Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
тингса и Монтегью.
Кому доверять?
Кому, кроме себя?
О, Боже, защити мои права!
Ночь перед битвой я, как старинные рыцари, провела в бдении: я
молилась перед открытием моего первого парламента, просила даровать силы
- без Божьей помощи мне было не обойтись.
Я встретила этот день, как и день коронации" во всеоружии блеска и
могущества.
- Покажитесь во всей красе, - убеждал Робин. - Пусть видят, что вы,
королева, едете открывать свой парламент, чтобы утвердить там свою волю.
Доверьтесь мне!
И снова его стараниями появились мелочно-белые мулы, золоченый
портшез, золотой и серебряный балдахин, все великолепие государственной
власти. На этот раз я красовалась в алом бархате, отороченном по
воротнику и запястьям мягкой белой лисой, с высокими манжетами из
перламутрового шелка, собранного в безупречные складки, в золотом
оплечье с жемчугами. На груди висел рубин с голубиное яйцо, свободно
распущенные волосы венчала шапочка из алого бархата, расшитая жемчугом и
золотыми бусинами. На ступенях палаты лордов стояли все мои пэры в
коронационных облачениях, и казалось, Вестминстер вновь готов чествовать
свою королеву.
Как же я обманулась! Едва с тоскливым скрипом распахнулись старые
тяжелые двери, как до меня донеслись звуки хорала. Грегорианского
хорала! Изнутри выползала черная безликая масса: монахи в клобуках
выступали по двое, размахивая целым лесом крестов, кадя ладаном, каждый
с высоко поднятой по римскому обряду восковой свечой. Неужто я не могу
открыть свой парламент без этой Римской отрыжки?
- Уберите свечи! - в ярости заорала я. - И без них видно!
- Довольно папистских штучек! - взревела толпа за моей спиной.
Однако в своем окружении я расслышала злобное шипение и поняла: чтобы
править церковью, как правил отец, придется выдержать бой.
В палате общин они ждали меня, две стаи волков: горящие отмщением
протестанты, только что из Женевы, против неукротимых папистов, которые
умрут, но не сдадутся. Я сидела на троне и оглядывала их ряды.
Многих я знала если не в лицо, то понаслышке. Вот белолицый,
красногубый, недоброй славы доктор Джон Стори, да, тот самый, что бросил
в огонь Латимера и Ридли. Стори говорил первую речь в парламенте.
- Держитесь старой веры, истребляйте еретиков! - с горящими глазами
убеждал он. - Надо жечь, как жгли, нет. Ваше Величество, надо жечь
больше ради здравия вашей души и вашего народа! Да я сам, - похвалялся
он, - швырнул вязанку хворосту в лицо Уксбриджскому гаденышу, когда тот
на костре затянул псалом, и бросил к его ногам вязанку терновника -
жалко, что не больше!
То же было и в верхней палате, когда один из недавних изгнанников
обрушился на "Кровавого Боннера", епископа Лондонского при Марии - тот
засек до смерти старика протестанта, которому шел уже девятый десяток.
- А что, - издевался Боннер, - старый ли, молодой, он бы сам
предпочел подставить задницу под плеть, чем все тело - огню.
Тошнотворный запах ладана щекотал ноздри, меня мутило. Этих людей не
исправить, не спасти, с ними не сговориться. И пядь за пядью, речь за
речью мы теснили их: Сесил, и Ноллис, и я, и свояк Сесила, которого я
нарочно назначила лордом-хранителем печати, пока наконец весь парламент
не сплотился вокруг меня. И мы провели закон, чтобы всякого, кто не
поддержит мои усилия по установлению истинной и мирной религии вместо
старой веры с ее жестокостями, отстранять от должности или даже
заключать в Тауэр - пусть на досуге поразмыслят об истинном учении.
- Славно потрудились, мадам, - поздравил меня Сесил, когда я
распустила собравшихся.
Я кивнула.
- Славная работа, миледи, - согласился Робин, потом коварно
улыбнулся:
- А теперь что вы скажете насчет того, чтобы развлечься? Мне
доставили из Ирландии конька, который ждет не дождется, когда его
уздечки коснется женская рука, мечтает испробовать ваши шпоры, касание
вашего хлыста...
