Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
Обед в харчевне не поднял его настроения. Чтобы унять досаду, он
много ходил по городу и вернулся к себе только поздно вечером. Шишкова в
своей комнате еще не было. Он попросил лакея принести чаю, выпил чашку и
лег спать.
Сон не шел. Арапов лежал с открытыми глазами и думал о странном,
ребяческом поведении великого князя, о странном прусском генерале Фуле, не
нюхавшем пороха и тем не менее сделавшимся у императора главным военным
авторитетом, о странном назначении адмирала Чичагова на пост командующего
сухопутной армией, думал и о других странностях, увиденных в Вильно. Думал
обо всем этом и чувствовал, как в душу вползает черная тоска. "Интересно,
что сказал бы Ушаков, если бы оказался здесь?"
Из коридора в комнату Шишкова щелкнула дверь. Наконец-то секретарь
вернулся. Значит, бал уже кончился и все разошлись спать. "И мне тоже пора
спать", - приказал себе Арапов. Он закрыл глаза и больше их не открывал.
Его разбудил стук в дверь в комнату к Шишкову. Сразу же после стука
он услышал голос из коридора:
- Ваше высокопревосходительство, государь требует. Срочно!
Раздался щелчок открываемого дверного замка, потом шумно задвигали
стулом, потом послышалось, как захлопнулась дверь, как чьи-то легкие шаги
стали удаляться по коридору, затем стало тихо. Арапов понял, что случилась
что-то очень важное. Он встал и зажег свечу. Было два часа ночи. Ложиться
уже не было смысла. До сна ли, когда сам государь не спит и секретаря
своего на ноги поднял?
Шишков вернулся довольно быстро, но зашел сразу не к себе, а в
комнату к Арапову - то ли ошибся дверями, то ли на свет заглянул. Лицо его
было озабочено.
- Ужасные вести, - сказал он. - Французы вступили в наши пределы. Мне
велено написать приказ армиям.
Он прошел через дверь, соединявшую комнаты, и сразу сел писать. Через
полчаса появился снова, держа в руках исписанный лист бумаги.
- Я ужасно волнуюсь. Прочтите, не допустил ли ошибок?
Арапов взял из его рук бумагу и прочитал следующее:
"ПРИКАЗ НАШИМ АРМИЯМ.
Из давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки
французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами
надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных
оскорблений, при всем нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были
ополчиться и собрать войски наши; но и тогда, ласкаясь еще примирением,
оставались в пределах нашей империи, не нарушая мира, а быв токмо готовыми
к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого
нами спокойствия. Французский император нападением на войски наши при
Ковне открыл первым войну. Итак, видя его никакими средствами
непреклонного к миру, не останется нам ничего иного, как призвав на помощь
свидетеля и защитника правды, всемогущего творца небес, поставить силы
наши противу сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям,
полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет
громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество,
свободу. Я с вами. На зачинающего Бог.
Аїлїеїкїсїаїнїдїр.
В Вильне июня 13-го 1812".
- Мне трудно судить о стиле подобных документов, - сказал Арапов,
прочитав проект приказа, - но мне кажется, здесь есть все, что необходимо.
Государственный секретарь взял бумагу, перекрестился и пошел с нею к
императору.
Дом уже не спал. Слышались хлопанье дверьми, возбужденные голоса, со
двора доносилось ржание лошадей. Тревога подняла всех. Да и рассвело уже
совсем.
Арапов вышел во двор и стал умываться у кадушки с водой. "Неужели
французы так близко? - недоумевал он. - А вчера об этом еще никто не
знал..."
Когда он вернулся к себе, Шишков был уже в своей комнате. Заглянув к
нему, секретарь сказал:
- Приказ государь подписал. Нам надобно собираться. Неприятель идет
скорыми шагами.
- Разве Вильно оставляем?
- Здесь опасно. Государь решил отходить.
