ите, кто пришел!
     Хурдуда открыл калитку.
     Опираясь  на  костыли,  во  двор  медленно вошел  русич,  отец  Лука.
Обходиться без  костылей он  уже  не  мог,  каждый шаг  стоил ему  немалых
усилий.
     - Бабахан с Сауроном приехали? - спросил он у Хурдуды.
     - Нет,  святой отец. Не знаю, что и думать, - Хурдуда пожал плечами и
опустил голову.
     - Не заболел ли? - встревожился отец Лука.
     Подошел Вретранг с сыновьями, обнял русича.
     - Ну, как ты? - Вретранг заглянул в глаза новому гостю.
     - Скриплю потихоньку,  -  ответил он. - Пора на погост, давно пора. А
то  заждалась меня Аримаса.  Больше тридцати лет  прошло,  как  душа ее  в
одиночестве бродит.  Снилась мне,  значит, и в самом деле ждет. Не знаешь,
почему Саурон с Бабаханом не приехали?
     Вретранг пожал плечами.
     - Наверное, что-то произошло у них, - предположил он.
     Русич шагнул к сыновьям Вретранга.
     - Ну, здравствуйте, добры молодцы.
     - И тебе здоровья, отец Лука, - поклонились русичу юноши.
     И  только  тут  русич  увидел  стоявшего в  стороне оседланного коня,
залюбовался.
     - Чей же такой красавец? - спросил он.
     - Был наш,  теперь Кюрджи отведем.  Заказывал сапоги,  седло и сбрую.
Только что закончили. Решили отдать вместе с конем.
     - Эдакому душегубу - такую красу? - удивился русич.
     - А нам что, лишь бы золотом платил, - сказал Вретранг.
     - Золотом, золотом, - недовольно пробурчал русич, - сколько тебе надо
его, золота этого?
     - В нем и интерес.  Даром только птица гнездо вьет,  да и то для себя
потому что. А если говорить о золоте, ты же знаешь.
     - Знаю,  знаю, - перебил его русич. - Почему и прилепился к тебе, что
ты лучше свое отдашь, чем чужое своруешь. Чья работа?
     Братья указали на Анфаны.
     - Да нет,  - смутился старший сын Вретранга, - все делали. И Димитрий
и Ботар. Друг без друга мы - ничто. А коня - Библо выходил.
     - Молодцы,  -  похвалил русич.  - Не был бы калекой, прокатился бы на
старости лет.  А с Кюрджи не церемоньтесь,  сдерите с него как следует. Но
помните:  богатство пагубно, если им не пользоваться достойным образом. Ни
больного не может излечить золотая кровать,  ни глупому не на пользу слава
и богатство.
     Братья рассмеялись.
     - А ты как поживаешь,  Сослан? - спросил русич. - Невесту себе еще не
выбрал?
     - Да вот, стою и думаю.
     - О невесте?
     - Нет,  отец Лука. Думаю, не взять ли нам тебя на руки да не посадить
ли в седло? - сказал он и повернулся к братьям. - Покатаем игумена?
     - Давай! - крикнули хором и подхватили русича на руки.
     - Оставьте,  оставьте,  дети мои,  -  взмолился русич,  - не тот день
сегодня,  и  здоровье не то,  чтобы баловством заниматься.  Птица с  одним
крылом не летает.
     Братья бережно опустили русича на землю.
     - Не слишком ли много монахов у  тебя в  доме,  Вретранг?  -  спросил
русич, увидев посторонних. - Кто такие?
     - Бродячие. Покормить надо было.
     Русич слегка поклонился доминиканцам и  тихо покостылял в  мастерскую
Анфаны. Вретранг двинулся следом.
