Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
мирала, произносящего эти слова, могучая Эмма Гамильтон казалась
богатырем... Фердинанд заплакал:
- Вы не знаете моих неаполитанцев. Все они - первейшие в мире трусы,
а я средь них - главный и коронованный трус!
Оркестры заиграли, и "лучшая армия мира" пошла отвоевывать Рим у
французов. Сэр Уильям сказал, что скоро они увидят короля в авангарде
дезертиров; дальновидный политик, он сразу просил у Нельсона корабль,
дабы заранее погрузить на него свои антики - для отправки их в Англию.
- Поход на Рим кончится революцией в Неаполе... Эти босяки не станут
воевать ради предначертаний нашего Питта!
В декабре Неаполь увидел своего короля.
- Мои вояки разбежались кто куда... Французы скоро будут в Неаполе!
Спасите нас, - умолял он Нельсона.
Королевские сокровища спешно погрузили на корабли британской эскадры.
Фердинанд умолил адмирала Караччиоли следовать в конвое эскадры. Была
страшная буря. Флагманский корабль Нельсона чуть не погиб. Зато
неаполитанские корабли легко преодолевали волну, у них не было ни
аварий, ни поломок рангоута. Фердинанд, страдая, сделал Нельсону
выговор:
- Мой адмирал лучше вас, англичан, знает свое дело... Мне бы
следовало плыть не с вами, а с Караччиоли. Вы показали себя мастером
сражений на море, но перед стихией вы жалкий ученик...
Нельсон это запомнил! Эскадра наконец достигла Палермо; придворные
сразу раскинули карточные столы, началась игра, Эмма и Нельсон швыряли
золото горстями. Капитан Трубридж, флаг-офицер Нельсона, заметил своему
адмиралу:
- Милорд, неужели вы испытываете удовольствие от азарта в этом гнезде
королевского позора? Англия, знайте это, уже извещена, когда и с кем вы
проводите время.
- Трубридж, еще одно слово, и вас ждет отставка...
К удивлению всех, Караччиоли покидал Палермо - он пожелал вернуться в
Неаполь. Нельсон осудил его за это:
- Король считает вас своим другом, а вы бросаете его величество ради
неаполитанских голодранцев. Мне не стоит труда доломать и дожечь остатки
вашего полудохлого флота.
- Прощайте! - отвечал Караччиоли. - Мой неаполитанский патриотизм
дороже любой королевской благосклонности...
Неаполь он застал встревоженным, все ждали прихода французов, а
Чимароза ожидал их даже с нетерпением:
- Я родился в грязном подвале прачечной, где стирала моя мать. Моим
отцом был каменщик, упавший с высоты храма на мостовую... Мне ли, сыну
прачки и каменщика, отворачиваться от идей свободы, равенства и
братства!
- Браво, маэстро, браво! - отвечал князь Караччиоли. - После бегства
Бурбонов в Палермо я, как и вы, уже не считаю себя связанным с ними
былою присягой...
Театр "Сан-Карло", поражавший помпезным великолепием, уже огласился
революционным гимном Доменико Чимарозы:
Народ, не знай порабощенья,
Освобождайся от цепей,
В огонь бросай изображенья
Тиранов гнусных - королей.
Перед дворцом в пламени костров корчились королевские портреты,
сгорали их знамена, здесь Чимароза встретил Паизиелло:
- Как я рад, что ты остался с нами, Джованни!
- С вами? Я остался со своей музыкой и своей женой...
В январе 1799 года на обломках Королевства обеих Сицилий французы
образовали Партснопейскую республику. Народ ожидал райской жизни, но
получил от пришельцев грабежи, мародерство, насилия... Даже нищие
лаццарони были растерянны:
- Французы посадили "деревья свободы", но деревья не успели прижиться
к земле, как у нас отняли даже остатки свободы...
Чимароза не терял веры в торжество новых идеалов:
- Эскадра адмирала Ушакова образумит этих грубых невеж, русские люди
всегда справедливы.
Караччиоли сомневался в помощи русских:
- Ушаков сражается на Корфу, а Нельсон торчит в Палермо, и он всегда
может вернуться в Неаполь раньше Ушакова.
