Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
Евпатия. Из отлучек он возвращался похудевший и злой, говорил глухим
голосом, изподлобья взглядывая вокруг своими медвежьими глазками.
- Бегут люди с Подонья на Путивль и Рыльск. Сказывают огнем и мечом
проходят татары по рязанским окраинам. Но верного никто не знает. Пора нам
ко дворам путь держать, свет-Евпатий! Загостились мы тут. Белая муха
полетела, и морозом сковала дороги. Как пройдут наши кони по такой голеди?
Конюшему отвечал Замятня. Был этот воин тверд на слово и не скор в
движениях. Он поднимал на рьяного Нечая свои серые, навыкате глаза и
ворчал:
- О конях и говорить не след, коли у людей головы летят. Ты,
поползень!
- Добрый конь дороже худого воина, овсяный ты куль! - огрызался
конюший и снова обращался к Евпатию: - Держит нас тут князь Михаил зря. Не
дождется от него Рязань подмоги!
- Почему ты так думаешь? - спрашивал Евпатий.
- То ребенку малому ясно! Пока двинется черниговская рать на Проню,
разорят Рязань нехристи. Будет так, попомни мое слово.
Один раз, когда беседовал Евпатий вот так со своими дружинниками на
княжеском подворье, в сенях раздались вдруг многие шаги. Стряпуха,
соскользнувшая с жаркого припечка, не успела пересечь избу, как дверь
распахнулась и через порог переметнулся толстый посох. Вслед за посохом в
избу вошли три седобородых старика с сумами.
Были то слепцы, калики перехожие, и при них поводырь.
- Здорово живете, добрые хозяева! - сказал один из калик, не поднимая
вверх незрячих глаз, и поклонился в пояс.
Поклонились и те двое. Распрямивши стан все трое тряхнули головами,
поправили разметавшиеся пряди длинных и, как степной ковыль, белых волос.
- Просим милости поесть с нами! - ответил Евпатий и попросил
освободить для калик переднюю лавку.
В волоковое оконце проступал серый свет непогожего ноябрьского дня. В
бревенчатые стены избы снаружи бил дробный дождик, и было похоже, что за
стеной большое гнездо кур клевало на дощатом настиле мелкое зерно.
Калики через головы сняли свои холщовые сумы и распустили запоны
белых свиток. Молодой, пухлолицый поводырь собрал сумы и повесил их на
колышек у притолоки. Стряпуха поставила на стол дымящийся горшок овсяного
толокна.
Калики выпили по чарке крепкой медовухи, вытерли позеленевшие от
времени усы и сказали Евпатию благодарственное слово.
Потом сели слепцы на лавку в красный угол в один ряд. Поводырь
понятливо посмотрел на старцев, бросил таскать ложкой из мисы густое
толокно и, обмахнув ладонью губы, пошел к притолоке. Там он развязал одну
суму и вынул из нее загудевшие струнами гусли.
С помощью Нечая стряпуха разложила на очаге малый огонь, и по избе
побежали желтые и багряные отсветы. Из дворовых клетей и из соседских изб
пришли жены с малыми детьми, старики и ратные воины. В княжой сборной избе
сразу стало тесно.
Самый древний из калик, широкоплечий и согбенный, с глубокими
впадинами вместо глаз, пробежал ладонью по бороде и поднял вверх голову.
Второй калика, маленький и красноносый, засучил длинный рукав своей свитки
и положил на струны свои чуткие пальцы.
И тихо заговорил первый старец, а ему, усиляя концы его речи, вторили
его товарищи:
- Слушайте, люди добрые, бывальщину, старорусское сказание, разумным
людям на помышленье, храбрым - для услады сердца ретивого, старым людям -
на утешение!
Голоса калик одновременно замерли, и струны утихли под легкими
пальцами гусляра.
Потом старший калика тряхнул головой и обвел незрячими глазами
избяные углы.
Не ясен сокол, ах, да ни сизой орел... -
вдруг проговорил он глухим, низким голосом, рокотавшим в его высокой
груди.
И струны выговорили под пальцами малого калики:
...не сизой орел...