     Его  преподобие отец  Юлиан  издали  наблюдал,  как  семья  Вретранга
радушно встречала игумена,  и  ждал,  что нового гостя подведут,  наконец,
знакомиться с  доминиканцами.  А  когда этого не произошло,  и игумен,  не
обмолвившись  словом  с  католиками,  скрылся  в  мастерской,  отец  Юлиан
обиделся. Его задело, что игумен лишь издали кивнул им, не поинтересовался
даже,  зачем прибыли в  епархию,  не  нуждаются ли в  помощи.  Кислая мина
исказила  и  без  того  длинное  худое  лицо  отца  Юлиана,   и  он  долго
нерешительно топтался под яблоней в окружении своих спутников.
     Во дворе опустело.  Анфаны,  Димитрий,  Ботар и  Библо,  вооружившись
кинжалами,  увели коня алдару Кюрджи.  Юлиану стало одиноко и грустно.  Но
взглянув на своих собратьев,  жалких,  утомленных,  отец Юлиан улыбнулся и
махнул рукой.
     - Всяк обидимый прощай обидящему, - пробормотал он и направился туда,
где скрылись игумен и Вретранг. Монахи двинулись следом.
     Из  мастерской вышел  Хурдуда  и  загородил доминиканцам дорогу.  Его
преподобие  отец  Юлиан  остановился  и  протянул  благословящую руку  для
поцелуя. Заметив, что раб не спешит приложиться к ней, Юлиан нахмурился.
     - Сюда нельзя, - улыбнулся Хурдуда.
     - Отойди  в  сторону,  несчастный  раб,  -  глухо  прошипел  Юлиан  и
попытался оттолкнуть Хурдуду.  Но  раб  только шире  расставил ноги  и  не
сдвинулся с места. - Мне надо переговорить с игуменом.
     - Сюда  нельзя,  -  твердо  повторил  Хурдуда.  -  Отец  Лука  занят.
Подождите под яблоней.
     Потеснив монахов  и  Хурдуду,  в  мастерскую проскользнула Русудан  с
кувшином вина и тонкими стеклянными рюмками.  Едва она скрылась за дверью,
появился Вретранг и громко кликнул Сослана.
     Сын тотчас выглянул из конюшни.
     - Иди сюда, - сказал Вретранг и повернулся к Хурдуде. - А ты ступай к
игумену, посиди с ним.
     Хурдуда скрылся за дверью, отец Юлиан приосанился, заулыбался.
     - Ну и  раб у тебя,  Вретранг.  Он настолько глупый,  что не признает
служителя церкви. Мне потребовалось переговорить с игуменом, а он...
     - Погоди,  святой отец,  -  перебил доминиканца Вретранг и,  подождав
пока сын подойдет ближе, сказал: - Сослан, отведи святых отцов под яблоню,
принеси вина и угости их как следует. Пусть помянут Аримасу, покойную жену
игумена.
     Сослан поправил на боку кинжал, улыбнулся, взял под руку отца Юлиана,
побледневшего от бесцеремонности, и забалагурил, оттаскивая монаха в глубь
двора:
     - Достопочтимый отец Юлиан,  прости меня, грешника, недостойного раба
божия,  слабого умом Сослана.  Я  редко бываю в отцовском доме и в городе,
больше пропадаю в  горах,  на  пастбищах.  А  чему  научишься у  жеребцов,
кобылиц и  баранов?  Только и пользы от них,  что не дают застояться телу.
Поверь,  святой отец,  как я несчастен.  Овцы и лошади совсем не оставляют
времени,  чтобы хорошо поразмыслить о  боге,  о  краткой жизни на  земле и
вечной на небе. Я все чаще и чаще задумываюсь, какую веру предпочитает сам
Христос: православную или католическую...


     В  мастерской русич сидел на небольшой скамье,  поставленной у стены,
возле которой он когда-то покрыл саваном тело Аримасы.  Вплотную к игумену
Хурдуда  подвинул фынг,  круглый  жертвенный столик  на  трех  ножках.  На
столике -  хлебные лепешки и высокие стеклянные рюмки,  наполненные густым
красным вином.
