х кроватях; утром брали ванны или умывались в изящных  серебряных
тазах. Жолнеры еще в июне получили жалованье вперед за три месяца;  теперь
это жалованье из подражания панам  было  проедено  и  пропито  и  коронное
войско, посланное для охраны страны, грабило и разоряло  жителей  не  хуже
неприятеля.
     Вишневецкий  тоже  подошел  со  своим  отрядом,  но   он   стал   под
Константиновым,   а   а   под   Глинянами   и   намеревался    действовать
самостоятельно.  Он  был  сильно  оскорблен,  что  сейм  не   избрал   его
предводителем  войска,  и  не  хотел   признать   над   собой   начальство
Заславского.
     Был уже конец сентября, когда Хмельницкий подошел к  небольшой  речке
Пилявке и расположился лагерем. Местность у Пилявки  болотистая,  а  через
речку устроена плотина; на другом  берегу  стояло  польское  войско,  тоже
подошедшее к реке.
     Вечером 19-го сентября Хмельницкий сидел в  своем  шатре  и  раздавал
приказания  казацким  старшинам.  Во  всех  его  движениях  была   заметна
нервность, раздражительность. На замечание кого-то, что в польском  лагере
нет ни одного храброго воина и что разбить ляхов  ничего  не  стоит  после
одержанных побед, Хмельницкий угрюмо посмотрел на хвастуна и резко сказал:
     - Кто знает, что будет: быть может нас ждет победа, а  быть  может  и
поражение, о крымцах ни слуху, ни духу, которого гонца к ним посылаю...  а
без них трудно справиться с коронным войском.
     Кривоносу  Хмельницкий  отдал  приказание  немедленно  отправиться  к
Константинову в засаду, чтобы отрезать полякам  путь,  если  они  вздумают
отступать.
     - Послушайте еще, панове атаманы, - сказал Хмельницкий,  -  передайте
все своим казакам, чтобы попавшие в  плен  пугали  ляхов  татарами;  пусть
говорят, что мы дожидаемся самого хана с ордой...
     Затем Хмельницкий отдал  приказание  нескольким  начальникам  перейти
плотину и окопаться на другом берегу шанцами. Сам он намеревался  остаться
в Пилявском замке за укреплениями.
     - Главное, не слишком торопитесь нападать на поляков; заманивайте их,
старайтесь раздразнить их удаль, но  в  решительную  битву  не  вступайте;
протяните время, быть может, и татары подойдут.
     Угрюмо-серьезное настроение Хмельницкого сообщилось и  всему  лагерю.
Казаки, против обыкновения, не гуляли, не пели; старики удерживали молодых
и напоминали им, что скоро, может быть, придется сложить головы.
     - Не петь теперь надо, а молиться, - говорили они.
     И все войско усердно  молилось,  священники  едва  поспевали  служить
молебны; они воодушевляли воинов, напоминая им, что дело  их  правое,  что
они стоят за веру православную.
     Не то было в  польском  лагере.  Почти  в  каждом  шатре  шла  шумная
пирушка. Паны, по-видимому, не допускали и мысли,  чтобы  хлопы  могли  их
победить...
     - Разве стоит тратить пули на этих хлопов? -  с  презрением  говорили
они. - Смотрите, как они  нас  трусят,  даже  петь  забыли.  Стоит  только
приударить хорошенько на этот курятник и, несмотря на то, что  он  зовется
замком, мы разнесем его и не оставим камня на камне.
     Какой-то удалой шутник даже придумал молитву на  этот  случай  и  она
пошла ходить из уст в уста. Паны молились: "Господи Боже!  Не  помогай  ни
нам, ни казакам, а только смотри, как мы разделаемся с этим мужичьем".
     Пан Корецкий, прибывший в лагерь, старался загладить  свою  вину.  Он
рвался в битву и выпросил позволение быть в передовом отряде.
     - Не хорошо только, - шептали некоторые, -  что  мы  начнем  битву  в
понедельник: тяжелый это день, лучше его переждать.
     Но отложить битву уже не  было  возможности;  панам  хотелось  скорее
проявить свою удаль. С самого утра начались  стычки  в  одиночку.  Казаки,
видимо, избегали вступать в общий бой и паны мнили себя уже  победителями.
Им удалось захватить несколько пленных; когда их допросили, они все в один
голос заявили, что Хмельницкий ждет хана с большим войском.  Это  известие
заставило панов призадуматься. Между ними многие уже не в первый раз имели
дело с казацким войском.
