
переснимал  рубаху,  садился к столу, и в тот же миг Леша ухватом выхватывал
из печки чугун с кашей, ставил его посередке стола.  Обедали они молча. Леша
только успевал подбрасывать отцу добавку.
     --  Так куда  же  ты  лепешку  потащил?  -- спросил слесарь,  отодвинув
прибор.
     --  Куда  надо, туда и  потащил,  -- ответил  дошкольник, ни секунды не
теряясь под слесаревым взглядом.
     -- Лешка, -- сказал отец и постучал кулаком по столу, -- ты знаешь, что
я обычно делаю с такими сыновьями?
     -- Знаю, -- спокойно ответил дошкольник. -- Ты их убиваешь.
     -- То-то же! -- сурово сказал отец. -- Поллепешки мои.
     Дошкольник не стал спорить. Он  вытащил лепешку из-за пазухи и разломил
ее пополам.
     -- Бать, у нас мышей нету? -- неожиданно спросил дошкольник.
     -- Как  же  нету! -- удивился слесарь. -- Куда ж они денутся?  В каждом
приличном  доме имеются  мыши. Если не станет мышей -- пиши пропало. А много
ль тебе надо?
     -- Десятка два. Фильку покормить.
     -- Возьми  мышеловку  на  потолке да поставь  за  печкой,  --  только и
ответил слесарь, ничуть не удивляясь, что какой-то Филька ест мышей. Слесарь
понимал,  что его  сын  зря ловить мышей не станет,  а  если ловит,  значит,
Филька мышей заслужил.
     Дошкольник достал с потолка три мышеловки, наживил салом  и поставил за
печкой.
     --  Ты всех-то  не отлавливай, -- попросил слесарь. --  Оставь  пару на
развод.
     -- Два десятка отловлю, а остальных не трону.
     Дошкольник надел  офицерскую фуражку и  вышел из  дома. После  обеда он
имел обыкновение прогуливаться по деревне и этой привычке сроду не изменял.
     Слесарь Серпокрылов долго  еще,  задумавшись, сидел  за  столом,  потом
встал, помыл посуду и полил увядший на окне закавказский лимон.

        "МАСЛО, ПОДЛИТОЕ В ОГОНЬ"
     Вера сбегала домой и принесла Наполеону два бараньих  мосла. Мослы были
здоровенны. Они имели таинственное сходство с турецкими барабанными палками.
     Хороши были мослы, мозговиты, но даже не глянул на них Наполеон.
     Устал  недопесок  Наполеон  Третий.  Слишком уж  много  пережил  он  за
сегодняшний  день.   Болела   шея,   нарезанная  веревкой,  поблек-потускнел
драгоценный  мех, набилась в боярскую шубу мотоциклетная  грязь, припорошила
сенная труха  и песок из барсучьей пещеры. Не имел уже Наполеон царственного
вида, увял, как увял закавказский лимон на окошке слесаря Серпокрылова.
     Что поделаешь? Ведь если б даже Жар-птице пришлось ночевать в барсучьей
норе,  бежать  от  мотоциклистов,  кусаться  с  дворняжками,  небось  и  она
потускнела бы. А если б заперли ее в кроличью клетку да сунули б под нос две
бараньи барабанные палки, что сказала б тогда она?
     "Ну вас всех к черту!" -- вот что бы сказала Жар-птица.
     -- Ешь, Тишенька, ешь, -- уговаривала Вера, подсовывая недопеску кости.
     Прибежал Коля Калинин,  притащил из дому какой-то сушеной ерунды  вроде
окуней, стал подкидывать в клетку.
     --  Оставьте его в  покое! -- послышалось из-за школьного забора. -- Не
видите, что ли, он устал!
     -- Да ладно! -- закричал Коля,  нехорошо подражая Белову и  Быкодорову.
-- Тебя не спросили. Иди в свои ясли.
     Вера  искоса  только глянула на  офицерскую  фуражку и промолчала.  Она
понимала, что камень давно уж сорвался с горы, рухнул в пропасть.
