ую они свернули,  он  пожелал  здесь
спешиться и закусить. Слуги устроили на пнях стол и положили вокруг спи-
ленные стволы. Только один они сделали со спинкой  и  устлали  попонами;
туда усадил Генрих прелестную Габриель.
   Платье на ней было зеленое с серебряным позументом и такая же  шляпа.
Остывшее солнце не зажигало ее волос ярким блеском  праздничных  времен,
когда алмазы сверкали в них. Ни к чему. Тихое  сияние,  окутывающее  су-
щество, которое еще с нами, но готово покинуть нас, медленно,  но  верно
проникает в сердца. Генрих поглаживал кончики  ее  пальцев,  прислуживая
ей. Щеки ее - снег перед тем, как растаять, и розы расцветают под ним. О
прекрасная жизнь! Как я люблю тебя! Эти слова она сказала давно,  только
ее возлюбленный повелитель все еще полностью не уловил их тона. Он вслу-
шивался и сидел задумчиво, к концу завтрака разговоры смолкли.
   Подавая ей руку, чтобы помочь подняться, Генрих сказал Габриели:
   - Открою вам тайну, мадам: с этого места мы тронулись  в  путь,  я  и
Блеклый Лист, к замку Кэвр, и там я увидел вас спускающейся по лестнице.
   Герцог де Бельгард стоял всех ближе к королю и его возлюбленной;  ка-
залось, будто он здесь третий.
   Затем было  решено  всерьез  поохотиться  за  дичью;  кавалеры  и  их
единственная дама углубились в чащу, а тут легко  потерять  друг  друга,
разминуться, и голос, отвечающий на оклики, слабеет, под конец он  доно-
сится отовсюду и ниоткуда. Герцогиня де Бофор исчезла, хотя Генрих  ста-
рался не упускать ее из виду. Обер-шталмейстер побежал куда-то будто на-
угад и тоже исчез. Король приказал своим спутникам обыскать лес. Сам  он
сел на коня; как он и ожидал, двух лошадей недоставало.
   Сперва он поскакал напролом, через засеки, рвы и овраги. Внезапно ему
вспомнился господин де Рони. "Тот сомневается, что Цезарь мой сын.  Если
бы я допросил его, он стал бы отрицать, а может быть, и нет, он под  ко-
нец всегда оказывается прав, так было всего четыре  дня  назад".  Генрих
рванул поводья и остановился. В нем кипел гнев против Рони, который  под
конец оказывается прав, - от злобы всадник готов  был  повернуть  назад.
Ничего не желал знать, но разыгрывать глупца он тоже не  желал.  Так  он
долго стоял на месте, конь его бил копытом и ржал;  перед  ним  предстал
замок Кэвр, который на самом деле был еще вне поля  зрения.  Помимо  его
воли и даже несмотря на мучительное внутреннее сопротивление, взгляд его
проник сквозь стены в знакомый покой.
   Но после того как он уже заглянул туда, ему захотелось видеть все во-
очию и тем усугубить муку, он страстно пожелал присутствовать  при  том,
как те двое будут лежать на кровати. Сам бы он лежал под ней, как неког-
да тот, другой. "И я еще швырял ему туда конфеты. Целых семь лет не  пе-
реставали они смеяться надо мной. Неужто я, я сам  позволял  всему  миру
злословить о короле-рогоносце? Почему я прикидывался глухим?"
   - Потому что это неправда! - крикнул он и поскакал вперед; ему  вдруг
стало ясно, что он найдет замок пустым. "Семь лет владею я ею, как ничем
на свете. Наша плоть и кровь - дети, сотворенные из нашей плоти и крови,
и одно сердце бьется в каждом из нас. Она чувствует то, что я не  выска-
зываю, я же знаю о ней все".
   Он поклялся, что, если найдет замок пустым, завтра же  заставит  свя-
щенника обвенчать его и Габриель. Кое-кто останется ни при чем -  владе-
лец замка Сюлли, мой начальник артиллерии. Не додумав этой мысли, он ис-
пугался испытания, в замке Кэвр его подстерегал рок, - кому охота добро-
вольно идти навстречу року. Он повернул назад. Тщетно. По-прежнему  нес-
терпимо - не знать, и разум все равно подчинится страсти, ее  самовласт-
ным заключениям, ее страхам. Тогда он повернул снова.  Хотел  наверстать
упущенное время, боялся наверстать его и скакал то быстрее, то медленнее
в зависимости от смены страха и желания.