     - Гей, смотрите, панове, - говорили они, - не даром казаки прячутся в
своем таборе, что-нибудь недоброе они замышляют.
     - Они просто нас бояться, - самонадеянно возражали другие.
     Прошел и вторник, а казаки все не вступали в серьезный бой.
     Уже стемнело. Хмельницкий сидел в  своей  палатке  и  вел  оживленный
разговор с Выговским.
     - Пану гетману непременно надо завязать более серьезные  отношения  с
Москвой. Он видит, что на татар надежда плохая.
     - Посмотрим, посмотрим! - отвечал Хмельницкий. - Может быть нам и те,
и другие помогут.
     В лагере в это время происходило какое-то  движение;  все  суетились,
бегали, шумели. Хмельницкий послал Выговского узнать, что случилось.
     Спустя несколько минут, полы палатки  распахнулись,  вбежал  Тимош  и
бросился к отцу на шею.
     - Здравствуй, отец! Я привел тебе четыре тысячи татар!
     Хмельницкий радостно обнял сына.
     - Наконец-то отпустил тебя хан! - проговорил он.  -  Дай-ка  на  тебя
посмотреть; да ты теперь совсем казаком сделался. С  кем  же  хан  прислал
татар?
     - Их привел Карабча-мурза.
     - Что-то не припомню такого, - в раздумье проговорил Хмельницкий.
     - Да он не из старых; мы с ним очень дружны, он славный богатырь!
     - Только четыре тысячи и дал хан? А что же сам-то думает?
     - И об этих-то четырех они думали и гадали, посылать их или  нет.  Я,
ведь, писал тебе, отец, что Ислам-Гирей послал грамоту  ляхам  с  угрозой,
что пойдет на них войной, если они не пришлют ему дань. Ляхи  пожаловались
на него турецкому султану и хану за его грамоту сильно досталось.
     Хмельницкий сделался очень серьезен и с минуту стоял молча.
     - Эх, кабы удалось как-нибудь  мирным  путем  достигнуть  того,  чего
желаем. Больно трудно ладить с этими татарами, а с московским царем  будет
еще труднее... Ну, да мы попробуем взять, если не силой, то  хитростью,  -
прибавил он. - Ляхи, страх, как татар бояться, мы их попробуем и  четырьмя
тысячами напугать.
     Богдан кликнул дежурного казака и велел ему просить к себе в  палатку
полковника Чорноту.
     Через четверть часа явился пожилой казак, здоровый, высокий,  как  из
стали вылитый.
     - Что надо пану Богдану? - спросил он.
     - А вот что: пришли с Тимошем четыре тысячи татар.
     - Видел, - коротко заметил Чорнота.
     - А вы наделайте побольше шума в таборе; пусть ляхи подумают, что  их
не четыре, а сорок тысяч.
     - Дуже! - также отрывисто отвечал Чорнота.
     - Потом к завтрашнему дню отбери несколько тысяч казаков,  наряди  их
татарами, пусть пришедший отряд с ними лишней одеждой поделится, а кричать
"алла!" они сумеют.
     - Эх, лихо! - радостно крикнул Чорнота. - Молодец ты,  батько,  хитер
на выдумки, люблю тебя за это...
     - Да как пойдешь, прикажи там хлопцу позвать ко мне Брыкалка.
     Явился Брыкалок.
     - Ну-ка, братику, - сказал Хмельницкий, - преобразись в священника  и
извернись так, чтобы паны тебя в плен взяли. А  когда  возьмут,  пугни  их
хорошенько татарами.
     - Слушаю, батько! - отвечал Брыкалок и с низким поклоном вышел.
     Не прошло и получаса, как  по  всему  лагерю  разнесся  оглушительный
крик: алла, алла! Вслед за тем полилось шумное веселье,  забили  в  бубны,
стали палить из пушек и ружей, запели удалые веселые песни.
     В это время в польский лагерь привели  высокого,  худого  священника,
взятого в тот момент, когда он пробирался между шанцами.
     - Что это делается у вас в лагере? - допрашивали паны.
     -  Татары  пришли!  -  лаконически   сурово   проговорил   священник,
исподлобья посматривая на ляхов.
     Паны переглянулись.
     - А много их?
     - Теперь пришло только сорок тысяч, а ждут и самого  хана  с  большим
войском. Они с Богданом поклялись помогать друг другу до самой смерти.
