Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
тот пришел в страшный гнев и пригрозил отлучить от церкви и того, кто
послал, и тех, кто принес меня, если они не перенесут меня немедленно в
другое место.
К тому времени я от изнеможения лишился чувств и впоследствии узнал,
что меня таскали от двери к двери по всей деревне, и ни у кого нехватило
добросердечия оказать мне хоть какую-нибудь помощь, пока о моей беде не
услыхала одна старуха, слывущая в округе колдуньей, которая приняла меня к
себе в дом и, перевязав мои раны, привела в чувство каким-то снадобьем
собственного приготовления.
Эта почтенная женщина ходила за мной очень заботливо и внимательно, а
когда силы начали возвращаться ко мне, пожелала узнать все подробности
постигшего меня бедствия.
Я не мог не уважить просьбы той, что спасла мне жизнь, а потому и
поведал ей обо всех моих приключениях, ничего не преувеличивая и ни о чем не
умалчивая. Она была, казалось, удивлена перенесенными мною ударами судьбы и
на основании моих страданий сделала благоприятное предсказание касательно
моего будущего; затем с таким жаром и с такой рассудительностью стала
восхвалять превратности жизни, что показала себя в моих глазах особой,
знававшей лучшие дни, и я возгорелся желанием услышать ее историю. Она
догадалась об этом по нескольким сорвавшимся у меня словам и с улыбкой
сказала, что в жизни ее не было ничего занимательного или необычайного;
однако она готова рассказать мне о ней в благодарность за оказанное мною
доверие.
- Незачем называть имена моих родителей, - начала она, - которые умерли
много лет назад; достаточно будет поведать вам, что они были богаты и не
имели других детей, кроме меня. Поэтому я почиталась наследницей большого
состояния, вследствие чего мне надоедали искатели моей руки. Среди моих
многочисленных поклонников был один молодой джентльмен, не обладавший
никакими средствами и полагавшийся только на свои успехи по службе в армии,
где он имел в ту пору чин лейтенанта. Во мне зародилось нежное чувство к
этому обходительному офицеру, которое в короткое время разгорелось в пылкую
страсть; не останавливаясь на мелких подробностях, скажу только, что я тайно
связала себя с ним узами брака. Мы недолго наслаждались обществом друг
друга, встречаясь украдкой, как вдруг он получил приказ отправиться со своим
полком во Фландрию; но перед его отъездом мы договорились, что он в письме
объявит моему отцу о нашем браке и будет молить его о прощении за содеянное
нами без его одобрения. Он написал отцу, когда я гостила у друзей, а в то
время, как я собиралась вернуться домой, пришло письмо от отца, извещавшего
меня, что раз я поступила, как непочтительная и недостойная дочь, выйдя
замуж за нищего без его ведома и согласия, и тем самым навлекла позор на его
семью и обманула его надежды, - он от меня отрекается, предоставляя меня
уготованной мне жалкой участи и запрещает впредь переступать порог его дома.