Шишков снова пошел наверх, на этот раз понес императору на подпись
письмо наместнику в Петербурге графу Салтыкову, в котором тот извещался о
нашествии наполеоновских войск. Арапов вышел на улицу, где уже толпились
солдаты, слышались команды офицеров. На душе его было худо, худо от того,
что до сих пор еще не определился к делу. Шишков, правда, обещал все
устроить, но ему сейчас не до него...
- Капитан, - вдруг услышал он знакомый насмешливый голос, - еще не
нашли своего адмирала?
Это был лихой генерал с бакенбардами, вчерашний знакомый. Он гарцевал
на вороном коне, помолодевший, веселый, словно поднятая тревога была для
него самым радостным событием.
- Адъютантом ко мне хотите?
Арапов пристально смотрел на него, пытаясь понять, шутит он или не
шутит.
- Ну как, соглашаетесь?
- А справлюсь? Я же морской офицер...
Генерал захохотал:
- Если адмирал ваш командует сухопутной армией, почему бы и вам не
испытать себя в нашем деле? Решайтесь, капитан, пока не тронулись. Моя
бригада стоит через улицу. Запомните: бригада Кульнева.
Генерал поскакал дальше, а Арапов, проводив его взглядом, пошел в дом
сказать Шишкову о своем намерении расстаться с ним. Он решил идти в
адъютанты к усатому, чем-то понравившемуся ему генералу.
Часть четвертая
В ДНИ НАШЕСТВИЯ
1
Весть о вступлении наполеоновских войск на русскую землю долетела до
Темникова непостижимо быстро. Без участия курьеров, неизвестно даже как.
Будто ветром занесло ее. Прилетела и тотчас взбудоражила народ.
Война... В устах россиян это слово, пожалуй, звучало чаще, чем у
других народов. С кем только не приходилось воевать! С татарами воевали,
со шведами воевали, с турками воевали, с немцами воевали - всех
неприятелей даже не упомнишь. Разные случались войны. Иные чужеземцы,
вторгаясь на русскую землю, грабили города и села, предавали огню, а самих
жителей угоняли в рабство. Были и такие, что доходили до самой Москвы.
Страшные опустошения несли с собой войны. После тех войн жизнь на земле на
какое-то время как бы останавливалась, некому было в поле выйти. Над
выжженными пространствами летали одни только черные вороны, выискивая себе
добычу...
К счастью, на памяти последних поколений таких опустошительных войн
уже не было. Войны возникали, но не такие, чтобы мечами кромсали самое
нутро России. Войны проходили где-то на окраинах государства, чаще на
"чужой земле". Только недавно отгремели войны с Турцией и Швецией. Но
спросите, много ли страху нагнали они на темниковцев? А война с Персией,
начатая еще в 1804 году и еще не доведенная до конца? Да на нее просто не
обращали внимания. Воюют солдатушки, ну и пусть воюют, а им, темниковцам,
до этого нет никакого дела.
Весть о войне с Францией была воспринята иначе. Для темниковцев, как
и для всех россиян, это было нашествие на русскую землю опаснейшего врага
- нашествие, непосредственно угрожавшее и им самим.
Взбудораженным темниковцам не сиделось дома. На улицах города ловили
старых солдат, из тех, кто бывал в войнах, и засыпали вопросами: какие
они, эти самые французы, шибко ли воюют, храбрые аль не храбрые, смогут
дойти до темниковских земель аль не смогут - все хотелось знать людям.
Ушакову тоже не сиделось дома. Узнав о войне, пошел к своим
крестьянам, чтобы сказать им это. А те уже толпились у барского дома. Сами
пришли, поднятые тревожной вестью, да не одни - были среди них и не
алексеевские, из соседних деревень, а двое оказались из самого Темникова.
До этого мужикам довелось говорить с солдатом-инвалидом, которому в войне
руку оторвало. Тот солдат французов в лицо видел, со штыком на них ходил.