Евпатий сидел, опершись рукой на угол стола. Он не сводил глаз с лица
старшего калики.
Переведя дух, слепец запел под рокот струн, и ему тихо, грустными
голосами подсобили его други слепцы.
Они пели о том, как воротился князь Владимир Красно Солнышко из
похода в Хорватскую землю в свой стольный Киев-град, а к тому времени
подступили к Русской земле злые печенеги. Встала печенежская орда на реке
Трубеже. Пришел сюда же и Владимир со своим войском. Притомилось,
поубавилось русское войско в походе на хорват, но все же оно показалось
грозным печенежскому князю. Не решился он напасть на русских, а выехал на
берег реки и позвал к себе князя Владимира. И сказал печенег
князю-солнышку: "Выпусти ты своего мужа сильного на моего печенежского
богатыря, пусть они поборются, померяются силою. Одолеет твой печенега
моего - я уйду от пределов твоей земли и не буду воевать с тобой три года,
а мой твоего поборет - буду воевать твою землю три года подряд".
Пропев это, калика опустил голову на грудь, и тихо стало в избе.
Только в очаге постреливало еловое полено.
Тогда вступил третий калика - тонкий и лысый, с узкой бородой до
пояса. Он запел слабым, надтреснутым голосом, и печаль затуманила лица
слушателей, задержавших дыхание.
...Послал Владимир бирючей вдоль стана своего.
Побежали скорые, выкрикивая:
"Нет ли среди вас мужа сильного и храброго?
Одолеть печенежина надобно".
И нигде такого мужа не нахаживалось.
Оскудела Русь сильными, поубавились в ней храбрые.
Привели на утро вороги своего богатыря
И, не видя русского, похвалялися.
Затужил Владимир Солнце Красное,
Затужил и опечалился.
Тут пришел к нему воин стар из дружины его молодецкой.
"Княже! - он сказал. - Не гони меня, а выслушай.
Я привел к тебе четырех сынов.
Добрых воинов, храбрых ратников,
А в дому остался пятый сын, тот совсем уж молодехонек,
И никто не знает его силушки.
Боролись с ним многие, и никто его не побаривал.
Позови моего пятого на того на печенежина".
Опять распрямил плечи старший калика и опять вскинул вверх незрячие
глаза. Из уст его полился густой напев торжества и неудержимого гнева,
будто сам певец, непомощный и согбенный годами, вспомнил свою молодость и
вышел в поле ратовать:
И явился перед очи княжеские светлые тот вьюноша,
И поведал ему солнце-князь про свою печаль,
Горькую обиду на землю Русскую
Что не родила богатыря сильного и смелого.
"Ты пойди в поле, встань и побей поганого" -
"Княже! - молвил тот. - А управлюсь ли?
Попытать бы надо малосильного.
Приведите мне быка-буя виторогого.
Я схвачусь с ним и померяюсь."
И привели быка-буя сильного, великого.
Повелел тот молодец разъярить быка до бешенства..
И прижгли огнем быка буйного.
Возревел он страшным голосом,
И на того на вьюношу бык бросился.
Ухватил тот быка за правый бок,
Ухватил да не выпустил
И вырвал быку кожу с мясом до ребер.
Подивился князь на силу ту и молвил радостно:
"Можешь побороть печенежина!"
После минутной тишины опять заговорили калики в один голос все трое,
и зазвенели гусли-мысли, подговаривая:
Сиз туман пал по вечеру,
Ополчилися полки русские,
А поутру заиграло солнце ярое,
И выезжал тут печенежин лих, похваляясь своей силою.
Он противника себе выискивал.
Когда выступил наш русский вьюноша,
Печенег его вышучивал:
Был наш русский богатырь росту среднего,
Печенежин же велик, как чудище.
И сошлись они, схватилися.
Попытался печенежин вырваться,
Он держал его крепко-накрепко.
Он держал да и покрякивал и удавил печенега до смерти.
Удавил и грохнул о землю.
Содрогнулась сыра земля и покачнулася.