Вы забываете, маэстро, что эскадра Нельсона сейчас союзна эскадре
Ушакова, они обязаны действовать заодно - против нас!
- Но что меж ними общего? - не уступал Чимароза. - Нельсон из Палермо
угрожает Неаполю, поддерживая королей, а Ушаков создает для греков
демократическую республику...
***
Весною в Неаполь ворвались банды кардинала Руффо - личная гвардия
Каролины, набранная из подонков и религиозных фанатиков. С моря их
прикрывали английские корабли под флатом капитана Фута... Началась
страшная резня! Французский гарнизон затворился в крепости.
Неаполитанский флот, неся штандарт князя Караччиоли, помогал осажденным
корабельными пушками. В эти дни были умерщвлены лучшие люди Италии -
поэты и врачи, мыслители и художники. Бандиты ворвались и в дом Доменико
Чимарозы, который в ужасе закрыл глаза, чтобы не видеть, как его
волшебные клавичембало вылетали из окон на мостовую. Ему было сказано:
- Теперь запоешь другие гимны... Пошли, пес!
Адмирал Ушаков высадил близ Неаполя матросский десант во главе с
капитан-лейтенантом Г. Г. Белли: этот десант на юге страны смыкался с
войсками Суворова в Италии Северной. С боями двигаясь от Портичи, Белли
вступил в Неаполь - уже растерзанный, полумертвый. Павел I извещал
Суворова: "Сделанное Белли в Италии доказывает, что русские люди на
войне всех прочих бить будут..." Но кого бить тут?
Средь улиц несчастного Неаполя лежали неубранные груды тел, и над
ними роились мириады гудящих мух.
- Что делать-то нам? - оторопело спрашивали матросы.
- Людей спасать, - отвечал им Белли...
"Русские, - сообщал очевидец, - одни охраняли спокойствие в Неаполе и
общим голосом народа провозглашены спасителями города". Дома в Неаполе,
занятые ими, стали единственным прибежищем для республиканцев -
французов и жителей Неаполя; Белли никого не выдавал на расправу, а его
матросы без лишних разговоров били бандитов в морду:
- Иди, иди.., бог подаст! А я добавлю...
Появление русских ускорило капитуляцию. Французы сложили оружие перед
капитаном Футом, который и обещал им:
- Клянусь честью джентльмена и честью короля Англии, что все вы и
ваши семьи будете отпущены в Тулон...
Но кардинал Руффо арестовал Караччиоли:
- Князь! Вас высоко чтил мой король, потому я дарую вам жизнь,
которую вы и закончите в тюрьме на соломе...
Только теперь синеву Неаполитанской бухты возмутили якоря, брошенные
кораблями Нельсона; с берега видели, как ветер раздувает широченное
платье леди Гамильтон, стоявшей на палубе подле адмирала. Нельсон
пребывал в ярости - русские опередили его в Неаполе; теперь ни он сам,
ни его Трубридж, ни даже кардинал Руффо ничего не могли с ними поделать.
Белли подчинялся только Ушакову:
- Я имею приказ своего адмирала - избавить несчастных от истязаний,
после чего мой десант пойдет на Рим...
Руффо поднес в презент Трубриджу отрубленную голову французского
офицера. Эмма Гамильтон была возмущена:
- Как вы осмелились принять ее, если этот великолепный сувенир по
праву принадлежит Нельсону.., только Нельсону!
Нельсон сказал, что милосердие можно оставить за кормою.
- Всем пленным сразу же отрубайте головы!
- Но я поручился честью джентльмена, - возразил Фут.
- Этот товар мало чего стоит на войне.
- Я поручился и честью короля Англии! - негодовал Фут.
- В Неаполе один король - я, - отвечал Нельсон. Он велел вытащить из
темницы адмирала Караччиоли. - Вы собирались там отсидеться, но вам
предстоит повисеть. Смотрите, какие высокие мачты, а их длинные реи -
это готовые виселицы...
Даже злодей и мерзавец Руффо вступился за адмирала:
- Оставьте старого человека в покое, он помрет и без вас.
Или судите его, но приговор пусть конфирмует сам король.
- Мне некогда ждать вашего короля, - огрызнулся Нельсон...
Франческо Караччиоли было семьдесят лет. Он не хотел умирать, умоляя
о пощаде не адмирала, а Эмму Гамильтон:
- Ваше нежное женское сердце доступнее жалости...