   Прибыв к мосту, он решил, что и без того опоздал, они уже скрылись, а
он в дураках. Это была последняя его попытка спастись бегством. Когда он
въехал во двор замка, его коня приветствовали два других, ржание их  до-
носилось из выступавшего вперед левого крыла здания. Под башенкой  ажур-
ной архитектуры, вот где привязаны кони. Третий отвечает им;  жаль,  что
людей там, в комнате, вспугнули прежде времени. В каком виде  будут  они
застигнуты?
   Войдя, Генрих нашел их иначе, чем ожидал. Габриель выглядывала из ок-
на; к своему спутнику, который был в сапогах и при шпорах, она  поверну-
лась спиной. На ее плече Генрих заметил увядшие листья, которые  зацепи-
лись, когда она скакала по лесу; разве листья остались бы на месте, если
бы она после этого раздевалась? Бельгард глядел на большую дикую птицу у
своих ног, лапы у нее были связаны, она сильно била крыльями. Обер-штал-
мейстеру его добыча отчаянно выпачкала руки, такими руками он  никак  не
мог касаться женщины.
   Хотя Генрих понял все сразу, но жестокий страх истекшего часа,  чтобы
не быть посрамленным, вылился в гневе.
   - Что тут происходит? - крикнул король, меж тем как те двое растерян-
но вперили в него взор. И он, должно быть, показался им  иным,  чем  они
ожидали. У них и мысли не было, чтобы он мог измениться точно после  бо-
лезни и так исступленно кричать. От испуга они дали ему отбушевать, пока
он не выбился из сил или был близок к умиротворению. Габриель отошла  от
окна и с просительным жестом приблизилась к нему;  когда  же  его  голос
после стольких несдержанных слов стал тише, она решилась  взять  его  за
руку. Как суха и горяча его рука! Габриель сказала:
   - Мой высокий повелитель! Зачем я поступила так! Я  думала  дождаться
вас здесь и вместе с вами припомнить минувшие дни. А получилось неладно,
и я жалею, что явилась сюда, хоть и с благим намерением.
   Он произнес менее уверенно, но с прежним бешенством:
   - Вы лжете, мадам. Я знаю истину. Вы выглядывали из окна  в  надежде,
что это не я. У вас достало бы времени до вечера, чтобы не один раз пос-
меяться над рогоносцем.
   Бельгард стоял, как-то странно сгорбившись, лицо у него сразу  поста-
рело. Он схватил пойманную птицу за ноги и собрался уйти.
   - Оправдывайся, Блеклый Лист, - потребовал Генрих. В  ответ  на  этот
окрик Бельгард повернулся вполоборота и признался:
   - Сир! Я не могу.
   - Ваш сообщник предает вас, мадам, - выдавил из себя мученик; до  сих
пор он не верил тому, что говорил, теперь же приходилось поневоле  пове-
рить.
   Габриель беспомощно передернула плечами. Бельгард сказал:
   - Сир! Мне остается лишь перейти на службу к  туркам.  Султан  казнит
своих приближенных без допроса. А перед вами я должен держать  ответ.  Я
был верен и предан вам не из привычки и не по обязанности. Нет, все дол-
гие годы я заглядывал вам в душу и находил, что вы достаточно  драгоцен-
ны, чтобы заплатить за вас жизнью, достаточно велики, чтобы  отдать  вам
мое собственное счастье. Я от всего давно отрекся, и вы сами это знаете,
а непреложней всего убеждена в моей искренности герцогиня де Бофор. Ина-
че она ни за что не позволила бы мне сопровождать ее в этот замок и  эту
комнату.
   Генрих отвел от него взгляд, он пробормотал ни для кого и даже не для
себя:
   - Слова, ловкие слова, они рассчитаны на умиление.
   Габриель вмешалась в нужную минуту:
   - Он недоговаривает. Он говорит, будто я позволила  ему  сопровождать
меня сюда. Нет. Не позволила, а приказала.
   Она умолчала - зачем. Ее возлюбленный повелитель понял сам; едва вой-
дя, он разгадал ее чувства. Он знает ее страдания, ее страхи,  ему  ясна
ее отчаянная попытка еще раз возбудить в нем ревность.  Она  уводит  его
назад в те прошедшие невозвратные времена, когда  он  дрожал,  а  теперь
дрожит она. Тогда - чего бы вы тогда не сделали, мой высокий повелитель,
чтобы удержать меня. Дорогое дитя, чего бы ты не сделала.