     Священника   арестовали.   Паны   совсем   потеряли   головы   и   не
воспользовались даже несколькими часами, оставшимися  до  рассвета,  чтобы
приготовить  войско  к  бою.  Каждый  спешил  к  своему  обозу  и  отдавал
приказания поспешно все упаковывать, снимать шатры,  укладывать  провизию.
Это произвело еще большее замешательство в войске. Все суетились,  хватали
что попало и со страхом посматривали на казацкий табор, откуда  доносились
крики татар и веселые песни казаков.
     Лишь только занялась заря,  из  казацкого  табора  бросились  к  реке
многие тысячи татар и их дикие крики огласили воздух. Ужас объял  польский
лагерь.  Начальники  спешили  отдавать  приказания,  но,  не  сговорившись
заблаговременно, только перебивали друг друга. Конецпольский настаивал  на
том, чтобы встретиться с казаками на берегу реки, но Заславский и  слышать
об этом не хотел. Он предпочитал держаться в укреплениях.
     Жолнеры схватились за оружие, но не получая приказания от начальства,
начали действовать самостоятельно; каждая хоругвь занимала место по своему
благоусмотрению, становясь там, где казалось  удобнее.  Между  тем  густая
волна татар уже хлынула через плотину и атаковала шанцы. Чорнота со своими
мнимыми татарами был впереди всех и схватился с  двумя  поляками.  Полякам
пришлось вступить в бой,  чтобы  отразить  нападение,  хотя  они  никакого
приказания еще не получили. Хитрый казак не думал серьезно  нападать,  ему
нужно было только выманить врага. После горячего натиска, он  сделал  вид,
что отступает к плотине, поляки погнались за ним... Он перешел  плотину  и
поляки, увлеченные преследованием, тоже очутились на другой стороне  реки.
Утренний туман, застилавший берег, скрыл оба отряда...  Вдруг  перед  ними
выдвинулись из тумана новые полки; поляки бросились назад, но  отступление
им было отрезано, на плотине стояли их  же  товарищи;  произошла  страшная
давка. Одни попадали в воду, другие были потоптаны казаками; хоругви  были
совершенно уничтожены. К довершению беспорядка, в тылу из засады  появился
Кривонос, и полякам пришлось действовать на два фронта.
     Когда вечером битва прекратилась, все поле усеяно польскими трупами.
     Паны втайне переговорили между собой и решили уйти из лагеря.
     - А как же войско? - спрашивали некоторые.
     - Мы пошлем сказать Вишневецкому, чтобы он принял начальство.
     - А наше имущество? - с беспокойством осведомлялись те, у  кого  было
много возов.
     - Возы следует захватить с собой, - отвечали им.
     Ночью, когда когда лагерь погрузился в сон,  паны  вместе  со  своими
возами тихо и неслышно  уехали  до  дому.  Кое-кто  из  стражи  видел  это
бегство; поднялась тревога, все войско поднялось на ноги;  все  убедились,
что начальники покинули лагерь, и бросились бежать, сломя голову.
     Забрезжил рассвет холодного сентябрьского утра. Несколько казаков,  в
том числе Ивашко и Тимош, появились перед шанцами и стали  вызывать  ляхов
на герцы.
     - Гей, вы, ляхи! - кричали они, трусите вы нас, что ли? Куда  вы  все
попрятались?
     Но польский лагерь безмолвствовал, только слышалось  одинокое  ржанье
коней да протяжный вой собак. Казаки подъехали к самым шанцам.  Все  точно
вымерло.
     - Что за диво? - сказал Ивашко. - Ведь, лагерь-то точно пустой?
     В это время навстречу им  поднялся  из-за  шанцев  высокий  худощавый
священник.
     - Брыкалок, ты?
     - Я, хлопцы! - отвечал весело Брыкалок, держась за бока, и  покатился
со смеху.
     - Куда же ляхи делись? - спросил Тимош.
     - Ляхи-то? - едва проговорил Брыкалок сквозь смех, - утекли до  дому,
даже меня забыли прихватить. Милости просим в панский лагерь; паны все нам
оставили: и возы, и лошадей, и горилку, и медь. А карбованцев  и  серебра,
сколько хочешь, столько и бери. Даже, вот какие добрые, конфет и пирожного
оставили, будет чем нам полакомиться.
     - Да с чего-ж это они? - удивились казаки.
     - Татар испугались, - порешил Брыкалок. - Как пугнул я  их  ханом  да
сорока тысячами, так князь Доминик даже побелел. Паны-то впредь  убрались,
а за ними потом и войско. В лагере теперь  только  собаки  да  хлопы...  А
хлопы все попрятались: кто под возом сидит, кто в яме, кто  в  канаве,  ни
живы, ни мертвы. Впрочем, есть еще раненые да больные, впопыхах они  их  с
собой не прихватили... Я уже часа два здесь брожу и все высмотрел.