     -- Он у вас подохнет.
     -- Что ты все ругаешься, Серпокрылыч, -- мягко сказала Вера.  -- Помоги
нам, покорми Тишу.
     -- Он устал. Сейчас есть не станет, а завтра я наловлю мышей.
     -- Разве песцы едят мышей?
     -- Что он, кошка, что ли? -- неумно засмеялся Коля Калинин.
     -- Вот и видно -- ни черта не смыслите. И лисы, и песцы едят мышей. Они
мышкуют.
     Погрубел дошкольник Серпокрылов. Без уважения глядел на Веру  Меринову.
И  слово удивительное  "Серпокрылыч" пролетело мимо  его ушей, как  ласточка
мимо березы.
     --  Мышей-то я ему  наловлю,  -- продолжал  дошкольник. --  А завтра --
тю-тю! -- увезут нашего Фильку на звериную ферму. Разве ж  это честно? К вам
на двор он сам прибежал. Значит, он ваш.
     -- Он государственный, -- ответила Вера.
     -- Ничего  подобного.  Он  к  вам сам прибежал.  Значит, он теперь ваш,
мериновский.
     Разбередил дошкольник душу, и ведь действительно, получалось что-то  не
то:  они спасали  песца,  отнимали  его у  дяди  Миши,  а  теперь  отдавать?
Задумалась Вера, а дошкольник усмехнулся и посыпал раны солью:
     -- Да  что мы, сами, что ль, его не воспитаем? Наловим мышей, выкормим,
вырастим. А живет он пускай у Пальмы Мериновой или у меня.
     -- И у меня можно, -- вставил Коля.
     -- Да пускай он живет по очереди, -- обрадовался дошкольник, -- сегодня
у Пальмы с Веркой, завтра у меня, а там у Кольки.
     -- Ну нет, -- сказала Вера. -- У нас ему будет спокойней.
     -- Да пускай живет у кого угодно. Главное -- на ферму его не отдавать!
     Разгорался  понемногу  огонь в  душе  Веры  Мериновой  и  в глазах Коли
Калинина. Серьезно поглядела Вера на дошкольника,  прежде она никогда так на
него не смотрела.
     -- Не отдадим, -- твердо вдруг сказала она. -- Ты молодец, Серпокрылыч.
     На этот раз  ласточка покрутилась над березой да и  нырнула прямо туда,
куда надо. Дошкольник  поймал  эту ласточку, улыбнулся и  подлил еще немного
масла в огонь.
     -- А что  на  ферме, -- сказал он, -- там его в клетку посадят, а потом
воротник сделают!

        "ТРЕТЬЯ НОЧЬ"
     Быстро  и неожиданно потемнело небо  над ковылкинской сосной. В полчаса
обволокла  темнота раскидистую большелобую  крону. Пропала сосна, исчезла  в
ночной темноте. Гляди -- не к пальме ли прекрасной удалилась она?
     О ночь! Третья свободная ночь Наполеона Третьего!
     Темной  волной  смыла  ночь  и  сосну,  и  горбатые  ковылкинские дома,
беззубые заборы  и кирпичный  далекий грибок, отмечающий над  черными лесами
звероферму "Мшага". Заволокла ночь глаза, -- кажется, ничего уже не осталось
на земле, все  пропало, все кануло в колодец, такой огромный, что  не только
деревня  Ковылкино,  а  и вся земля в нем  песчинка. В  тот  самый  колодец,
который вечно над головой -- и на дне  его играет серебряным поясом небесный
охотник Орион.
     Но нет,  все осталось  на своих местах. Защищаясь  от ночи,  зажглись в
домах слабые  огоньки, задрожали: здесь  деревня  Ковылкино, прочно стоит на
земле, и сосна здесь  у силосной ямы,  и нету ей дела до  южных, пускай даже
прекрасных пальм.
     -- Ну  ладно, -- сказал плотник Меринов. -- Надо бы в  магазин сходить,
купить, что ли, махорки-крупки!