Но разве мог солдат знать о неприятеле столько, сколько знаменитый
адмирал, известный всему миру? Адмирал этим самым французам сам чинил
баталии, принуждал их к ретираде. Он-то, адмирал Ушаков, батюшка Федор
Федорович, все знает, далеко видит и может доподлинно сказать, каким
образом пойдет сия война и чем она может кончиться.
- Дети мои, - заговорил Ушаков, окруженный толпой, - неприятель пошел
на русскую землю неслыханно дерзкий, неслыханно сильный. Но нам ли
страшиться его? Приходили к нам и раньше сильные да жестокие враги, но не
сломился от того российский народ. Выстояли россияне. Выстоим и теперь, не
позволим Бонапарту торжествовать над нами, прогоним с земли русской.
Зашумели мужики, ободренные словом. Понравилась им речь адмирала.
Правильно адмирал сказал: русскую землю ворогам не покорить!
- Нужно будет, все пойдем в солдаты, а антихристу не отдадимся!
- Бонапарт боек, да кишкой тонок!
- Придет на русскую землю, да отступится!
Некоторое время спустя Ушаков получил с нарочным записку от уездного
предводителя дворянства Никифорова. Он приглашался на собрание дворян по
случаю получения манифеста о войне, подписанного его императорским
величеством Александром I. Ушакову в этот день нездоровилось, болела
голова, но он решил все же ехать. Нельзя было не ехать. Собрание-то
созывалось не по пустому делу.
В Темников Ушаков приехал за четверть часа до начала собрания.
Площадь перед зданием уездной управы оказалась забитой экипажами. Ушаков
разрешил кучеру ехать на гостиный двор и ждать его там.
В зале, где собирался народ, были заняты почти все места. Однако
главного уездного и городского начальства еще не было. Встретившийся у
входа городской секретарь сообщил Ушакову, что все начальство с час тому
назад направилось с приехавшим из Тамбова губернским представителем к
городничему попить чайку и еще не вернулось.
Ушаков увидел в зале аксельского помещика Титова, сидевшего у окна и
сторожившего для кого-то рядом с собой свободное кресло. Титов тоже увидел
его и развязно махнул рукой:
- Поклон адмиралу! Ежели не брезгуете, можете сесть, - показал он на
место рядом с собой.
Не ответив на приветствие, Ушаков прошел дальше, к передним рядам.
Этот человек был ему противен.
Ушакову дали место в первом ряду. Он уселся тихо, стараясь не
вызывать к себе внимания. Между тем сидевшие рядом то и дело оборачивались
назад, где слышались негромкие голоса. Шел разговор о войне.
- Трудно наше положение, - рассказывал кто-то угрюмо, - тамбовский
офицер, что к нам приехал на собрание, рассказывал давеча: армия наша
ретираду держит и что-де государь войска покинул и через Москву в
Петербург направился.
- Не может того быть, - возразил другой голос, самоуверенный, бойкий,
- не может быть, чтобы государь армию свою оставил. Государь там. А армия
отходит для того только, чтобы Бонапарта паршивого с войсками его поглубже
в леса русские заманить да здесь и прикончить. Окружить и травить, как
волков. Истинный Бог, несдобровать этому Бонапарту.
- Сие может и так, а все же... Давно не было, чтобы по своей же земле
от неприятельской армии так бежали. Может статься, до самой Москвы
Бонапарта вот так вот заманивать будем, - добавил угрюмый рассказчик уже
насмешливо.
- До Москвы далеко, до Москвы Бонапарта не пустят, ему еще до
Смоленска шею сломают.
Наконец появилось и само начальство - предводитель уездного
дворянства, капитан-исправник, городничий, а с ними тамбовский гость в
мундире пехотного майора. Заметив в зале Ушакова, Никифоров слегка ему
поклонился, городничий сделал то же самое. Имей на себе адмиральскую
форму, он удостоился бы и внимания тамбовского гостя, но Ушаков приехал в
партикулярном, и тот даже не задержал на нем своего взгляда.