     Справа,  на  кошме,  расположился Вретранг,  напротив -  его  дочь  и
Хурдуда.
     Русич взял рюмку,  вылил на землю половину ее содержимого и  поставил
на столик.
     - Жаль,  что Саурон не  приехал помянуть свою мать.  Хорошо,  хоть вы
рядом,  не оставляете меня одного.  Особено ты,  Вретранг.  Ведь и  тогда,
кроме тебя,  в  городе некому было бы приютить меня с умирающей женой.  Не
один раз убеждался, что друг верный не изменится и нет меры доброте его, -
русич взглянул на Хурдуду и Русудан.  - Знайте, дети мои, только благодаря
Вретрангу и Бабахану выжили мы с Сауроном.  И когда я вижу тебя,  Хурдуда,
вспоминаю твоего  отца,  Бабахана,  храброго и  благородного человека.  Ты
очень похож на него. А ты, Русудан, чем-то напоминаешь мне Аримасу. Я рад,
что сегодня вижу тебя рядом.
     Все четверо взяли рюмки и пригубили терпкую влагу.  Никто не произнес
ни слова, каждый думал о своем.
     Русич пришел к  выводу,  что у  них с Аримасой судьба оказалась почти
одинаковой.  Аримаса умерла в  чужом доме,  в  городе,  где  нет  могил ее
предков.  И ему суждено закончить свой путь в одиночестве.  Никто так и не
узнает, кто он есть на самом деле, где его корни, почему оторван от своего
племени.
     Русич не  считал себя несчастным.  Как и  положено человеку,  за свою
жизнь он  вдоволь испытал боли и  наслаждения.  Друзей своих любил не ради
корысти.  Спешил к ним чаще всего не тогда, когда они смеялись от радости,
а,  наоборот,  когда от  горя плакали.  Вместе с  отцом Димитрием помог он
Вретрангу вырастить хороших сыновей. Конечно, не все надежды сбылись. Но и
сделано немало.
     Последние дни русич все чаще думал о своем сыне,  о Сауроне.  Хорошо,
что  сын  вырос здоровым человеком,  крепким душой и  телом.  Одно  плохо,
слишком редко видит Саурона,  два-три  раза в  году.  Конечно,  настоятель
монастыря ни в чем не испытывает нужды,  послушники одевают его, обмывают,
ловят каждый взгляд, стараются угадать каждое желание. Но русичу хотелось,
чтобы желания эти -  пусть не все,  пусть самую малую прихоть, - но каждый
день исполнял бы его собственный,  родной сын,  которого он зачал в  самое
счастливое время, в пору расцвета любви к Аримасе; сын, которому он своими
руками помог выйти из чрева матери.
     Вретранг поднял глаза на русича, спросил:
     - Подскажи, отец Лука, как поступить мне с Николаем. Не тянется он ни
к  кузнечному делу,  ни  к  скорняжному.  Ни  пахарем не  хочет  быть,  ни
пастухом. За что бы ни взялся - все ему в тягость.
     Русич  не  сразу  понял,  о  чем  его  спрашивает Вретранг.  А  когда
отступили мысли о собственном сыне, задумался.
     - Николай - пытливый мальчишка,  - вслух начал рассуждать русич. - Он
легко научился понимать эллинов,  читать и писать  на  их  языке.  А  плод
познания сладок.  И человек,  вкусивший его, обязательно захочет плод этот
съесть до конца,  хотя предела  познанию  нет.  Таких  людей  не  тянет  к
богатству,  живут они,  чаще всего,  в простоте, едят в меру голода, ходят
всю жизнь в одном плаще.  Окружающим,  они кажутся бесполезными. Однако на
них  стоит  мир.  Потому  что они накапливают в себе и записывают в книгах
мудрость. Если алдары понимают это, то они людей таких берегут, приближают
к себе, и сами слывут просвещенными. Лучше с умным камень поднимать, чем с
глупым вино пить.