- У меня нет сердца! - отвечала ему красавица. Эмма Гамильтон
закрылась в каюте, из которой вышла на палубу только затем, чтобы
насладиться сценой повешения. Когда адмирал-республиканец, с безумным
воем взвился на веревке под самые небеса, все услышали рукоплескания
женщины:
- Прекрасно, Горацио! Благодарю за такое зрелище...
Англичане боготворят память о Нельсоне, но даже они не оправдывают
кровожадность своего идола. Они поставили ему в Лондоне памятник, о
котором лучше всего сказано у Герцена:
"Дурной памятник - дурному человеку!"
Чтобы королю не возиться с устройством эшафота, Нельсон любезно
предоставил к услугам Бурбонов мачты и реи кораблей своей эскадры. Сорок
тысяч человек были приговорены к смерти и столько же было посажено в
тюрьмы...
***
Изувеченный страшными пытками Доменико Чимароза ожидал в темнице
смертного часа, смерть была избавлением от ярости палачей. Треск его
клавичембало, выброшенных на улицу, иногда казался ему хрустом
собственных костей...
К нему вошел молодой офицер в белом мундире:
- Я - капитан русского флота Белли. Вы, маэстро, наверное, и не
знаете, что после вашего отъезда весь Петербург был переполнен вашими
чудесными ариями.
- Мои арии... Жив ли Паизиелло? - спросил Чимароза.
- Да! Он сумел вернуть себе милость королевы, горячо заверив ее, что
именно вы насильно удержали его в Неаполе.
- Иезуит.., адмирал был прав! А что ждет меня?
Белли с лязгом обнажил клинок боевой шпаги:
- А вас ждет бессмертие.., следуйте за мной.
Двери узилища растворились, и Белли вывел на свободу не Чимарозу..,
нет, его тень! Еще недавно веселый толстяк, блиставший остроумием,
превратился после пыток в калеку, почти урода, и даже блеск солнца не
мог оживить его страдальческих глаз.
Вдали тихо курился Везувий...
Белли довез композитора до его дома.
Он вложил шпагу в ножны со словами:
- Благодарите не меня, а русский кабинет, выступивший с протестом в
вашу защиту. Но лучше вам уехать отсюда, маэстро! Неаполь не для вас...
Чимароза удалился в изгнание. Многие тогда полагали, что он вернется
в Петербург. Но сил хватило лишь на то, чтобы добраться до Венеции, где
он и поселился на канале Гранде в гостинице "Три звезды". Как писал
позже Стендаль, "упоминать о Чимарозе в Неаполе не годилось". И не
только в Неаполе - полиция всюду преследовала это знаменитое имя, из
книг и партитур вырывались его портреты... Смерть композитора была
внезапной, и никто не мог рассеять слухов о том, что Доменико Чимароза
был отравлен по приказу Каролины.
Скульптор Антонио Канова исполнил его бюст - в мраморе.
Этот бюст был установлен в Пантеоне и через несколько лет перенесен в
галерею Капитолия, где и находится сейчас рядом с другими скульптурными
портретами бессмертных сынов Италии.
...А эсминец "Капитан Белли" был переименован в "Карла Либкнехта", и
я хорошо помню его стремительные, благородные очертания. Дело в том, что
во время войны мой "Грозный" проводил в океане боевые операции совместно
с "Карлом Либкнехтом". Но я - юнга! - не мог тогда знать, что рядом с
нами вспарывает форштевнем крутую волну бывший "Капитан Белли".
Впрочем, я многого тогда не знал.
Не знал, кто такой Белли и кто такой Чимароза...
Понимание приходит с годами.
Иногда даже слишком поздно!
Валентин ПИКУЛЬ
ДОСУГИ ЛЮБИТЕЛЯ МУЗ
ONLINE БИБЛИОТЕКА p://www.bestlibrary.ru
Вдали остался древний Торжок - с его душистою тишиной провинции, с
угасшей славой пожарских котлет, воспетых Пушкиным. Бежали поляны в
синих васильках, сухо шелестели серебряные овсы. Поля, поля, поля... Над
разливами хлебов показались кущи старого парка - это село Никольское на
реке Озсуге; за кулисами юной поросли укрылись остатки былой усадьбы.