Я рассмеялась в его притворно-невинные глаза. Да, я показала, что
умею парить, теперь можно царственно показать себя женщиной.
И тут мой парламент все испортил, потребовав от меня платы.
Глава 4
Плевое дело.
Скажите лучше, дело о плеве, ибо они просили никак не меньше.
За удачную сессию мне, похоже, предстояло заплатить девственностью.
Мой парламент, признав за мной главенство в вопросах веры, решил
укоротить мои девические деньки - попросил, нет, потребовал как можно
скорее избрать себе мужа. Лорд-хранитель печати, сэр Николае Бэкон,
явился прямиком с последнего заседания в Вестминстере и сейчас,
отдуваясь, стоял передо мною с прошением в руках.
Он был краток: я должна выйти замуж, чем скорее, тем лучше - в этом
согласны все.
А также подумать о преемнике - назвать наследника, которому перейдет
мой трон.
Я смотрела на Бэкона - не человек, а гора плоти, этакий стог сена,
однако в этом сене таился острый, как игла, мозг. Он - свояк Сесила, ему
можно доверять. Но стоит ли рисковать, что меня завтра убьют, ради того,
чтобы сегодня успокоить парламент?
- Назвать преемника? - обрушилась я на тихо стоящего рядом Сесила. -
А они помнят или забыли, сколько я натерпелась при Марии?
Когда все знали, что я - наследница, и все заговоры, все козни были
направлены на меня и я едва не лишилась жизни?
- Не вы одна, мадам. - пытался успокоить Сесил. - Первое лицо в
королевстве всегда чувствует, что его жизнь - в руках второго.
Возьмите хоть Древний Рим - Тиберий уничтожил всех, в ком текла хоть
капля императорской крови, и не только своих родственников...
Так же поступил английский Тиберий, мой деспот-отец, уничтоживший мою
первую любовь, моего лорда Серрея, за каплю крови Плантагенетов в его
жилах; казнивший также двух королев, кардинала, лорда-канцлера, герцога,
маркизу, графиню, виконта и виконтессу, четырех баронов и с десяток
мелкопоместных дворян...
Мне ли расставлять себе силки и ловушки, плодить преемников и
претендентов, когда отец так тщательно расчистил мне путь?
Однако парламент хотел в первую очередь, чтобы я продолжила род
Тюдоров - запугать меня, а потом не мытьем, так катаньем отправить к
алтарю, стреножить и окрутить.
- Ваше Величество, это нужно для страны, - увещевал Бэкон, принимая
от слуги чашу с горячим вином и заглатывая ломоть хлеба, - для ее мира -
этому нас учат самозванцы вроде королевы Шотландской.
- Еще вина, сэр?
Он, не переставая говорить, кивнул слуге.
- Это надо для спокойствия королевства, для его прочности!
Взгляд Сесила подкреплял каждое его слово.
Довольно войн Алой и Белой розы, нет, нет, никогда больше!
- Это нужно и для престолонаследования... - Лорд-хранитель печати
проглотил остаток булки и тщательно вытер пальцы большой салфеткой,
глядя при этом в потолок, чтобы не встречаться со мной взглядом. - Нам
как можно скорее нужен принц, наследник вашего королевского рода...
Вот он опять, извечный вопль Тюдоров: Боже, даруй нам принца! Принца!
Призрачного мальчика, такого желанного, кого-то вроде еврейского Бога в
Скинии, обожаемого, но незримого!
И я знала, кем он будет запугивать меня дальше: ибо если не королева
Шотландская, то за мной идет Екатерина Грей, а за ней - ее неведомая.
младшая сестра, уродец с колыбели, горбунья, карлица!
Я сидела в парадном кресле, вонзив ногти в ладони, а Бэкон вещал и
вещал. И я знала, что говорят у меня за спиной: что это нужно мне - мне,
Елизавете, - ибо женщина не сможет править без мужчины, который снял бы
с нее тяготы правления, - это известно всякому!
И что это надо для моего здоровья - ибо женщина, не знавшая мужа, не
прошедшая через соитие, не имеет достаточного выхода для дурных кровяных
соков, подвержена бледной немочи, непроизвольным сокращениям тайных
органов и постоянной, щекочущей похоти - это тоже известно всякому!