     Мамаша Меринова  ничего в ответ  не сказала, но так грозно нахмурилась,
что  плотник  закряхтел,   потрогал  для  чего-то  нос  свой  и  пробормотал
рассудительно:
     --  С  другой стороны, махорка  вроде  бы и оставалась где-то в кисете,
крупка.
     "Жив он или нет? -- думала в этот  миг Прасковьюшка, укладываясь спать.
-- Вдруг да его собаки загрызли?"
     Прасковьюшка  затуманилась, вспомнив  о  Наполеоне,  стала  жалеть его,
потом  стала  жалеть  себя.  Только директора  Некрасова жалеть ей никак  не
хотелось.
     "Воротник! --  волновалась  Вера, засыпая. -- Неужели  сделают из  него
воротник?  Сделают,  сделают!  Как  же быть? Надо  спасать Тишку.  Тишенька.
Тишенька..."
     Вера хотела  вскочить, бежать немедленно  куда-то спасать песца, но сон
уже охватил ее, теплый и пушистый, как хвост Наполеона.
     Целый день ничком  лежал  Наполеон, а  ночью  поднялся, облизал бараньи
мослы, сжевал окунька. Пусто было  на школьном  дворе. Черным льдом  мерцали
окна школы. Млечный Путь отражался в них.
     Неизвестным чем-то и  неприятным  пахло в кроличьей клетке: перепревшей
соломой, сгнившими  мокрыми досками и  зверем -- может быть, страшным. Вдруг
зверь этот затаился где-то рядом -- вот распахнет дверцу и вцепится в горло.
     Наполеон сжался в  клубок,  ощетинился и  кинулся на  дверцу, затянутую
сеткой,  -- железная сетка  ржаво завизжала. Недопесок  метался  по  клетке,
царапал стены, бился о железную сетку. В эту ночь он вдруг потерял голову, и
никогда раньше на звериной ферме с ним не случалось такого.
     Ночь, глухая ночь  охватила  деревню Ковылкино.  Погасли  электрические
окна,  заснула деревня, заснули  собаки. Стало очень тихо. И  в тишине вдруг
громко  хлопнуло  что-то:  раз,  другой,  третий.  Это  сработали  мышеловки
дошкольника Серпокрылова.

        "РАННЕЕ УТРО В ДЕРЕВНЕ КОВЫЛКИНО"
     Часов  в  шесть  утра  проснулась техничка Амбарова,  стукнувши дверью,
вышла на школьное крыльцо.
     Она  долго зевала  на крыльце, жаловалась,  что  ноют коленки,  что все
ученики просто-напросто головорезы, бранила солнце, которое никак не встает,
и рассвет, который  долго  не  наступает. Отзевавши все свои сны, она  пошла
набрать из поленницы дров и по дороге заглянула в кроличью клетку.
     --  Не спишь, Сикимора? Спи, спи, а  то скоро придут Белов и Быкодоров.
Они тебе весь тулуп общиплют.
     Техничка  наносила дров, затопила  школьные печи,  и, когда  повалил из
труб  к небу сизый дым,  стало ясно, что дым  темнее неба,  --  значит,  уже
светало.
     Вместе  с  Амбаровой  проснулись  в  деревне  все  хозяйки --  и мамаша
Меринова, и соседка Нефедова --  словом,  все те,  кто должен  топить с утра
печку,  ставить  в нее чугуны  с картошкой, с борщом,  с кашей. Проснулся  и
слесарь Серпокрылов.
     Запылали печки во всех домах, затрещали в печках дрова. От треска этого
теплей становилось под  одеялом, глаза слипались сильней  и так  не хотелось
вставать.  Славно спалось под этот  утренний согревающий  треск  дошкольнику
Серпокрылову.
     Прошел  час, печки разгорелись сильней  и  отогрели серое  ковылкинское
небо. Наметились  в  нем розовые разводы, похожие на цветы  клевера. Поспела
утренняя каша, заныли приятно самовары, и хозяйки стали будить своих хозяев,
мамаши -- детей.
     Только слесарь пожалел сына, уселся пить чай один.