     Русич отломил кусочек лепешки,  пожевал.  Хурдуда и  Русудан украдкой
посматривали друг на друга,  улыбались.  Вретранг, опустив голову, думал о
беспутном своем младшем сыне. Вретранг не во всем соглашался с русичем, но
не перебивал его. А потом все же сказал:
     - Ученым стать легко,  человеком -  трудно.  Я не хочу, чтобы сын мой
рос эллином.
     Русич недовольно вскинул брови.
     - А разве Анфаны и Ботар стали эллинами, когда учились у них ремеслу?
     Вретранг промолчал.
     - Двести лет назад у  нас на Руси жил князь Ярослав,  а  народ до сих
пор  помнит  его.  Не  военными  походами  запомнился людям,  а  тем,  что
просвещение нес.  Народ прозвал его Мудрым.  Придя на княжение в  Новгород
Великий,  он тотчас приказал собрать по городам и  селеньям триста детей и
учить  книгам  их,  ибо  велика  польза бывает от  учения книжного.  <Если
поищешь в  книгах  мудрости прилежно,  -  говаривал князь,  -  то  найдешь
великую пользу для  души своей>.  Не  противься,  Вретранг.  Пусть Николай
попытается познать мудрость.
     - Монахом станет?
     - А хоть бы и монахом,  так что?  Какая беда в том?  -  повысил голос
отец Лука.  -  Пусть служит богу.  Не  только эллинам просвещением ведать,
слово божие людям нести. Оттого епархия наша и зовется аланскою, что аланы
в  церквах  своих  молитву  творят.  -  Русич  улыбнулся,  легонько тронул
Вретранга костылем. - Сравни свой дом с горской саклей. Или храмы епархии.
Разве не эллины учили и помогали строить город? Разве не эллинским стеклом
вставлены окна  твоего дома,  которое и  свет  божий не  застит,  и  тепло
сохраняет.  Разобьется стекло - и замерзнешь от стужи. Да разве только эти
блага принесли тебе эллины.
     Вретранг  не  стал  спорить,   допил  вино.  Русудан  встала,  хотела
наполнить рюмку, но русич остановил ее.
     - Достаточно, дочь моя. Надо идти, а то пропущу епископа.
     Во дворе пир подходил к завершению. Двое монахов уже спали. Остальные
еще держались, вместе с Сосланом пели псалмы.
     Увидев  игумена,   отец  Юлиан  вскочил  и,  покачиваясь,  неуверенно
двинулся навстречу.
     - От-тец  иг-гумен,  -  заплетающимся языком начал его преподобие,  -
прошу выслушать меня.
     - Правду говорят,  что чужое вино пить вкуснее, - укоризненно ответил
русич. - Из-за пьянства можно потерять не только честь, но и бога.
     - Бог у  нас в  сердце,  он всегда с  нами,  отец игумен,  а  в  меру
услаждать себя вином не грешно.  Помоги исполнить волю преемника Христа на
земле,  святейшего папы  римского  Иннокентия Третьего.  Мы  остались  без
средств,  а путь еще длинен. Нам велено найти дикие племена и приобщить их
в лоно католической церкви.  Ибо сказал Иосиф: <Я ищу братьев моих; скажи,
где они пасут>.
     - Кто  насаждает  веру  мечом,  тот  поступает неразумно и  недостоин
помощи  православных  христиан.   Добром  на  зло  отвечают  только  рабы,
запуганные своим хозяином.
     - Причем здесь меч? Мы мирные служители церкви.
     - А   разве   не   Иннокентий   благословил  поход   крестоносцев  на
Константинополь?  Ваши  мечи  заставили даже патриарха православной церкви
покинуть свою  столицу.  Знай  же:  из-за  одного гвоздя теряется подкова,
из-за одной подковы можно потерять лошадь.  А кто делает зло, тот добра не
встретит.