   Он читал на ее лице, ведь в это лицо он глядел чаще  всего,  -  читал
каждую ее мысль, каждое ее чувство, не исключая и сострадания. В сцене с
Рони он жалел ее, теперь она его. Мы не должны подавать повода к  жалос-
ти, ни ты, ни я. Мы сильны. Хорошо, что вы напомнили мне об этом.
   Сперва он обнял Бельгарда и поцеловал в обе щеки. Когда дошла очередь
до его бесценной повелительницы, она с трудом переводила дух от  пережи-
того потрясения и сияла от достигнутого успеха. Его слова  она  услышала
прежде, чем он заговорил. И в самом деле, он сказал, прижав ее к груди:
   - Завтра все будет свершено и закончено. Завтра я призову священника.
Хочет или не хочет, а он нас обвенчает завтра.
   Она повторила "завтра", по-прежнему сияя, но про себя подумала: "Если
бы священник был здесь в комнате!"
   Едва выехав из замка Кэвр, они повстречали охотников со сворой и тра-
вили оленя, пока не стемнело. Когда зверь был пристрелен и выпотрошен, а
собаки насытились и затихли, охотники обступили короля,  которому  приш-
лось сесть: он успокоил их, сказав, что лишь слегка ушиб колено.  Тут  в
молчании леса послышался шум второй охоты, лай, крики, звук рога, все на
расстоянии не менее полумили. Не успели они опомниться, как тот  же  шум
раздался в двадцати шагах. При этом ничего  не  было  видно,  между  де-
ревьями залегла тьма.
   Король спросил в изумлении:
   - Кто осмеливается мешать моей охоте? - и приказал графу де  Суассону
посмотреть, кто там. Суассон устремляется в чащу: он различает очертания
черной фигуры, которая, едва появившись, снова исчезает, выкрикивая одно
слово:
   - Собирайся! - А может быть, это значит: - Покайся!
   Граф де Суассон воротился и сказал, что голос был грозный. Смысл  его
повеления можно было спутать по  созвучию.  Король  ничего  не  ответил,
вскочил на коня и поехал рядом с герцогиней де Бофор, а остальные  охот-
ники тесным кольцом окружили их. Никто не упоминал о том, что от  второй
охоты, хотя она недавно так шумно подавала голос, теперь  не  доносилось
ни звука.
   Тем временем они достигли ближайшей деревни, и король с седла принял-
ся допрашивать всех крестьян и пастухов, которые в столь поздний час по-
казывались на пороге, что означает такое явление. Многие  отвечали,  что
это проделки злого духа, здесь будто бы его округа и называется он Вели-
кий охотник. Далее король, продолжавший допрашивать, получил объяснение,
будто святой Губерт сам нередко избирает эти леса, чтобы  травить  зверя
со своей охотой и сворой, незримой, но слышной.
   - Святой-это звучит уже утешительнее, - заметил  Генрих,  обратясь  к
Габриели, но окончательно он успокоился, лишь когда последний  из  опро-
шенных проговорился, что некий плут браконьер изображает нечистого  духа
и таким путем безнаказанно охотится на королевскую дичь.  Однако  король
до всего дознается и поймает его. - Непременно, в следующий  же  раз,  -
обещал Генрих; успокоенный, поскакал он дальше и уверил свою  возлюблен-
ную, что наконец-то они получили верный ответ.
   Габриель хоть и сказала: да, получили, но в глубине  своей  тревожной
души думала: "Собирайся или покайся - так не станет кричать  браконьер".
Это было предзнаменование. То же подозревали и многие из кавалеров,  ко-
торые тесным кольцом окружили ее и короля, а кто знает, о чем  умалчивал
он сам. О предзнаменованиях, поддельных предзнаменованиях, была  речь  в
начале охоты. Однако всегда ли они ложны, если мы  наперекор  природе  и
убеждению непрестанно наталкиваемся на них?
   Сегодня о предзнаменовании заговорил господин де Роклор. И он же тот-
час по прибытии в Лувр попросил его величество дозволить ему сделать со-
общение с глазу на глаз. Маршал Роклор весьма сожалел, что не высказался
своевременно. Теперь он явился слишком поздно, король отослал его.
   - Вы мне не нужны. Сейчас мне нужен хирург.
   И с этими словами упал навзничь. Слишком долго промучился он  оттого,
что один из его органов был затруднен в своих отправлениях.