Но прежде всего это нужно им - ибо, будучи мужчинами, они не верят,
что можно обойтись без самца!
***
Новые ухажеры наседали со всех сторон. Рабыню на торгах так не
осматривают и не оценивают, как оценивали меня: обсуждались мой рост,
здоровье, объем моих бедер, регулярность месячных - все, чтоб убедиться
в моей способности рожать!
Как мерзко было на это смотреть! Но Робин стал моими глазами и
смотрел за меня. Для него это было игрой, и он ни разу не упустил случая
подметить что-нибудь смешное.
- Посол Габсбургов пытался разузнать длину вашей стопы, - не моргнув,
докладывал он, преклонив колено в моей опочивальне после ухода
советников; - и, кроме того, осведомлялись, какого цвета ваши
августейшие глаза: карие, серые, голубые или черные.
Я захлопнула ресницы, словно крышку табакерки.
- И что же ваша милость ответили?
Я ощутила прикосновение его пальцев к своим и поднесла их к его
губам. Его мимолетное лобзание было теплым, словно мартовское утро.
- Ответил, что глаза у вас и серые, и голубые, и черные временами и
даже одновременно, ибо вы королева и можете все, и что вы - целая
Вселенная!
***
И вот они потянулись, мои ухажеры, в надежде заполучить целую
Вселенную. Поначалу я веселилась.
- Подай мне хлеба, Кэт, и кусок ветчины, чтобы переварить все эти
предложения!
Так почти каждое утро за свежими депешами я дразнила смеющуюся,
хмурящуюся Кэт, которая грезила о моей большой любви, и Парри, которая
размышляла теперь в терминах придворного бракосочетания и мечтала для
меня о лучшей партии в приходе - что теперь означало весь мир.
- Столько мужчин и такой маленький выбор - кого вы мне присоветуете?
- Я перебирала потенциальных женихов, как девушка на ярмарке -
разложенный товар. - Номер первый - король Испанский.
Бывший зять, побывавший в употреблении как муж и теперь изрядно
поистасканный, однако за ним числится одна заслуга: он первый сделал мне
предложение, еще при живой жене. Можно сказать, почти двоеженец, зато он
писал чудесные любовные письма - или кто-то писал за него...
Номер второй - король Шведский.
Эрик Только Позови, он сватался ко мне еще при Эдуарде. Теперь он
слал духи и гранаты, ковры и горностаев, а под конец и свата - своего
доброго братца, герцога Финляндского...
Говорите, надо назвать преемника? Что ж, тот же герцог Финляндский,
вчерашний сват, очевидный наследник и официальный преемник, вернувшись
из Англии, с помощью яда отнял у брата сперва трон, затем зрение и,
наконец, жизнь...
А наследник Филиппа, юный Карлос, как он покушался на отцовскую
жизнь, покуда Филипп сам не отправил его к праотцам, помните?
Я не буду назначать преемников!
***
- Вы слышали, дамы? Еще хлеба, Кэт, и ломтик вот этого сыра... Номера
третий, четвертый, пятый - император Священной Римской Империи и два его
сына, оптом...
- Кого ваша милость предпочитает? - В отличие от Кэт, Парри принимала
все за чистую монету. - Самого Римского императора или кого-нибудь из
эрцгерцогов?
- Парри, скажи, - без тени иронии в голосе, - поддержит ли меня
Англия? После мужа сестрицы получить еще одного плюгавого, уродливого,
кривоногого, косомордого паписта-Габсбурга в качестве английского
короля-супруга?
- Мадам, мадам!
- О нет, миледи, фи, не надо так говорить!
- Теперь номер пятый, герцог Саксонский...
Из всех венценосцев мира проще было перечислить тех, кто не попал в
этот список!
***
Нашлись и доморощенные женихи, почувствовавшие возможность и
поспешившие ею воспользоваться. О первом таком претенденте я узнала
однажды во время аудиенции, когда граф Арундел вошел в зеленой мантии из
тафты и желтых чулках, сияющий, как Нарцисс.
- Не сомневайтесь, госпожа, он влюблен! - хихикнула Мария Сидни,
сестра Робина, которую я взяла фрейлиной по его рекомендации.