     Отец Юлиан хотел опуститься перед игуменом на  колени,  но не удержал
равновесия, толкнул его головой в живот.
     Разлетелись в разные стороны костыли, охнув, упал и застонал русич.
     - Ай-йя!  Каналья!  -  вскричал Вретранг, схватил Юлиана за шиворот и
двинул ему кулаком в бок.  Юлиан громко икнул и, скорчившись, повалился на
землю. - Сослан, Хурдуда, выбросьте этих мошенников на улицу.
     Монахов быстро удалили со двора.


     Его  преосвященство епископа  Феодора  встречали  у  Абхазских ворот.
Въездную  площадь  и   широкую  поляну  за  городскими  стенами  заполнили
празднично одетые ремесленники, их жены, дети; пастухи, князья. Особняком,
перед  самым  въездом  в  город,  потеснив  толпу,  чинно  выстроился клир
епархии:  пресвитеры,  принаряженные в новые,  расшитые золотом и серебром
ризы;  монахи  и  дьяки  в  строгих,  выстиранных по  случаю  приезда  его
преосвященства мантиях, тщательно отглаженных кабаньими клыками и дубовыми
рубелями.
     В  центре,  у  самых ворот,  в  окружении телохранителей на  арабском
скакуне важно восседал алдар Кюрджи.  Поглаживая черные широкие усы, он то
и дело поглядывал на свою обнову, улыбался и тихо переговаривался с князем
Бакатаром,   прибывшим  из  Хумары  на  рыжем,   с   темными  подпалинами,
ахалтекинце.
     Усталая от долгого ожидания толпа мерно гудела, лениво шевелилась, то
растекаясь вдоль дороги по берегу Инджик-су,  то опять сбиваясь в  кучу на
пригорке,  посматривала на верх ущелья,  откуда спускалась дорога и  шумно
сбегала по камням река.
     Первым  из-за  леса  показался вершник.  Он  беспрестанно нахлестывал
плетью уставшего коня и размахивал белым лоскутом,  привязанным на длинную
пику, возвещал о приближении торжественного поезда его преосвященства.
     Толпа вздрогнула, сгрудилась, потеснила священников, кто-то сдавленно
вскрикнул и тут же умолк,  затоптанный сапогами, сандалиями, башмаками. Из
караульной,  поставленной у самых ворот, высыпали одетые в новые байданы -
кольчатые железные рубашки -  стражники алдара,  повскакивали на  лошадей,
выхватили сабли и  оттеснили толпу на место,  унесли удушенного,  чтобы не
портил настроения епископу.
     Из-за поворота в сопровождении конной свиты черных монахов показалась
карета  его  преосвященства.   Толпа  снова  взволновалась,   задвигалась,
устремилась  вперед,   но  стражники  опять  выхватили  сабли  и  остудили
нетерпеливых.
     Как  только  воцарились порядок  и  благопристойность,  из  маленькой
церквушки,  стоявшей почти  у  самых  ворот,  вышел  русич и,  поскрипывая
костылями, неторопливо попрыгал к поляне, где намечался выход епископа для
благословения паствы.  Путь русичу в  толпе прокладывал молодой рясофорный
монах с рыжей курчавой бородкой.
     - Дорогу  отцу  игумену!  Дорогу отцу  игумену!  -  негромко повторял
послушник  -   и   люди   сами   широко  расступались,   пропуская  вперед
седобородого, белого лицом настоятеля.
     - Отец Лука!  - окликнула русича худощавая старуха в темном платке. -
Дай тебе бог здоровья.
     - А, Русудан? Рад тебя видеть. Как Матярши?
     - Спасибо, отец Лука. Уже встает. Поправляется.
     - Молись, Русудан, молись. Бог не оставит.
     - Отец игумен,  - затронул худощавый ремесленник в бараньей  шапке  и
серой  короткой  курткеу - ты оказался прав.  Попробовал я вымочить шкуру,
как ты советовал,  в отваре дубовой коры - и в самом деле  овчина  крепкой
становится и дождя не боится. Спасибо тебе. Теперь пойдет мой товар.