Этот суровый приговор был скреплен моей матерью, которая сообщала, что
вполне разделяет чувства моего отца и предлагает мне избавить себя от труда
прибегать к мольбам, ибо ее решение непреклонно. Пораженная, как громом,
своим несчастьем, я послала за каретой и поехала к моему мужу, которого
застала ожидающим результатов своего письма. Хотя он легко мог угадать по
моему лицу, к чему привела его декларация, он с большим спокойствием
прочитал полученное мною послание и с нежной улыбкой, которой мне никогда не
забыть, обнял меня, сказав: "Мне кажется, что достойная леди, ваша матушка,
могла бы избавить себя от труда делать эту приписку. Ну, что ж, милая моя
Бетти, придется вам отложить всякое помышление о собственной карете, пока я
не получу командования полком!" Такое хладнокровие не только помогло мне
перенести перемену фортуны, но в то же время усилило мою любовь к нему,
убедив меня в том, что он женился на мне, не преследуя никаких корыстных
целей. На следующий день я поселилась с женой другого офицера, давнишнего
друга и конфидента моего мужа, в деревне неподалеку от Лондона, где
онитрогательно распрощались с нами, уехали во Фландрию и были там убиты друг
возле друга. Зачем докучать вам описанием нашей неизъяснимой скорби при
роковом известии об этом событии, при воспоминании о котором старческие мои
глаза и ныне увлажняются слезой! Когда наша печаль немного утихла мой
рассудок пришел на помощь, мы убедились, что всеми покинуты и нам грозит
опасность погибнуть от нищеты; тогда мы подали прошение о пенсии и были
занесены в списки. Поклявшись в вечной дружбе, мы продали наши драгоценности
и лишние платья, удалились в это местечко, находящееся в графстве Сассекс, и
купили этот домик, где и прожили много лет в уединении, предаваясь нашей
скорби, пока небу не угодно было отозвать два года назад мою подругу. С той
поры я влачу жалкое существование в ожидании скорого освобождения, которое,
как я надеюсь, принесет мне вечную награду за все мои страдания.
А теперь, - продолжала она, - я должна поведать вам, какая молва ходит
обо мне среди моих соседей. Речи мои, непохожие на разговоры обитателей этой
деревни, уединенный образ жизни, уменье излечивать болезни, приобретенное
благодаря чтению книг с тех пор, как я поселилась здесь, и, наконец, мой
преклонный возраст - все это побудило простой народ смотреть на меня, как на
какое-то сверхъестественное существо, и теперь меня считают колдуньей.
Приходский священник, с которым я не слишком старалась поддерживать
знакомство, был обижен моим, неуважительным по его мнению, отношением и
немало способствовал укреплению такого суждения, распространяя мне во вред
разные слухи среди простолюдинов, возмущенных также и тем, что я держу у
себя эту бедную тигровую кошку с ошейником, любимицу моей покойной подруги.
Столько было простодушия, невинности, рассудительности и доброты в речах и
поведении этой почтенной особы, что я исполнился к ней сыновнего уважения и
попросил у нее совета, как держать мне себя в будущем, когда я получу
возможность действовать. Она отговорила меня от задуманного мною плана ехать
в Лондон, где я надеялся получить обратно свои пожитки и жалованье,
вернувшись на корабль, который, как прочитал я в газете, благополучно достиг
к тому времени Темзы.
- Вам грозит опасность, - сказала она, - что с вами поступят не только,
как с дезертиром, покинувшим судно, но и как с мятежником, покусившимся на
жизнь своего командира, и вы еще меньше будете защищены от его злобной
мстительности.
Затем она обещала рекомендовать меня в качестве слуги одной из своих
знакомых, незамужней леди, которая жила в этом краю вместе со своим
племянником, весьма богатым молодым любителем охоты на лисиц, где я буду
жить в полном благополучии, если свыкнусь с нравом и привычками моей
хозяйки, склонной к причудам и странностям. Но прежде всего она советовала
мне скрыть мою историю, разоблачение коей может в значительной мере отравить
мое существование, ибо большинство знатных людей придерживается правила не
принимать в семью в качестве домашнего слуги джентльмена, впавшего в нужду,
из опасения, как бы он не оказался гордым, ленивым и дерзким.
Мне поневоле пришлось принять это незавидное предложение, так как
положение мое было отчаянное, и через несколько дней я поступил в услужение
к этой леди в качестве ее лакея. Моя хозяйка представила меня как молодого
человека, против своей воли посланного родственниками на морскую службу и
потерпевшего кораблекрушение, которое столь усилило его отвращение к такому
образу жизни, что он предпочитает служить на суше, только бы не итти на
какой бы то ни было корабль. Прежде чем я поступил на новое мое место, она
вкратце описала характер моей госпожи, чтобы мне легче было приноровиться к
ней.