Побежали печенеги тут в страхе-ужасе
Перед силой русской немеряной.
Пальцы хилого калики обрели вдруг крепость. Он ударил по струнам, и
гусли зарокотали, затрубили славу русскому витязю, одному вставшему на
защиту родной земли.
Когда слепцы замолкли, Евпатий поднес им еще по чаре.
Старший из калик спросил его:
- Кто ты, хозяин радушный и тароватый? Много раз заходил я в селение
это, но никогда не слышал твоего голоса.
Евпатий назвал себя.
Древний калика помрачнел вдруг и покачал седой головой:
- Летит воронье на рязанскую сторону, и волки воют там в темные ночи.
Горе обрушилось на Русь, и много сирот не найдут своих родителей.
- К чему такая речь, старче? - спросил Евпатий. - Или, ходючи по белу
свету, проведали вы что?
Калика не ответил ему. Он дотронулся пальцами до руки своего длинного
и худого соседа. Тот тронул малого старичка, и все трое одновременно
подняли головы.
- Пролетала с Тихой Сосны пестрая сорока, - начал старший калика.
- Стрекотала белобока о том, что раным-рано видела! - перехватил
тонкий, худой слепец.
И третий калика докончил:
- Билися рязанцы с лихим ворогом и полегли во чистом поле все до
единого...
- Быть того не может! - вскричал Евпатий и стукнул кулаком по столу.
- Лжу вы сказываете, старые калики!
Тогда старший калика дотронулся до руки Евпатия и сжал ее своими
узловатыми пальцами так, что чуть не вскрикнул молодой воевода.
- Бивал я молодцев на поле, не прощал обиды и другу милому. Упреждаю
тебя о том, Евпатий! Мы говорим правду-истину! Билась Рязань с татарами,
но не одолела их несметной силы. Славу поют на Руси удальцам-рязанцем.
Тогда вышел из своего угла Замятня и протянул к столу руку:
- Пора нам в путь!
- О том твердил я не один раз, - присоединился к воину конюший.
Евпатий унял своих дружинников движением руки и прямо глянул в лицо
калике:
- Прости мне, старче, обидное слово. Горько мне стало. В Рязани
возрос я, и там остались мои мать-отец и жена с сыном-первенцем.
Калика пошарил пальцами по ребру столовой доски и приблизился к
евпатию.
- Видишь? - спросил он, тыча пальцем в мертвые глазные впадины. - Не
было у князя на Путивле воина сильнее и надежнее меня, Путяты. Стоял я на
заставе два десять лет и три года. Но вышла у князей распря, одолели в ту
пору Русь поганые половцы и лишили меня свету белого. Так будет со всеми
нами, если позабудем мы о родном крове и не соблюдем верности земли-матери
отеческой.
- К чему говоришь ты это? - опять спросил Евпатий. - И без того легла
тьма на мою душу.
И ответил ему старик:
- Чую я в тебе силу не малую, и верность твоего сердца звенит мне в
твоем голосе. Иди на Рязань, храбрый воин, иди и бейся с нечестивыми до
последнего вздоха. Не смиряйся перед их несметной силой. Рать может быть
побита, а родная земля вечно стоять будет. В земле нашей отеческой - вся
наша сила. Так бейся за родную землю! Лучше быть посеченным на бранном
поле, чем скованным ходить по опустошенной и поруганной родной земле.
В это время избяная дверь распахнулась настеж, и в избу вошел
занесенный снегом человек. Сняв перед образом шапку, пришелец шагнул к
Евпатию и поклонился ему:
- С вечеру метель взыграла, воевода, потому и опоздал я, скачучи к
тебе из Чернигова с посылом от князя Михаила Всеволодовича. Просит тебя
князь принять под свою руку Черниговский полк и вести его на Рязань. О том
же наказывал и княжич ингварь.
ТАМ, ГДЕ ПАЛИ ХРАБРЫЕ
О битве на Ранове узнал Евпатий по пути из Чернигова, на ночном
привале под Ворголом, от тяжко израненного ратника, уцелевшего при
побоище.
Уже несколько дней до того встречал полк Евпатия беглецов с Дона.