     - Ой, ой! - спохватился Ивашко. - Они уже значит  далеко  ушли.  Надо
скорее скакать назад и оповестить батька.
     В первую минуту Хмельницкий не поверил известию, но явился Брыкалок и
подтвердил слова Ивашка.
     - На коней! - скомандовал Хмельницкий. - В погоню за ляхами!
     - А как же лагерь? - спросили нерешительно некоторые.
     - Лагерь от нас никуда не уйдет, - отвечал Хмельницкий,  -  весь  наш
будет. Часа через полтора стали  настигать  ляхов.  Они  бежали  в  полном
беспорядке, густой, тесной толпой; в ней нельзя было отличить  не  полков,
ни хоругвей... Когда татары  с  казаками  ударили  на  задних,  у  бегущих
совершенно помутился ум; кто мог, тащил своего соседа с коня и  летел  сам
вперед, тесня и давя остальных.  Татары  набрали  столько  пленников,  что
веревок не хватало вязать их. В  страхе  паны  сами  подставляли  шеи  под
татарские арканы, лишь бы сохранить свою жизнь. Добежали до Константинова,
а когда переправлялись  через  Случу,  то  от  тяжести  поломали  мост,  и
множество ляхов потонуло. Передовым удалось спастись во Львове. За стенами
этого города можно было рассчитывать на безопасность; но паны начальники и
во Львове  боялись  остаться.  Они  разбрелись  по  своим  замкам  и  даже
Вишневецкий, прибывший несколькими днями позже, не решился принять на себя
защиту города.



           19. ВЫГОВСКИЙ РАБОТАЕТ В ПОЛЬЗУ ВОССОЕДИНЕНИЯ С МОСКВОЙ

                                 Ходит ляшок по риночку, шабельку стискае:
                                 Казак ляха не боиться - шапки не знiмае

     Сильно поживились казаки в Пилявском  лагере.  Они  везли  теперь  за
собой громадные  обозы  с  провиантом,  дорогими  одеждами,  с  золотом  и
серебром, со множеством волов и коней. Но богатство не шло им  впрок,  они
не знали ему цены. За талер можно было купить у казака вола, а  за  кварту
горилки  приобрести  прекрасную   бархатную   шубу   или   кунтуш.   Удача
сопровождала казаков. Они беспрепятственно занимали города,  брали  с  них
откуп. Так они заняли Константинов и  Збараж.  Но  затем  на  Хмельницкого
снова напала нерешительность.
     - Не ладно дело, - говорил он, - больно уж нам  везет,  как  бы  наши
соседи на нас зубы не оскалили.
     - Так что же, батько? - отвечал Чорнота. - Оскалят, мы их пристукнем.
Как задавим панов, будем сами господа, никто с нами не справится. Мой тебе
совет, батько, не дремать. Иди на Варшаву.
     - Что рада скажет, как рада велит! - уклончиво отвечал Хмельницкий.
     - Рада, так рада! - отозвался Чорнота. - А по мне,  так  и  без  рады
можно.
     На раде Хмельницкий всячески старался  убедить  казаков  не  идти  на
ляхов.
     - Мы уж достаточно поживились от врагов наших, -  говорил  он,  -  не
вернуться ли нам в Украину, не отдохнуть ли от боевых трудов?
     Но казаки не хотели и слышать об отступлении.
     - Веди нас на ляхов! - кричали они. - Добьем их и станем господами на
земле своей.
     Хмельницкий видел, что на этот раз ему надо уступить.
     - Хорошо! - сказал он. - Мы пойдем вперед, а загоны  с  их  атаманами
могут, кто хочет, действовать сами по себе, пускай чистят понемногу  землю
русскую.
     - А куда ты думаешь двинуться, батько? - спросил Чорнота.
     - Займу Львов, а затем уже пойду и в Польшу.
     Вечером Хмельницкий совещался с Выговским.
     - Зачем пан Хмельницкий исполняет волю казаков?
     - А что же прикажешь мне делать? Они рвутся в бой с  поляками,  пусть
их потешатся.
     - А слышал ли пан Хмельницкий, ходят слухи, что королем будет  избран
Ян Казимир?
     - Не только слышал, - с усмешкой отвечал Хмельницкий, - но  даже  сам
принимаю деятельное участие в этом избрании.