Никифоров представил собравшимся губернского представителя, после
чего начал такую речь:
- Господа, вы уже имели возможность слышать о зловещем вступлении
армии Наполеона в пределы Российской империи и о манифесте, данном по сему
случаю его императорским величеством. Дозвольте зачитать сей манифест.
На некоторое время в зале поднялся легкий шумок - кто-то
прокашливался, кто-то высмаркивался, кто-то скрипел стулом, ища более
удобную позу, - но вот шумок стих, и Никифоров начал чтение императорского
манифеста.
Извещая о французском нашествии, император призывал в своем манифесте
встать на защиту веры, отечества и свободы, призывал россиян к созданию
народного ополчения.
- "...Сия внутренняя сила, - нараспев читал Никифоров, - не есть
милиция или рекрутский набор, но временное верных сынов России ополчение,
устрояемое из предосторожности, в подкрепление войскам и для надлежащего
охранения отечества..."
Ушаков слушал и вспоминал недавний разговор с мужиками о войне. Он
правильно сделал, что не утаил от них опасности, нависшей над Россией.
Опасный, зело опасный момент наступил для судеб страны. Русский народ и
без того порабощен, а в случае победы неприятеля на него ляжет еще и
порабощение иностранное. А допустить сие никак нельзя. Все силы надо
собрать, ничего не пожалеть, а ворога победить!..
Когда чтение манифеста подошло к концу, Никифоров налил воды, выпил
и, оглядывая притихший зал, заговорил:
- Я думаю, господа, нет особой необходимости выражать нам свои
верноподданические чувства. Российское дворянство всегда было и остается
надежным оплотом государя и его империи. Все мы готовы отдать за государя
свои жизни. Но в настоящий момент государь жертвы такой от нас, дворян, не
требует. Государь ждет от нас помощи русской армии, ждет от нас новых
регулярных полков, ждет ополчения. - Никифоров с минуту пошептался с
сидевшим с ним рядом тамбовским майором и продолжал: - Я уже имел честь
представить вам господина Ильина. - Легкий поклон в сторону майора. -
Господин майор представляет здесь Первый тамбовский пехотный полк, ныне
формируемый. Мы, сидящие за этим столом, вместе с гостем из Тамбова
обращаемся к вам с просьбой внести пожертвования названному полку. Прошу,
господа, подойти по очереди к столу и записать в ведомости сумму, какую
желаете внести. Прошу! - повторил он и сделал секретарю, сидевшему за
отдельным столиком, знак, чтобы приготовился записывать.
В зале задвигались, зашушукались, но подходить к столу никто не
решился. Раздался чей-то голос:
- Много ли надо?
- Для снаряжения и вооружения полка требуются немалые средства, -
пояснил Никифоров, уже не вставая с места. - Я думаю, неясностей тут быть
не может. Чем больше внесем в сие государственное дело, тем будет лучше.
После этого разъяснения других вопросов не последовало. Но и
подходить не решались. Все чего-то выжидали.
- Что ж, господа, - поднялся предводитель дворянства с такой улыбкой,
словно просил на него не обижаться, - если нет смелых, тогда будем
приглашать по списку. - Он придвинул к себе лежавшую на столе бумагу,
посмотрел в нее и выкрикнул: - Господин Титов, прошу!
Титов, не поднимаясь с места, запротестовал:
- Почему именно я?
- Вашей фамилией открывается список.
- Сие ничего не значит. Есть дворяне побогаче меня. Пусть они первыми
будут.
- Так вы тоже не из бедных. За вами более ста душ мужского пола.
- А много ли от них толку? Каждую копейку со слезами выбиваю. Слава
одна, что крестьяне.
Говоря это, Титов все же поднялся с места и не спеша приблизился к
столику секретаря.
- Так уж и быть, первый так первый... Запишите от меня пять рублей. -
И, достав из кармана бумажник, он невозмутимо начал рыться в нем, ища
нужную ассигнацию.