Беглецы шли небольшими кучками; они обходили торные дороги стороной,
избегали встречных, и в жилые места их загонял только превеликий холод.
Шесть дней пробивался полк Евпатия сквозь метели и бездорожья с
Чернигова на елец. Кони на дорожной наледи скользили и падали. Воины
выбивались из сил. Многие из них просили отстать, и Евпатий, торопясь
достичь пределов Рязани, отпускал ослабевших и тех, кто потерял коня. Он
понимал, что этой силой не помочь Рязани: Вслед ему княжич Ингварь должен
был повести большое воинство князя Черниговского, которое стекалось к
Чернигову из застав и сторожей восточной границы княжества.
В Ворголе Евпатий дал своим воинам дневной отдых.
Впервые за шесть суток воины сняли с плеч мокрые епанчи из белого
войлока и скрипучие кольчуги. Кони жадно прильнули в тихих стойлах к
колодам с подогретым ячменем.
И вот, сидя в избе, чуть освещенной лучиной, услышал Евпатий от
ратника повесть о гибели рязанских князей и всего их воинства на поле при
глубокой речке Ранове.
Ратник был из Пронского полка князя Всеволода. Молодой с лица и
статный, ратник был закутан в грязные тряпицы и с трудом передвигал свое
могучее тело. У него была посечена татарской саблей голова и плечо пробито
каленой стрелой. Но не эти раны валили его с ног: ударил его татарин
коротким копьем прямо в грудь. И хоть упал тот татарин разрубленный на
двое, но и сам ратник не устоял на ногах, грохнулся на землю и прикрыл
своим телом поверженного врага. Его подобрали и увели с поля два
воина-муромчанина. Сражаясь, они упали, обессиленные, на того ратника, а
когда затихла сеча и в татарских шатрах разложили очаги, запах жаренной
конины вывел воинов из беспамятства, он поднялись и увели с собою в лес
ослабевшего прончанина. Под Дубком два муромских воина отошли в родную
сторону, а ратник пристал к обозу беглецов.
При неверном свете лучины Евпатий со своими спутниками долго ужинал.
Рядом с ним сидел Замятня, а по другую сторону - Нечай. Два черниговских
сотника расположились на скамье.
Из большого горшка валил седой пар. В горшке варилась соленая рыба.
Уха была густа, и в ней плавали крупные луковицы.
Когда уха была съедена и от жирных лещей осталась против каждого
едока кучка тонких костей, на стол подали сыченный медом пирог, и перед
каждым стряпуха поставила долбленый корец с пенной брагой.
Ратник, лежавший на припечке под теплым кафтаном, закончил свой
рассказ и слабеющим голосом сказал:
- Понапрасну спешишь ты, воевода. И воинов своих зря маешь, и коней
оставишь без ног. Не спасти теперь ни Рязани, ни всей Руси...
Евпатий приказал очистить на скамье место, и Нечай с Замятней помогли
ратнику перейти с припечка к столу.
Евпатий придвинул к ратнику корец с брагой и краюху сыченого пирога:
- Освежи уста, добрый молодец, и поешь. Оплошал ты, гляжу я...
Ратник осушил корец, покрутил укутанной в тряпицы головой и склонился
на скрещенные руки:
- Не идет мне еда на ум, воевода...
Евпатий помолчал, глядя на могучие плечи ратника, обтянутые
пестрядинной рубахой. По виду ратник был ему однолеток, но трудные раны
сделали лицо его темным и потушили свет очей.
- А на ранове что приключилось, не слыхал ли? Рязанцы мы исконные, и
по всяк день терзает нас печаль о родном городе. Стоит ли он?
Ратник поднял голову, отхлебнул из свежего корца добрый глоток:
- Стоит ли Рязань, мне не ведомо, а что побито войско рязанское,
видел я воочию.
Нечай плотно придвинулся грудью к столу и не спускал с темного лица
ратника своих горячих глаз. Замятня запустил пятерню в непролазную бороду
да так и не ослабил пальцев. В глазах его, больших и круглых, отражались
желтые языки лучинного огня.