     -- Бать, -- сказал в полусне дошкольник, -- мыши попали?
     -- Попали.
     -- Сколько?
     -- Много, много... спи пока.
     Слесарь  попил  чаю,  ушел в мастерские,  а дошкольнику  снились  мыши.
Вначале приснилась одна мышь,  потом другая, третья. Странное дело, во сне в
них не  было ничего противного. Это  были теплые, домашние мыши, от  которых
пахло валенками.
     Скоро мыши доверху заполнили сон дошкольника, и наконец, когда число их
перевалило за миллион, он проснулся.
     Раннее было еще  утро,  но взрослые пошли уже  на  работу, а  школьники
дожевывали дома последние ватрушки, кидали в портфели учебники.
     "Проспал!" -- в ужасе  подумал дошкольник, вскочил с кровати и  не стал
даже умываться. Он вытащил  из мышеловок пойманных мышей, схватил офицерскую
фуражку и дунул к школе. Надо было покормить песца, пока не начались  уроки,
пока в школе было еще пусто.
     Дошкольник  мчался  по  деревенским улицам, перепрыгивая  примороженные
лужи. Над головой его на розовом зимнем небе  тяжело двигались синие осенние
облака.
     Скоро дошкольник был уже у кроличьей клетки и кормил Наполеона. И в тот
момент,  когда Наполеон  прикончил  третью  мышь,  проснулся директор  школы
товарищ Губернаторов.

        "УТРЕННИЕ ВЗГЛЯДЫ ДИРЕКТОРА ГУБЕРНАТОРОВА"
     Проснувшись,  директор первым делом  решил побриться. В потный граненый
стакан нацедил он из самовара кипятку, взмахнул помазком барсучьего волоса и
мигом покрыл лицо свое мыльной пеной.
     От теплых снов огнем пылали щеки директора Губернаторова -- белоснежная
пена таяла на щеках, как мороженое.
     Директор  взял в  руки очень  и очень опасную бритву, придвинул  к себе
зеркало и так сурово поглядел в него, что, если б это было не зеркало, а,  к
примеру,  Белов  и Быкодоров  из  четвертого класса,  вздрогнули  бы  они  и
торжественно поклялись никогда больше с криками не бегать по коридору.
     Тремя взмахами расправился  директор с пеною на щеках, набрал в  ладонь
одеколону "Кармен" и, хорошенько искупавши лицо в одеколоне, сказал:
     -- Где яичница?
     Через полсекунды на столе перед ним стояла уже сковородка,  кривая, как
Ладожское озеро. На сковородке  щебетала пятиглазая яичница с салом, шептала
о чем-то и глядела на директора своими застенчивыми оранжевыми глазами.
     Директор Губернаторов поднял  вилку и так глянул на яичницу, что если б
это  была  не  яичница,  а  все  те  же  Белов  и  Быкодоров,  то  крепко  б
призадумались они и, возможно, стали бы учиться на одни пятерки.
     Скоро  яичница  закрыла  свои незатейливые глаза, директор же  нахмурил
брови, взял в руки портфель о двух золотых замках и направился в школу.
     Бритье  и  яичница  славно  освежили директора,  а  на  улице  взбодрил
утренний  морозец.  Хороший впереди намечался  денек  -- особый, последний в
этой четверти. Сегодня в школе подведут итоги, сегодня станет  ясно, сколько
в  школе отличников  и двоечников,  сегодня  кто-то будет смеяться, а кто-то
плакать, а завтра всем будет весело, завтра праздник.
     Директор был в отличном настроении. Он решил сегодня же крепко прибрать
к рукам Белова и Быкодорова.
     У сельсовета  директор  прибавил шагу,  услыхав отдаленный шум, который
удивил его и насторожил.
     Шум  усиливался,  и  теперь директор явно разобрал  объединенный  голос
Белова и Быкодорова:
     -- Сикимора! Сикимора!