- Эта леди, - сказала она, - старая дева лет сорока, примечательная не
столько своею красотой, сколько ученостью и изящным вкусом, прославившими ее
по всей округе. Она знаток искусств и столь рьяно занимается наукой, что
пренебрегает своею внешностью, доходя даже до неряшливости; это
пренебрежение, а также ее презрение к мужскому полу нимало не беспокоит ее
племянника, так как ему, благодаря этому, должно быть, удастся сохранить в
семье ее значительное состояние. Вот почему он разрешает ей жить по ее
желанию, надо сказать своеобычно, и исполняет все ее сумасбродные причуды. У
нее отдельная половина дома, состоящая из столовой, спальни и кабинета. Она
держит особую кухарку, горничную и лакея и редко садится за стол или
встречается с кем-либо из членов семейства, за - исключением племянницы,
очаровательной девушки, которая частенько потакает своей тетке во вред
собственному здоровью, просиживая с ней ночи напролет, так как ваша хозяйка
слишком большой философ, чтобы признавать обычаи света, и никогда не спит и
не ест, как все прочие люди. Не говоря о других странных ее понятиях, она
исповедывает учение розенкрейцеров * и верит, что земля, воздух и море
населены невидимыми существами, с которыми род человеческий может вступать в
общение и близкие сношения, при одном простом условии - соблюдать
целомудрие. Надеясь и сама завязать когда-нибудь такого рода знакомство,
она, едва услыхав обо мне и моей кошке, посетила меня с целью, как
призналась она впоследствии, познакомиться с моим злым духом, и была очень
огорчена, разочаровавшись в своих ожиданиях. Такой фантастический склад ума
как бы отрезал ее от мира, она не может обращать внимание на повседневные
явления и потому частенько бывает так рассеянна, что совершает весьма
странные промахи и несуразные поступки, которые вам надлежит исправлять и
заглаживать, как вам подскажет ваше собственное разумение.
ГЛАВА XXXIX
Прием, оказанный мне этой леди - Я влюбляюсь в Нарциссу - Сообщаю
подробности моих последних злоключений - Завоевываю расположение моей
хозяйки - Описание молодого сквайра - Я узнаю новые подробности о положении
Нарциссы - Загораюсь смертельной ненавистью к сэру Тимоти - Знакомлюсь с
библиотекой и сочинениями миледи. - Ее сумасбродное поведение.
Набравшись этих полезных сведений, я отправился в дом, где она
проживала, и был введен горничной к миледи, которая до сей поры меня еще не
видела. Она сидела в своем кабинете, опустив одну ногу на пол, а другую
положив на высокий табурет, стоявший на некотором расстоянии от ее стула;
рыжеватые пряди волос свисали в беспорядке, которого не назовешь красивым, с
головы, не прикрытой чепчиком, чтобы удобнее было почесывать ее одной рукой
в то время, как в другой она держала огрызок пера. Лоб у нее был высокий
иморщинистый; глаза большие, серые и выпуклые; нос длинный, острый, орлиный;
весьма вместительный рот, лицо худое и веснущатое, а подбородок заострен,
как сапожный нож; на верхней губе помещалось изрядное количество дешевого
испанского табака, который, то и дело ссыпаясь, украшал ее шею, от природы
не очень белую, а также и платье, висевшее на ней свободно, c небрежностью
поистине поэтической, не скрывая белья, очень тонкого, но, по-видимому, не
стиранного ни в какой воде, разве что в Кастальских струях *. Вокруг нее
лежали груды книг, глобусы, квадранты, телескопы и другие научные приборы.
Табакерка находилась справа от нее, слева лежал носовой платок, достаточно
долгое время бывший в употреблении, а по обе стороны кресла стояли
плевательницы.
Когда мы вошли, она пребывала в раздумье, и горничная не почла
возможным ее тревожить, так что мы ждали несколько минут, оставаясь
незамеченными, а она тем временем покусывала гусиное перо, меняла позу,
корчила всевозможные гримасы и, наконец, с торжествующим видом
продекламировала вслух:
"И боги отступают предо мной".