Ратник опять склонился на скрещенные руки:
- Погибли и наш князь Всеволод, и муромский Давид, и коломенский
Глеб. Всех порубили неверные в неравном бою. Дорого заплатили мы за
поражение и не спасли Руси...
Он смолк, и темная влага проступила на серой тряпице, покрывавшей его
голову.
Переглянувшись с Евпатием, Нечай бережно положил ратника вдоль скамьи
и начал разматывать жесткие тряпицы на голове его и на груди.
Евпатий приказал хозяину избы истопить баню. Нечай и замятня от несли
в горячую баню впавшего в беспамятство ратника и наложили на его рана
травы и наговорные коренья, что возил с собой в дорожной суме конюший для
пользования больных коней.
Утром полк поспешил своим путем-дорогою, и рязанцы так и не узнали,
оправился ли от ран пронский тот ратник.
На виду Дубка - было то под вечер, и синие тучи висели над белой
землей, теряя редкие и легкие хлопья снега - наехали на Евпатия
черниговские сотники, и старший сказал ему, опустив глаза к седельной
луке:
- Притомились наши воины, воевода. Многие вовсе выбились из сил и
потерялись в пути. Что мы сделаем для Рязани этой малой силой? И тебе
поможем ли? Отпусти ты нас в обратный путь, пожалей животы наши...
Посмотрел Евпатий на хмурые лица своих ближних, окинул глазом
воинство, что сбилось в тесный круг и ждало ответное его слова. Чужая
сторона, нехоженные дороги и недобрые вести повергли черниговцев в уныние.
Уныние же - плохая украса воину.
И грустно стало Евпатию.
- Понимаю, что тяжко вам, - сказал он сотникам. - Думайте сами,
русские люди. Решите - в обратный путь, я не поперечу вам, со мной пойдете
- поклонюсь вам от лица всей рязанской земли. Надобен там теперь всякий
человек на коне и с мечом в руках. Не смирилась и никогда не смирится
перед пришельцами наша земля.
И отъехал Евпатий к небольшой кучке рязанцев, ставших вокруг Замятни.
Над Дубком, поднимавшимся своими крышами выше черты заснеженных
лесов, как и три месяца назад, во множестве летали галочьи стаи. В
придорожных кустах и на всхолмках, предвещая близость жилья, стрекотали
чернохвостые сороки. Из лесной овражины донесло вдруг зловещий крик
филина.
Черниговский сотник вновь подъехал к Евпатию и медленно слез с коня.
Держа в одной руке повод, он другой прикоснулся к стремени Евпатия:
- Воины наши бьют челом тебе, воевода. Счастливой дороги, и дай тебе
бог увидеть порог родного дома. А нас ты прости. Ответ мы будем держать
перед князем нашим Михаилом Всеволодовичем.
Сотник отступил на два шага и вытер руковицей обиндевелые губы своего
коня.
Понял Евпатий, что стыдно старому воину взглянуть ему в глаза. Он
коротким движением руки вздыбил коня и направил его в сторону Дубка. Все
рязанцы поскакали за ним вслед.
Дон переходили по льду. Молодой лед был чистый, он трещал и зыбко
прогибался под конями, потому всадники вели коней в поводу.
В Дубке Евпатий дал воинам срок попоить коней да засыпать в торбы
овса и ячменя. Еду для себя воины взяли за пазуху и в переметные сумы:
Евпатий дорожил каждой минутой.
На второй день к вечеру отряд рязанцев достиг Рановы.
Будучи мальчиком, видел Евпатий разорение земли княжеской усобицей;
возмужав, сам ходил воевать мещеру, мордву и мерю, видел пожары в лесных
стойбищах, черные пепелища на месте сел. Но того, что нашел на берегах
Рановы, не видел он от роду.
Подобно прожорливой саранче прошла орда по селам и деревням. Ни
одного дыма не поднималось к небу, и сколь ни принюхивались всадники,
ниоткуда не доносило до них запаха жилья. На месте селений, домовитых и
крепких строением своих кондовых домов