"Минувшее предстало предо мною!" Отсверкали молнии давних времен, войны
чередовались с недородами, эпидемии с восстаниями, но здесь до наших
дней выстояли могучие вязы и липы, веками цветет неутомимый жасмин,
вспыхивают яркие созвездия шиповников. Вот и ротонда
мавзолея-усыпальницы, где опочил сам создатель этой красоты, когда-то
писавший: "Я думал выстроить храм солнцу.., чтобы в лучшию часть лета
солнце садилось или сходилось в дом свой покоиться. Такой храм должен
быть сквозным.., с обеих сторон его лес. Но где время? И где случай?"
Время вспомнить о Николае Александровиче Львове.
Выпал случай начать рассказ с Гаврилы Державина, ибо имя Львова
неотделимо от имени великого российского барда.
***
Смолоду парил высоко, но земных радостей не избегал.
Катерина Урусова, некрасивая тихонькая поэтесса, была влюблена в
этого крепкого, добротного человека, хотя Гаврила Романыч от брачных уз
с вдохновенной княжною уклонился.
- Я мараю стихи, да еще она марать станет, эдак-то и щей некому в
доме будет сварить, - говаривал он себе в оправдание.
А на празднике водосвятия, глядя на суету народную из окошек дома
Козодавлевых, приметил он в толпе девицу Катерину Яковлевну, и она ему
полюбилась. Нанес визит ее матушке; босая девка светила поэту сальною
свечкой, воткнутой в медный подсвечник; пили чай в горницах; избранница
поэтического сердца вязала чулок и отвечала лишь тогда, когда ее
спросят; улучив момент, Державин с прямотою солдата заявил красавице:
- Уж ты не мучь меня, скажи - каков я тебе кажусь-то?
- Да не противны, сударь...
В апреле 1778 года сыграли свадьбу, и поэт надолго погрузился в
семейное блаженство, никогда не забывая воспеть в стихах свою волшебную
"Плениру".
В одно же время с женою обрел Державин и друга себе - Николеньку
Львова, а этот замечательный человек вошел не только в быт, но и в
поэзию Державина... Историки признают, что "в поэзии Львов выше всего
ставил простоту и естественность, он знал цену народного языка и
сказочных преданий.
Львов надолго остался главным эстетическим советником Державина".
- Опять ты, Романыч, под облака залетел, - выговаривал он поэту. - На
что тебе писать "потомком Атиллы, жителем реки Ра"? Не проще ли сказать
эдак: сам я из Казани, урожден на раздолье волжском. Отвяжись от
символов классических, от коих ни тепло, ни знобко, - стань босиком на
землю русскую!
Давеча за ужином нахваливал ты пирог с грибами да квасы с погребца...
- Ой, Николка, друг мой, што говоришь-то? Неужто мне, пииту, пироги с
квасами воспевать?
- А разве не слышал, как девки в хороводе поют: "Я с комариком
плясала"? Простонародье и комара смело в поэзию погружает. Пироги да
квасы - суть приметы жизни народной.
Вот и пиши, что любо всем нам, и станешь велик, яко Гомер...
Воспарить к славе можно ведь и от румяной корочки пирога!
Из подражателя классикам Державин вырос в дерзкого разрушителя
классики, а советы Львова даром не пропали:
Я озреваю стол - и вижу разных блюд
Цветник, поставленный узором;
Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь-икра, и с голубым пером
Там щука пестрая - прекрасны!
Так не мог бы писать ни Тредиаковский, ни Ломоносов!
Так мог писать только Державин - певец радостей бытия.
Как никто другой он умел брать слова, подобно живописцу, берущему на
кисть краски, и писать словами стихи, похожие на живописные полотна...
Смотрите, какие он создавал картины:
На темно-голубом эфире
Златая плавала луна:
В серебряной своей порфире,
Блистаючи с высот, она
Сквозь окна дом мой освещала
И палевым своим лучом
Златые стекла рисовала
На лаковом полу моем.
Именно так: не читайте, а - смотрите, ибо это уже не столько поэзия
слов, сколько совершенство живописных красок. Впрочем, Державин не
всегда подчинялся редактору - Львову:
- А кто сказал, что речь должна без ошибок быть? Скушно мне от слов,
кои вылизаны, как мутовка старая. Нет, друг мой!
