Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
, вы так хорошо справлялись с управлением городом
Валенсией, что король считает вас способным занять более высокий пост и
назначает вице-королем Арагона. К тому же, - добавил он, - эта должность
вполне соответствует знатности вашего рода, и арагонское дворянство не
имеет оснований роптать на королевский выбор.
Его светлость ни словом не упомянул обо мне, и в обществе не узнали
ничего о моей роли в этом деле, что уберегло дона Альфонсо и министра от
неблагоприятных пересудов, которые могли бы начаться в высшем свете
относительно вице-короля моего изделия.
Как только сын дона Сесара приобрел полную уверенность в своем новом
положении, он отправил нарочного в Валенсию, чтобы известить отца и
Серафину, каковые вскоре затем прибыли в Мадрид. Первым делом они посетили
меня и осыпали выражениями признательности. Какое трогательное и почетное
для меня зрелище! Три особы, которые были мне дороже всего на свете,
наперебой обнимали меня. Столь же живо чувствуя преданность и приязнь, как
и честь, которую должно было принести их роду вице-королевское звание, они
не переставали обращаться ко мне с речами, полными благодарности. Они даже
говорили со мной как с человеком, равным им по положению и как будто
совершенно не помнили, что некогда были моими хозяевами; никакие выражения
дружбы не казались им достаточными.
Чтобы не вдаваться в излишние подробности, скажу, что дон Альфонсо,
получив свой патент, поблагодарив короля и его министра и, принеся обычную
в таких случаях присягу, покинул Мадрид вместе со своею семьей и
переселился в Сарагосу. Он обставил свой въезд туда всем вообразимым
великолепием, и арагонцы восторженными кликами подтвердили, что я дал им
вице-короля, который был им по душе.
ГЛАВА XIII. Жиль Блас встречает у короля дона Гастона де Когольос
и дона Андреса де Тордесильяс. Куда они отправились втроем.
Окончание истории дона Гастона и доньи Елены де Галистео.
Какую услугу Сантильяна оказал Тордесильясу
Я плавал в блаженстве, оттого что так благополучно превратил смещенного
губернатора в вице-короля; даже господа де Лейва были в меньшем восторге,
чем я. Вскоре мне представился еще один случай воспользоваться своим
влиянием в пользу друга, о чем я считаю нужным сообщить, чтобы показать
читателю, что я не был больше тем Жиль Бласом, который при прошлом
министре торговал милостями двора.
Однажды я был в королевской антикамере, где беседовал с сановниками,
которые, видя во мне человека, пользовавшегося расположением первого
министра, не пренебрегали разговором со мною. В толпе я заметил дона
Гастона де Когольос, того самого политического узника, которого я, в свое
время, оставил в Сеговийской крепости. Он был здесь вместе с комендантом,
доном Андресом де Тордесильяс. Я охотно покинул своих собеседников, чтобы
обнять обоих друзей. Если они удивились, видя меня во дворце, то еще более
изумился я тому, что их там встретив. После восторженных объятий с той и
другой стороны дон Гастон сказал мне:
- Сеньор де Сантильяна, мы должны задать друг другу немало вопросов, но
сейчас мы находимся в неудобном для этого месте: разрешите же нам отвезти
вас в такое помещение, где сеньор де Тордесильяс и мы будем рады завязать
с вами длительную беседу.
Я согласился. Мы протолкались сквозь толпу и вышли из дворца. Карета
дона Гастона ждала его на улице. Мы уселись в нее все трое и проехали на
большую базарную площадь, где происходят бои быков. Там жил Когольос в
очень хорошем доме.
- Сеньор Жиль Блас, - сказал мне дон Андрес, когда мы очутились в
великолепно обставленном зале, - мне казалось, что, уезжая из Сеговии, вы
ненавидели двор и приняли решение удалиться от него навсегда.
- Таково, действительно, было мое намерение, - отвечал я ему, - и, пока
был жив покойный король, я не отступал от своего решения; но когда я
услыхал, что сын его, инфант, вступил на престол, мне захотелось
проверить, узнает ли он меня. Он меня узнал, и я имел счастье быть
благосклонно принятым; он сам препоручил меня Первому министру, который
отнесся ко мне дружески и с которым я нахожусь в гораздо лучших
отношениях, чем когда-либо был с герцогом Лермою. Вот и все, сеньор дон
Андрес, что я имею вам рассказать. А сами вы все еще состоите комендантом
Сеговийской крепости?
- О, нет, - отвечал он, - граф-герцог назначил другого на мое место.
Он, по-видимому, считает меня глубоко преданным его предшественнику.
- А я, - сказал тогда дон Гастон, - был освобожден по обратной причине:
едва только первый министр узнал, что я сижу в Сеговийской тюрьме по
приказу герцога Лермы, как велел меня оттуда выпустить. Теперь, сеньор
Жиль Блас, я должен вам рассказать, что произошло со мной с тех пор, как я
очутился на свободе.