Я вытянула шею, разглядывая его.
- Влюблен, Сидни? В кого же, скажите на милость?
Но едва старый козел приблизился к трону с коровьей улыбкой, бычьей
грацией и ослиной почтительностью, меня замутило - я угадала ответ.
- Ваше Светлейшее Величество?
- Рада вас видеть, милорд Арундел.
- В желтых чулках является к Оливии влюбленный Мальволио. В. Шекспир,
"Двенадцатая ночь".
Рада видеть?
Рада видеть, как сырой день святого Свизина: пятидесятилетний, папист
до кончиков ногтей, лысый, пучеглазый, колченогий, с одышкой, трусливый
и безмозглый, как видно из его разглагольствований в совете!
Полная противоположность другому.., другому, которого я.., довольно!
Хватит!
- Мадам, отнеситесь к нему благосклонно! - Это вмешалась миловидная и
стройная Екатерина Кэри. - Ведь он потратил на нас и горничных около
шести сотен фунтов...
- Чтобы мы нашептывали Вашему Величеству его имя, внушали приятные
пустяки о нем, когда вы спите! - давясь от смеха, закончила Филадельфия,
сестра Екатерины.
- Что он вам дал? - зашипела я. - Любые подарки по праву принадлежат
мне! - И заставила их отдать все - и деньги, и драгоценности - больше
чем на две тысячи крон! - золотой, инкрустированный перламутром аграф,
розу из рубинов, агатовое ожерелье и десяток прелестных колечек. Вещицы
мне очень понравились в отличие от их дарителя. - При всем его богатстве
и связях, Кэт, - шепнула я Екатерине Кэри, пока граф расхаживал по залу,
- он уж, наверно, лет сто не пробуждал трепета в девичьем сердце!
Нет таких денег, за которые бы я согласилась взять в мужья римского
католика, пусть даже затаившегося на время!
Однако на меня поглядывали и другие; моя зоркая защитница Кэт
примечала их всех. Примечала? Да она читала будущее, как римская
Сивилла.
- Посол вашего покойного брата во Франции шлет свои поклоны, -
беспечно заметила она как-то утром. (Девушки готовили меня к парадному
выходу и уже застегивали манжеты.) - Он прибыл вчера поздно вечером и
умоляет принять его как можно скорее.
Вернулся из Франции.
- По-прежнему добрый протестант, - бросила Кэт как бы невзначай,
прибирая мои книги, - приятный человек, отлично воспитанный, неизменно
верный вашей семье.
"Если уж говорить о женихах, - читалось между строк ее реплики, - то
на этого стоит взглянуть серьезно".
Я затаила дыхание.
- Пусть войдет.
Кэт кивнула одному из кавалеров свиты:
- Попросите сэра Вильяма Пикеринга.
- Сэр Вильям Пикеринг к услугам Вашего Величества!
Пикеринг! Паж, моего отца, придворный моего брата, он сохранил
верность Марии, когда другие переметнулись к Джейн, однако позже
ужаснулся ее жестокости и примкнул к мятежу своего друга Уайета. Но
прежде всего он был ближайшим другом того, кто был мне тогда ближе всех
- моего незабвенного лорда Серрея.
Помнит ли он тот вечер на Темзе, когда я в последний раз видела моего
лорда?..
- Искренно рада вас приветствовать, сэр... мы пообедаем вместе и
поговорим о.., о многом...
- Ваше Величество слишком добры...
- Нет, нет, Пикеринг, встаньте, будьте как дома...
Я могла бы полюбить Пикеринга только за это, за ту десятилетней
давности любовь. Его приход разбередил старую рану, разбудил в сердце
былую боль и даже желание, чтобы он эту боль утолил.
И он был высок, и красив той красотой, которую я всегда предпочитала,
- светлолицый, поджарый, ладный, пусть и не первой молодости.
И моему парламенту он нравился, нравилась мысль об английском принце.
И еще больше нравилась мысль о моем сыне с такими же длинными руками и
ногами, с такими же русыми волосами, с тем же хладнокровным, беспечным,
величавым обликом.