Запечатлев свое достижение на бумаге, она повернулась к двери и, увидев
нас, воскликнула:
- Что такое?
- Вот этот молодой человек, - отвечала моя проводница, - которого
миссис Сэджли рекомендовала вашему лордству в лакеи.
Услыхав такой ответ, она долго всматривалась в мое лицо, а затем
осведомилась о моем имени, которое я нашел нужным скрыть, назвавшись Джоном
Брауном. Окинув меня любопытным взглядом, она изрекла следующее:
- О! Да, припоминаю, ты потерпел кораблекрушение. Как ты добрался до
берега - на спине кита или на спине дельфина?
На это я ответил, что добрался вплавь без всякой посторонней помощи.
Тогда она пожелала узнать, бывал ли я когда-нибудь в Геллеспонте и плавал ли
между Сестосом и Абидосом *. Я ответил отрицательно. Затем она приказала
служанке заказать для меня новую ливрею и дать наставления касательно моей
службы. При этом она плюнула в табакерку и вытерла нос вместо носового
платка лежавшим на столе чепчиком.
Мы вернулись в кухню, где меня по-королевски угостили служанки, которые
как будто соперничали друг с другом, оказывая мне знаки внимания, и от них я
узнал, что обязанности мои заключаются в том, чтобы чистить ножи и вилки,
накрывать на стол, прислуживать за столом, исполнять поручения и
сопровождать миледи, когда она выезжает. В доме оказалась очень хорошая
ливрея, принадлежавшая моему умершему предшественнику и пришедшаяся мне как
раз впору, так что не было нужды прибегать к портному. Когда я облачился в
новое платье, зазвонил колокольчик миледи, после чего я побежал наверх и
застал ее важно прохаживающейся по комнате в одной рубашке и нижней юбке. Я,
как и подобало, хотел немедленно удалиться, но она приказала мне войти и
проветрить для нее чистую рубашку; когда я, без большой охоты исполнил это,
она надела рубашку при мне, без всяких церемонии, и, право же, думаю я,
пребывала все это время в неведении относительно моего пола, будучи целиком
погружена в размышления.
Часа в четыре мне было приказано накрыть стол и доставить два прибора,
предназначавшиеся, как я узнал, для моей хозяйки и ее племянницы, которой я
еще не видел. Хотя я не очень искусно исполнял эту работу, но справился с
нею неплохо для новичка, а когда обед был подан, я увидел хозяйку,
приближающуюся в сопровождении молодой леди, которую буду пока называть
Нарциссой.
Столько прелести было в лице и походке этого миловидного создания, что
сердце мое пленилось с первого взгляда, и, пока продолжался обед, я не
спускал с нее глаз. Ей было на вид лет семнадцать, рост высокий, фигура
превосходная; волосы, ниспадающие локонами ее шею, словно выточенную из
слоновой кости, черны, как смоль; изогнутые брови того же цвета; глаза
проницательные, но ласковые; губы, сочностью и окраской напоминающие вишню;
цвет лица чистый, нежный и здоровый; осанка благородная, естественная и
изящная, и весь ее облик столь восхитителен, что ни один человек, наделенный
чувствительностью, не мог созерцать ее, не восторгаясь, а восторгаясь, не
полюбить до безумия! Я начал проклинать свое рабское положение, делавшее
меня столь недостойным внимания этого обожаемого мной кумира! И тем не менее
я благословлял судьбу, которая давала мне возможность ежедневно лицезреть
такое совершенство! Когда она говорила, я внимал с радостью; когда же она
обратилась ко мне, душа моя затрепетала от бурного восторга! Мне даже
посчастливилось быть предметом их разговора: ибо Нарцисса, заметив меня,
сказала своей тетке: - Вижу, что пришел ваш новый лакей. Затем, обратившись
ко мне, спросила с неизъяснимым спокойствием, тот ли самый я человек, с
которым столь жестоко обошлись грабители. Когда я ответил утвердительно на
ее вопрос, она выразила желание узнать подробности моих приключений до
кораблекрушения и Вслед за ним. После сего (по совету миссис Сэджли) я
сообщил ей, что был отдан в ученье шкиперу судна против моего желания, и это
судно пошло ко дну; что я и еще четверо, случайно находившиеся на палубе,
кое-как добрались вплавь до берега, где мои товарищи, одолев меня, ограбили
до нитки и покинули, почитая умершим от ран, нанесенных мне, пока я
оборонялся. Затем я рассказал о том, как меня нашли в амбаре и как
бесчеловечно обошлись со мной поселяне и священник; это описание, как
заметил я, увлажнило слезой глаза прелестного создания! Когда я закончил
свое повествование, моя хозяйка сказала:
- Ma foi! Le garcon est bien fait! {Ей-богу, он недурен! (франц.)}
С этим мнением Нарцисса согласилась, присовокупив на том же языке
похвалу моей понятливости, что весьма польстило моему тщеславию.