   Потому-то Роклор не успел ничего сообщить - зато потом был даже дово-
лен, хотя совесть и укоряла его. Слишком много  придворных  пришлось  бы
запутать в это дело. Враги герцогини де Бофор разыскали  двух  шалопаев,
которые от безделья научились голосом  подражать  целой  охоте,  крикам,
лаю, звуку рога, по желанию приближая или отдаляя их. Когда же лес умно-
жал шумы, кто угодно мог поддаться обману. А тем более если в чаще  воз-
никала черная фигура и страшный голос требовал: покайся!


   ГАБРИЕЛЬ О СПАСЕНИИ СВОЕЙ ЖАЛКОЙ ЖИЗНИ

   Источник этой болезни уже не в одних душевных тревогах. Усталость ду-
ши обычно разрешалась телесным недугом. На этот раз  тело  не  помогает,
оно усугубляет страдания. Понадобилось вмешательство хирурга, он  должен
ежедневно содействовать органу, который отказывается служить. Генрих пе-
реносит страдания; труднее переносить мысль, что тело его становится не-
мощным. В бреду он говорит:
   - Будь у меня две жизни, одну я отдал бы святому отцу. - Он  говорит:
святому отцу, язык говорит не то, что подразумевает  рассудок;  рассудок
ищет ту, что находится здесь в комнате. Напрасно больной напрягает  свои
широко раскрытые глаза, чтобы ее узнать, ей хочет он отдать одну из двух
жизней. Он протягивает к ней нетвердую руку, но Габриель  избегает  при-
косновения.
   Ее собственные веки сухи, они покраснели от бдения у  изголовья  воз-
любленного повелителя, и страх ее дошел до того предела,  когда  он  уже
переходит в холод. Ни дрожи, ни слез, разве что мадам Екатерина Бурбонс-
кая, сестра короля, вместе с ней преклоняет колени и молится. Это бывает
не часто. Габриель боится ослабеть в общении со всемогущим.  Она  должна
оставаться рассудительной и сильной, заступая место всемогущего, как его
слуга, и сохранить этого человека для жизни. Она выполняет самые  унизи-
тельные обязанности, помогает прекраснейшими в  королевстве  руками  его
органу, который отказывается служить. Час за часом проводит у  изголовья
любимого, наполовину склонившись и прислушиваясь к его несвязным словам,
вовсе не тем, какие он держит в мыслях, ибо все его слова  устремлены  к
ней. Его разум, который блуждает по темным лесам, теряет ее образ всякий
раз, как тянется за ним. Однако и она упускает и ищет его, хотя он лежит
здесь и страдает.
   Ее терзало ужасное предчувствие, что они больше никогда уже полностью
не обретут друг друга, с открытым взором и  душой,  как  бывало  прежде.
Несмотря на все их старания, что-то загадочное будет удерживать и разлу-
чать их, деревья в тумане, отзвук незримых событий, охота призраков.
   В ту ночь, когда он впервые спокойно уснул и спал  слишком  бесшумно,
как ей показалось, она вдувала в его открытый рот свое  дыхание  до  тех
пор, пока сама не изнемогла. Наутро он проснулся совсем здоровым.  Враги
Габриели говорили во всеуслышание: невзирая на ее присутствие у ложа ко-
роля, небо еще раз проявило долготерпение. А врач Ла Ривьер заявил: гос-
пожа герцогиня де Бофор помогала здоровой природе короля, это угодно бо-
гу. К сожалению, выздоровело только тело, а не душа. Впрочем,  лихорадка
не совсем отпустила Генриха, но печаль и утомление гораздо более угнета-
ли его. Такой усталости он не знал ни от одной битвы, ни даже после сво-
его смертельного прыжка. Труды истекшего года - вершина  его  царствова-
ния, неужто им наградой скука, которой  ничто  не  может  противостоять?
Тщетны самые удачные театральные представления, хотя феи и дриады летают
по воздуху, волшебные видения возникают в  зеркалах,  птицы  разыгрывают
комедию - чему дивятся и радуются все, кроме короля. Тщетны  самые  соб-
лазнительные балеты-избранные красавицы позволяют любоваться своими неп-
рикрытыми прелестями, наперебой стараясь излечить меланхолию  короля.  В
своем честолюбивом стремлении исцелить короля дамы  изгибали  перед  ним
свои обольстительные тела, чтобы ни одна складка их плоти не  оставалась
тайной. Они усердствовали из великодушия, ему же, впервые  в  жизни,  не
нравились их природные достоинства.