Но орлица вьет гнездо с орлом, львица находит пару в своей стае. Я,
принцесса по крови, могу сочетаться лишь с принцем, мне не пристало
ложиться с простым смертным.
И к тому же...
О, Господи, к тому же...
Тес, послушайте...
***
Посещение Пикеринга странным образом вывело меня из равновесия. Я
вновь и вновь прокручивала в мозгу всю головоломку. Разумеется, я должна
выйти замуж. И, разумеется, где-то в мире есть человек, которого я смогу
полюбить.
Однако часто ли в королевских семьях женятся по любви? Сколько себя
помню, всегда считала, что в праве выбора мне отказано. При всех своих
богатствах, титулах и привилегиях я была менее свободна, чем беднейшая
молочница с подойником в руках. Ведь я должна выбирать не для себя - для
Англии!
Но ведь и в династических браках случается любовь, разве не так?
Сестра Мария любила Филиппа, любила до самозабвения. А он ее - нет.
- Бывают ли счастливыми королевские браки? - со слезами вопрошала я
Кэт. - Есть ли у королей и королев надежда на любовь?
Она бросила уборку и удивленно вытаращилась на меня:
- А как же, миледи! Ваш отец влюбился двенадцати лет от роду, хотя
свадьбы ему пришлось дожидаться еще шесть!
По приказу отца, после смерти старшего брата и отцовского решения
помолвить младшего с бывшей невесткой, у Вестминстерского алтаря, перед
толпой епископов и архиепископов в синем и белом, в золоте и пурпуре,
принося клятву жениться на незнакомой испанке, ставшей женщиной в то
время, когда он еще оставался ребенком?
Члены парламента были в восторге. Они любили Екатерину за ее
приданое, за то, как долго она, словно бедная терпеливая Гризельда,
сносила все тяготы ради желанного мужа.
Но больше всех любил ее сам Генрих. И она любила его - любила редкой
и сильной любовью, тем более странной, что их обвенчали только что не
насильно.
"Воистину, - писал ее отцу чрезвычайно довольный испанский посол, -
браки заключаются на небесах".
***
К свадьбе Генрих украсил весь летний Лондон их общей эмблемой -
переплетенными розой и гранатом, и все фонтаны в Сити били сладким,
золотистым испанским вином.
Как-то вечером они ужинали в Вестминстерском дворце, и вдруг Генрих
исчез. Через несколько секунд грянули трубы, слуги отдернули занавес, и
взорам гостей предстала беседка, из которой открывался вид на роскошный
цветник.
В саду стояли шестеро господ в алых камзолах, у самого высокого из
шестерых, у Генриха, на груди сиял девиз, выложенный пластинками из
чистого золота: "Мое сердце не лжет".
"Если я изменю, - пел он, - значит, верности нет на земле". Потом он
положил к Екатерининым ногам золоченое сердце, и вместе, рука об руку,
они открыли бал.
Любила? Конечно, любила. Какая бы женщина не полюбила?
Но кого мне с той же силой полюбить теперь, когда пришло мое время?
Глава 5
Хочу ли я выйти замуж?
Могу ли?
Могу ли выйти замуж, если я влюблена - в жизнь, в Англию, в мою
корону, в себя самое?
***
Дни удлинились, зима растаяла и утекла ручьями, огонь в очаге поутих,
а я все раздумывала. Уж если говорить о браке, я предпочла бы роль мужа,
не жены! Я прекрасно видела на примерах Марии и Екатерины, что значит
быть женой, покоряться мужу, его воле. В браке мужчина приобретает,
женщина теряет. И еще кое-что я узнала о браке от моего покойного лорда,
барона Тома: в любви женщина проигрывает, потому что мы всегда любим, мы
не выбираем, выбирает мужчина! Так должна ли я выходить замуж? Да еще
без любви?
Чтобы брак был по всем правилам - должна; королева не может
руководствоваться только своим сердцем, как простая телятница. "Но
женщина, которая отдается мужу без любви, - протестовала моя плоть, -
торгует собой, как последняя уличная девка!"
Однако если женщина испытывает этот трепет, этот жар в чреслах,
мужчины считают ее шлюхой! А дочери Анны Болейн следовало бы помнить,
что ожидает шлюху...
Так за кого я могу выйти замуж, не сог