     - Пан гетман? - удивился шляхтич.
     - Да! - отвечал  Хмельницкий.  -  Я  уже  говорил  с  послом  от  Яна
Казимира. Его королевское величество будущий король  Польши  обещает  дать
нам все льготы и привилегии добровольно.
     Выговский улыбнулся.
     - Прошу пана Богдана верить, что король его только заманивает.
     - Посмотрим! А все же лучше попробовать достигнуть желаемого  мирными
переговорами.
     Выговский  не  возражал  более;  остальные  же  шляхтичи,  окружавшие
Богдана, даже радовались его намерению помириться с панами.
     Хмельницкий послал на сейм несколько казаков и вручил  им  грамоту  к
сейму. В ней он требовал, чтобы сейм избрал Яна Казимира. А между тем,  он
осадил Львов. Город сильно укрепился и Хмельницкий простоял  под  ним  без
успеха недели три. Казаки несколько раз предлагали взять город  приступом,
но Хмельницкий удерживал их. Наконец, он взял с города выкуп, снял осаду и
отправился к Замостью, одной из  самых  сильных  польских  крепостей.  Под
Замостьем ему пришлось бы также, вероятно, долго простоять, но в это время
пришло известие об избрании Яна Казимира. Тогда Хмельницкий послал в город
сказать, что он прекращает неприязненные действия, гарнизон может отворить
ворота и принять их, как своих союзников; но  паны  в  Замостье  не  сразу
поверили этому. Они  дали  уклончивый  ответ,  сказали,  что  будут  ждать
прибытия самого короля.
     Стояла уже половина ноября, когда к казакам явился королевский посол.
Торжественно  развевались  в  таборе  знамена,  довбаши  били  в  литавры,
стреляли из самопалов и громко приветствовали посла. Хмельницкий  встретил
его у самого въезда в табор и с большим почетом проводил до своей палатки.
Там их ждала богатая закуска со множеством вин.
     - Прошу пана посла не побрезговать на нашем угощении,  -  с  поклоном
сказал Хмельницкий. Посол привез Хмельницкому королевскую грамоту.  Король
приказывал отступить от Замостья и в Украине ждать его  комисаров.  Богдан
внимательно прочитал  королевскую  грамоту,  почтительно  поцеловал  ее  и
сказал:
     - Верю, что вновь избранный король есть избранник  Божий,  и  что  он
рассудит  меня  по  справедливости.  Повинуюсь  королевскому   приказанию,
довольно крови и вражды...  А  теперь  садитесь  пан  посол  и  выпьем  за
здоровье короля... Хорошо ляхи сделали, что избрали Яна Казимира, - сказал
он смеясь, - а то я уж собирался сам идти в Краков и дал бы  корону  тому,
кому бы захотел.
     - Пан гетман, - сказал Выговский, входя в палатку и кланяясь послу, -
не дать ли знать  городу  о  прибытия  посла  его  величества  короля  Яна
Казимира?
     - Да, да, пан Иван, - сказал Хмельницкий, -  спасибо,  что  напомнил.
Пошли тотчас же трубача в город, пусть паны порадуются  нашей  радости,  -
прибавил он с иронией. - Надо сказать пану Смяровскому, - обратился  он  к
послу, - что в Замостье не слишком-то  долюбливают  Яна  Казимира,  им  бы
хотелось Карла, да не так вышло, как они желали. Передай им от  меня,  пан
Выговский, что я ухожу завтра, могут служить благодарственные молебны, что
так легко от меня отделались. Но я не  хочу  даром  проливать  кровь...  Я
уверен, что при новом короле все пойдет иначе,  и  вас,  панов,  он  будет
держать в руках, - прибавил он, похлопав посла по плечу.
     - Если пан гетман позволит,  -  вежливо  прибавил  посол,  вставая  и
кланяясь, - я проеду в Замостье и объявлю об избрании Яна Казимира.
     - Не торопись, пан Смяровский, - удержал его Хмельницкий. - Выпьем за
здоровье благородного шляхетства; полагаю, что  мы  теперь  будем  жить  в
дружбе.
     Часа три продолжалось угощение. Затем  посол  поехал  в  Замостье,  а
Хмельницкий приказал готовиться к отступлению.
     Лишь только отдано было приказание,  в  палатку  вошел  Карабча-мурза
рассерженный, недовольный.
     - Что это значит, Богдан Хмель? С чего ты вздумал отступать? - угрюмо
спросил он Хмельницкого.
     - Я исполняю повеление