Начальство смотрело на него с недоумением. Никифоров даже вскочил, не
зная, как отнестись к словам помещика - как к шутке или как к серьезному
решению.
- Но, милостивый государь, - уставился он на него, - этого слишком
мало. Вы можете гораздо больше.
- У меня с собой больше нет.
- Так мы же не просим, чтобы непременно в сию минуту. Вы подпишитесь
на приличествующую вам сумму, а деньги можете прислать завтра или
послезавтра, как вам будет угодно.
- Я уже сказал, больше пяти не могу. - Титов уже вытащил найденную в
бумажнике ассигнацию, но, услышав слова предводителя дворянства, засунул
ее обратно. - Не желаете пяти, могу вообще ничего не дать. Не станете же
меня приневоливать.
- Боже милосердный, - застонал Никифоров. - Хоть бы прибавили
малость.
- Извольте, малость прибавить могу, - оставался невозмутимым Титов. -
Запишите: семь рублей, и ни копейки больше.
Ушаков смотрел на этот торг с чувством неловкости за темниковское
дворянство. Конечно, от Титова можно ожидать все, этот человек имеет
отдаленное понятие о патриотизме. Удивляло другое: в зале не раздалось ни
одного голоса в осуждение поведения помещика, не желавшего внести
приличный вклад в оборонное дело отечества. Дворяне молчали, и их молчание
можно было принять за одобрение поведения Титова.
Ушаков встал, и еще не успел Титов расписаться в ведомости и выложить
на "спасение отечества" свои несчастные семь рублей, как с решительным
видом подошел к столу.
- Извините, господа, - сказал он, - я плохо себя чувствую и прошу
дозволить подписаться вне очереди.
- Пожалуйте, ваше высокопревосходительство, пожалуйте!.. - поклонился
ему Никифоров. - Сколько подписать изволите?
- Две тысячи рублей.
- Покорнейше благодарим, ваше высокопревосходительство, покорнейше
благодарим! - обрадовался Никифоров и обратился в зал: - Слышали, господа?
Отставной адмирал, кавалер многих орденов Федор Федорович Ушаков жалует
Тамбовскому полку две тысячи рублей!
Предводитель дворянства хотел еще что-то сказать в хвалу адмирала, но
тот так посмотрел на него, что смолк на полуслове. Ушаков поставил в
ведомости свою подпись и, сказав, что деньги будут доставлены позже,
направился к выходу.
* * *
Оставив уездное дворянство, Ушаков пошел к гостиному двору, чтобы
оттуда ехать домой. Он чувствовал себя плохо. Утром болела только голова,
а теперь и в ногах замозжило. Впрочем, это могло быть к перемене погоды. В
последнее время с ним часто так бывало: чуть что - замозжит, заноет в
теле, спасения нет. И ничего с этими недугами, наверное, уже не
сделаешь... То были недуги старости. Покоя бы сейчас настоящего, да где
его взять? Нет и не может быть нынче покоя. Не до покоя теперь...
Домов за десять до гостиного двора Ушаков невольно остановился,
привлеченный необычной подводой, сопровождаемой тремя монахинями.
Заваленная наполовину каким-то тряпьем, повозка передвигалась от дома к
дому, и, когда останавливалась, монахини устраивали короткие молебствия,
отдаленно напоминавшие служения во время церковных выходов. Они пели
молитвы, после чего призывали народ пожертвовать на войну с опасным
"ворогом" кто сколько может. Люди выносили из домов вяленую рыбу, сухари,
различное тряпье, клали все это на телегу, получая взамен маленькие
просвирки и свечи. Кое-кто подавал деньги; их опускали в ларец, украшенный
серебряным крестом, что носила одна из черниц.
Вот старик с лохматыми волосами, словно присыпанными мукой, вынес
узел с овечьей шерстью. Прежде чем положить шерсть на телегу, он стал
показывать ее старшей монахине: пусть сама посмотрит, какая хорошая у него
шерсть, ни одного комочка не нащупаешь, для себя ее собир