Разговор, коснувшись других предметов, перешел на молодого сквайра, о
котором осведомилась миледи, именуя его дикарем, и узнала от своей
племянницы, что он еще спит, отдыхая от утомительного кутежа прошлой ночи и
набираясь сил и бодрости для предстоящей охоты на лисиц, назначенной на
следующее утро в обществе сэра Тимоти Тикета, сквайра Бампера и многих
других джентльменов такого же склада, вследствие чего на рассвете во всем
доме будет шум и гам. Это была крайне неприятная новость для ученой леди,
объявившей, что, ложась спать, она заткнет себе уши ватой и примет опиум с
целью заснуть покрепче, чтобы эти "грубые люди" ее не потревожили и не
расстроили.
По окончании их обеда я вместе с другими слугами уселся за наш обед в
кухне, где узнал, что сэр Тимоти Тикет был богатым землевладельцем, жившим
по соседству, которого брат Нарциссы прочил ей в мужья, обещая в то же время
жениться на сестре сэра Тимоти, благодаря чему - ибо их состояние было
примерно одинаково - молодые леди будут обеспечены, а братья их не станут от
того беднее; но что обе леди не сочувствовали такому плану, так как они
питали искреннее презрение к джентльменам, предназначенным благодаря такому
соглашению им в мужья. Это сообщение вызвало во мне смертельную ненависть к
сэру Тимоти, которого я почитал своим соперником и в глубине души проклинал
за самонадеянность. Утром на рассвете, пробудившись от шума, поднятого
охотниками и собаками, я встал с постели посмотреть на кавалькаду и увидел
своего соперника, чьи достоинства, если исключить его богатство, показались
мне недостаточно блестящими, чтобы вселить опасения касательно Нарциссы,
которую, как льстил я себя надеждой, нельзя было покорить теми качествами,
как внешними, так и душевными, которыми он располагал.
Мою хозяйку, несмотря на принятые ею меры предосторожности, столь
обеспокоили гости ее племянника, что она не вставала до пяти часов дня,
благодаря чему я имел возможность осмотреть на досуге ее библиотеку, а к
такому осмотру меня упорно толкало любопытство. Здесь я нашел тысячу
отрывков ее собственных стихов, состоявших из трех, четырех, десяти,
двенадцати и двадцати строк на любые темы, начатых по вдохновению, но, за
недостатком у нее и способностей и настойчивости, не принявших
сколько-нибудь законченную форму. Самым же примечательным для поэтессы было
отсутствие во всех ее произведениях малейшего упоминания о любви. Я нашел
отрывки пяти трагедий, носивших заглавия: "Строгий философ", "Двойной
убийца", "Святотатственный предатель", "Падение Люцифера" и "Последний
день". Отсюда я заключил, что нрав у нее мрачный, а воображение пленяется
ужасными образами.
В ее библиотеку входили произведения лучших английских историков,
поэтов и философов, всех французских критиков и поэтов и несколько книг на
итальянском яз