   - Мне это не нужно, - сказал он. - Ничего мне не нужно, - пробормотал
он и отвернулся, не обращая внимания на герцогиню де Бофор, сидевшую ря-
дом с ним, и делая вид, будто ее нет здесь. Но едва он  оперся  лбом  на
руку и отвратил взор от зрелища, а слух от приятных  звуков,  тотчас  же
незаметно для короля одна за другой исчезли танцовщицы, музыканты и весь
двор. После долгого раздумья он  в  конце  концов  вернулся  к  действи-
тельности и увидел, что остался один. Перед ним пустая зала, за поднятым
занавесом громоздятся следы празднества, инструменты, механизмы, позоло-
ченный шлем, увядший букет. Одинокий король склонился в другую  сторону,
кресло рядом было пусто и даже перевернуто. Значит, и Габриель вместе  с
остальными обратилась в бегство. Он вопрошал свою душу, однако она отка-
зывалась дать ответ, отрадно или обидно ей в одиночестве. -  Мне  больше
ничего не нужно, - проговорил он в пустоту, и  эхо  возвратило  ему  его
слова.
   Теперь все хвалили герцогиню де Бофор: она поняла, что ее игра проиг-
рана, и переселилась из Луврского дворца в свой собственный дом.  Только
из-за тяжелой болезни короля она позволила себе жить с ним в королевских
покоях, которые ей не суждено когда-либо назвать своими. Значит, приспе-
ло время устранить ее окончательно - по возможности без применения край-
них мер. Ибо ее жалели еще больше, чем ненавидели. Многие заранее раска-
ивались в том, на что решились бы на худой конец-в крайних мерах. До сих
пор все это не выходило за пределы устных нападок, разве что,  прослышав
о слабости и печали короля, проповедники и монахи осмелели и вещали, что
на сей раз жизнь ему еще дарована, дабы он мог покаяться. Отсюда и  при-
ток народа во двор Лувра, где раздавались многоголосые мольбы и требова-
ния, чтобы король спас страну и свою душу, то и  другое  путем  удаления
Габриели.
   К ней тоже являлись весьма странные посетители, правда, каждый раз  в
одиночку. Все хотели узнать, действительно ли к ней приезжал папский ле-
гат, хотя, в сущности, не верили слуху. Он якобы в сумерках тайком посе-
тил ее дом, без большой свиты, без единого факела, и так же якобы непри-
метно покинул его, несмотря на расставленных наблюдателей.
   Чуть ли не так же таинственно явилась к Габриели мадам де Сагонн, са-
мый давний ее смертельный враг. Она  была  принята  не  сразу,  Габриель
только тогда допустила ее к себе, когда через час ей доложили, что  дама
дожидается терпеливо и смиренно. Войдя, она ухватилась за стул и загово-
рила с большим усилием.
   - Мадам, я всегда желала вам добра, - пролепетала она.
   - Мадам, ваше пожелание осуществится, - высокомерно  отвечала  Габри-
ель. Высокомерие было подчеркнутое: у Сагонн искривилось лицо, будто она
собиралась заплакать, или это была  плаксивая  улыбка.  Каким  маленьким
стало ее птичье лицо.
   - Простите меня! - воскликнула она визгливо, и обе  ее  руки  затряс-
лись. - Этого я никогда не хотела.
   - Чего? - спросила Габриель. - У меня все благополучно,  король  здо-
ров, и его решение жениться на мне вполне твердо. У нас нет врагов,  раз
и вы мне друг.
   - Мадам, будьте осторожны! Молю вас, берегитесь, ревностней я не мог-
ла бы просить о спасении своей собственной жизни.
   Ее невзрачное лицо так позеленело, она  так  явно  готова  была  сос-
кользнуть со стула на колени, что Габриель удостоила ее откровенности.
   - Вы очень много говорили, мадам. Если бы все, что вы долгие годы го-
ворили с намерением погубить меня, хлынуло теперь в эту комнату, мы  обе
непременно утонули бы. Однако злые речи действительно превратились в це-
лый поток. Я вижу, что этот поток пугает вас. Так облегчите  же  себя  и
поделитесь наконец не выдумками, а тем, что знаете.
   - Ах, если бы я знала! - Теперь Сагонн, наверно, ломала бы руки, если
бы они не тряслись.
   - Кто хочет меня убить? - спросила Габриель.
   Сагонн, вдруг окаменев, взглянула на нее.
   Габриель:
   - Господин де Рони?
   Сагонн - безмолвное отрицание.
   Габриель:
   - Я вам все равно не поверила бы. Значит,  агенты  Тосканы,  и  каким
способом?
   Сагонн:
   - Круг