Это чиновнику ошибаться нельзя, а творцу даже полезно...
Да и сам Львов не чтил литературных канонов:
Анапесты, спондеи, дакгили
Не аршином нашим меряюы,
Не по свойству слова русского
Были за морем заказаны.
И глагол славян обильнейший,
Звучный, сильный, плавный, значущий...
- Этот глагол, - утверждал Львов, - чтобы в заморскую рамку
втиснуться, ныне принужден корчиться.., а Русь размашиста!
Поэты редко следуют по избитым в жизни путям.
Однако случилась самая банальная история...
Петербург был прекрасен! Прямые першпективы еще терялись тогда на
козьих выгонах столичных окраин; трепеща веслами, как стрекозы
прозрачными крыльями, плыли по Неве красочные, убранные серебром и
коврами галеры и гондолы, и свежая невская вода обрызгивала нагие спины
молодых загорелых гребцов...
На одной из линий Васильевского острова проживал сенатский
обер-прокурор Алексей Афанасьевич Дьяков, и никто бы о нем в истории не
вспомнил, если бы не имел он пятерых дочерей-красавиц. Так уж случилось,
что девиц Дьяковых облюбовали поэты. Стихотворец Василий Капнист женился
на Сашеньке Дьяковой, а Хемницер и Львов влюбились в Марьюшку; она из
двух поэтов сердцем избрала Львова, после чего Хемницер уехал консулом в
Смирну, где вскоре и сгинул в нищете и одиночестве. Державин, когда
скончалась его волшебная "Пленира", тоже явился в дом Дьяковых, где
избрал подругу для старости - Дашеньку, но это случилось гораздо
позже... А сейчас прокурор Дьяков мешал браку Маши со Львовым, который
положения в свете еще не обрел, а богатства не нажил.
- Что у него и есть-то? Одно убогое сельцо Никольское под Торжком, а
там, сказывают, болото киснет по берегам Овсуги, коровы осокой
кормятся... Да и чин у него велик ли?
- Николенька, - отвечала Маша, - уже причислен к посольству нашему в
Испании, а в Мадриде чай чины выслужит.
- Вот и пущай в Мадрид убирается, - рассудил непокорный прокурор. - С
глаз долой - из сердца вон...
Не так думали влюбленные, и Львов предложил Маше бежать в Испанию,
где и венчаться; но все случилось иначе. Была зима - хорошая и ядреная,
солнце светило ярчайше, сизые дымы лениво уплывали в небо над крышами
российской столицы. Сунув руки в муфту. Маша Дьякова уселась в санки.
- Вези к сестрице, - велела кучеру.
Но едва тронулись, как в сани заскочил друг жениха Васенька Свечин,
гвардейский повеса и гуляка лихой, любитель трепетных сердечных
приключений. Кучеру он сказал:
- Езжай в Галерную гавань, прямо к церкви. Там уже все готово и нас
ждут. Будешь молчать - детишкам на пряники дам...
В тихой церквушке Галерной гавани Львов тайно обручился с Машей,
которую Свечин тем же порядком и отвез обратно под родительский кров.
Молодые люди дали клятву скрывать свой брак от людей и несколько лет
прожили в разлуке, храня верность друг другу. А родители, не зная, что
их дочь замужем, все еще подыскивали для нее богатых женихов; в доме
Дьяковых гремели балы, ревели трубы крепостного оркестра, блестящие
уланы и гусары крутили усы...
- Неужто, - спрашивали отец с матерью, - золотко наше, ни один из них
не люб твоему сердцу?
- Дорогие папенька и маменька, видеть их не могу!
- Да ведь годы-то идут... Гляди, так и засохнешь.
Прошло три года, и суровый отец уступил дочери:
- Ладно, ты победила: ступай за Николку своего...
В канун свадьбы молодые объявили, что они давно обручены. Дьякова
чуть удар не хватил... Благородный Львов вывел перед гостями за руки
лакея Ивашку и горничную Аксинью:
- Чтобы свадьба не порушилась, вот вам жених с невестой.
Сколь любят они друг друга и страдают, Алексей Афанась