     На  школьном  дворе  развернулась  настоящая  ярмарка,  здесь собралось
человек  сто народу, и все они кричали, гомонили, спорили. В воздухе  летали
синие, желтые  портфели,  шапки,  кепки,  книжки,  варежки, то  там, то  сям
вспыхивали красные галстуки, горели щеки и глаза.
     Директора никто вначале  не заметил, но это его ни секунды не огорчило.
Он  вошел  в самую  сердцевину  ярмарки,  кашлянул, поглядел вправо-влево  и
сказал:
     -- Так-так!
     И  сразу  вдруг  поблек  праздничный  базар,  побледнели  лица,   шапки
перестали  летать,  а портфели  сами  собой  все  до одного  позастегнулись.
Стройными  ручьями  втекли  ученики  в  двери   школы.   Белов  и  Быкодоров
замешкались  было на крыльце, но, попавши под бинокль директорского взгляда,
жестоко пожалели, что забыли дома тетради по математике.
     Опустел школьный двор. Только у кроличьей клетки остались три человека.
Это были Вера,  Коля  Калинин  и дошкольник, на  которого директор  вовсе не
обратил внимания.
     -- А вам что, особое приглашение надо?
     Вера и  Коля скромно  опустили  глаза и расступились  перед директором,
давая ему дорогу к кроличьей клетке.
     Директор заглянул в клетку так строго, что, если б случайно оказались в
ней Белов и Быкодоров,  они бы просто-напросто превратились в пепел.  Но тут
получилось иначе. Заглянувши в клетку, вздрогнул сам директор  Губернаторов.
Из-за решетки злобно и пристально смотрел на него Наполеон Третий.

        "ХАРАКТЕР ВЕРЫ МЕРИНОВОЙ"
     -- Это  что такое? -- спросил  директор, и брови его изумленно поползли
по направлению к прическе. -- Что это такое, я вас спрашиваю?
     Вера и Коля испуганно молчали.
     В дело вмешался дошкольник Серпокрылов.
     -- Это песец, -- просто ответил он.
     Директор перекинул  взгляд свой на дошкольника, как  бы  спрашивая:  "А
сам-то ты  кто  такой?" Дошкольник не шелохнулся,  а  Колю Калинина  пробила
неприятная дрожь. Он  вспомнил,  что дневник  его  до  сих пор  не  подписан
родителями. Коля пошевелил  плечами и  вдруг  исчез, легко и неожиданно, как
бабочка.
     Директор поднял к небу брови и сказал:
     --  Песец? А  откуда  он  взялся?  Вера  попыталась  открыть рот, но  в
разговор снова влез дошкольник:
     -- Сам прибежал.
     --  А  откуда  он   прибежал?  --  спросил  директор   у  Серпокрылова,
предполагая, что Вера замолчала надолго.
     Но  теперь  умолк  неожиданно дошкольник. Насчет  того, откуда прибежал
песец, у него было свое мнение, и он решил больше не навязывать его другим.
     -- 105 --
     Дошкольник молчал, а брови директорские летали над ним, как чернокрылая
ворона над ковылкинским оврагом.
     Когда камень срывается с горы, он на эту гору уже никогда не заберется,
если  только  не  найдется  человек,  который  втащит  его  обратно.  И  вот
неожиданно такой  человек  нашелся. Взвалил  камень  на  плечи  и потащил на
вершину.
     -- Как откуда взялся? -- сказала Вера. -- Прибежал с Северного полюса.
     Услыхав  такие  слова,  ворона  изумленно  сложила  крылья  и   уселась
директору точно на переносицу.
     Директор  задумался,  ушел в себя, прикидывая, очевидно, расстояние  от
полюса до деревни Ковылкино. На лбу его нарисовались параллели и меридианы.
     --  С  добрым  утром!  -- закричал  Павел Сергеевич, вбегая на школьный
двор. -- Видели, кого мы поймали? Это ведь голубой песец!
     -- Голубой песец?! -- повторил директор и сомнительно покачал головой.
     Нет, никак  не увязывался в его голове  песец с  пришкольным  участком.
Взять,  например, песца  и взять пришкольный участок  --  нет, это