     - Вот и  хорошо,  Юваши.  Только и мою просьбу выполни,  пришли сына,
пусть  поживет  в  монастыре,  поучится  росписи.  Я  думаю,  что  у  него
получится.
     - Хорошо,  отец игумен,  пришлю.  Хотя,  по правде, и сомневаюсь, что
польза от этого будет.
     - А ты мне доверься.
     Алдар Кюрджи заметил русича, приветливо махнул рукой.
     - Иди сюда, отец Лука, здесь твое место.
     Двое  телохранителей князя  кинулись помочь игумену,  быстро очистили
дорогу.  И вовремя. Карета епископа была уже совсем близко, и русич мог не
успеть пробраться сквозь толпу.
     Ради приезда епископа Кюрджи надел самые дорогие свои одежды.  На нем
был  хорошо  подогнанный,  легкий,  отделанный  золотом  кафтан  из  алого
сиклатуна   -    иноземной   ткани.    Салбары,   заправленные   в   новые
светло-коричневые сапоги,  были  сшиты  из  тонкого  и  крепкого  полотна,
вытканного из  льна  сорта  тала-золото.  Такое  полотно делают  только за
горами, в Абхазии, и продают по десять динаров за отрез.
     Осмотрев одежды Кюрджи, русич перевел взгляд на князя Бакатара. Алдар
из Хумары тоже оделся достаточно ярко, как и положено знатному человеку: в
куртку и плащ из парчи.  Но салбары у него -  явно дорожные, из льна сорта
дабики,  доступного каждому состоятельному человеку.  Да и  убранство коня
князя Бакатара попроще.
     Русичу захотелось похвалить сыновей Вретранга.
     - Хорош у  тебя конь,  Кюрджи,  а  сбруя и  попона -  просто царские.
Искусная работа, - а про себя подумал: <Коза сдохнет, а хвост не опустит>.
     Кюрджи заулыбался, довольный.
     - Все ради величия церкви, отец Лука.
     Карета   его   преосвященства,    богато   украшенная   позолотой   и
инкрустацией,  крестами и распятием Христа, легко подкатила к встречающим.
Отец Димитрий,  он сидел наверху,  рядом с кучером, несмотря на преклонные
годы, легко, по-молодецки соскочил с облучка, мельком встретился глазами с
русичем,  сдержанно кивнул ему,  и даже, показалось, улыбнулся глазами, не
спеша открыл дверцу кареты, протянул руку его преосвященству.
     Не успел епископ выйти из кареты,  единым вздохом над толпой пронесся
легкий,  неясный  шум.  А  кто-то  из  стоявших  позади  русича  громко  и
несдержанно удивился молодости нового владыки епархии.
     Русич с удовлетворением отметил, что Кюрджи, а следом и другие князья
соскочили с коней.  Кюрджи и Бакатар подошли вплотную к игумену, остальные
- пристроились позади.
     Епископ и в самом деле был непривычно молод для своего высокого сана.
Русич подумал,  что его преосвященству всего лет тридцать пять -  сорок от
роду.  Громким,  рокочущим басом он поприветствовал и  благословил паству,
произнес положенные при  этом слова о  боге,  о  верности христову учению.
Затем  отец  Димитрий  представил епископу  игумена,  отца  Луку,  Кюрджи,
Бакатара и других наиболее известных и влиятельных князей и священников.
     Его преосвященство внимательно прислушивался к  словам отца Димитрия,
пристально  вглядывался  в  глаза  людям,  с  которыми  его  знакомили,  и
неторопливо, то и дело рассыпая в толпу благословения, следовал к воротам.
Несмотря на  радушие владыки,  русич все же  заметил в  его глазах скрытое
недовольство и настороженность. От этого в сердце русича вкралась тревога.
Как новый вл