"Прежде всего, - продолжал он, - поблагодарив дона Андреса за
любезность, проявленную ко мне во время моего заключения, я отправился в
Мадрид. Там я предстал перед графом-герцогом Оливаресом, который сказал
мне:
- Не опасайтесь, что случившееся с вами несчастье сколько-нибудь
повредит вашему доброму имени; вы совершенно оправданы; я тем более
убежден в вашей незапятнанности, что и маркиз де Вильяреаль, в соучастии с
коим вас подозревали, оказался невиновным. Хоть он и португалец и даже
родственник герцога Браганцского, все же он меньше предан ему, нежели
интересам короля, нашего государя. И так, вам совершенно напрасно вменили
в преступление дружбу с этим маркизом, и, дабы вознаградить вас за
несправедливое обвинение в измене, король делает вас поручиком своей
испанской гвардии.
Я принял это назначение, но просил его светлость разрешить мне до
вступления в должность съездить в Корню, чтобы навестить свою тетушку,
донью Элеонор де Ласарилья. Министр дал мне месяц на это путешествие, и я
выехал в сопровождении одного только лакея.
Мы уже миновали Кольменар и углубились в лощину между двумя горами, как
вдруг увидели всадника, храбро оборонявшегося от трех людей, которые все
сразу на него нападали. Я, не колеблясь, решил прийти ему на помощь,
подскакал к этому сеньору и стал на его сторону. Во время боя я заметил,
что наши противники в масках и что мы имеем дело с опытными бретерами.
Однако, несмотря на их силу и ловкость, мы остались победителями: я
пронзил одного, он свалился с лошади, а остальные двое немедленно
обратились в бегство. Правда, победа была для нас почти столь же роковой,
как и для того несчастного, которого я убил, так как после боя мой
соратник и я оказались тяжело раненными. Но представьте себе, каково было
мое изумление, когда я в этом всаднике узнал Комбадоса, мужа доньи Елены.
Он не менее моего удивился, увидев во мне своего защитника.
- О, дон Гастон! - воскликнул он. - Возможно ли? Вы ли это поспешили
мне на помощь? Но, столь великодушно вступаясь за меня, вы, конечно, не
знали, что помогаете человеку, который похитил у вас возлюбленную.
- Я, действительно, не знаю этого, - отвечал я ему, - но если бы даже
знал, то неужели, по вашему мнению, поступил бы иначе? Неужели вы так
дурно обо мне судите, что приписываете мне столь низкую душу?
- Нет, нет, - возразил он, - я о вас более высокого мнения, и если умру
от клинка злодеев, то хотел бы, чтобы ваши раны не помешали вам
воспользоваться моей смертью.
- Комбадос, - сказал я ему, - хоть донья Елена мною еще не забыта, все
же узнайте, что я не хотел бы овладеть ею ценой вашей жизни; я даже рад,
что спас вас от ударов этих трех убийц, поскольку совершил этим деяние,
приятное вашей супруге.
Пока мы говорили таким образом, мой лакей сошел с лошади, приблизился к
всаднику, распростертому в пыли, и, сняв с него маску, показал нам черты,
которые Комбадос тут же узнал.
- Это Капрала, - воскликнул он, - коварный родственник, который с
досады, что лишился незаконно оспариваемого у меня богатого наследства,
давно уже питал намерение покончить со мной и избрал нынешний день для
осуществления своего замысла; но небо дозволило, чтобы он пал жертвой
собственного покушения.
Тем временем кровь наша текла в изобилии, и оба мы явственно слабели.
Все же, несмотря на раны, у нас хватило силы добраться до местечка
Вильярехо, которое находилось не далее двух ружейных выстрелов от поля
битвы. Заехав в первую попавшуюся гостиницу, мы потребовали фельдшеров.
Явился один, умение коего нам очень хвалили. Осмотрев наши раны, фельдшер
нашел их весьма опасными. Он перевязал нас, а на следующий день, снявши
повязки, объявил, что раны дона Бласа смертельны. О моих он высказался
более благоприятно, и его прогноз не оказался ложным. Комбадос, видя себя
приговоренным к смерти, думал только о том, чтобы к ней приготовиться. Он
отправил нарочного к жене, дабы известить ее обо всем происшедшем и о
плачевном состоянии, в котором находился. Донья Елена вскоре прибыла в
Вильярехо. Она приехала туда, мучимая беспокойством, проистекавшим от двух
весьма различных причин: опасности, угрожавшей жизни ее мужа, и боязни,
как бы при виде меня не вспыхнуло вновь плохо притушенное пламя. И то и
другое жестоко ее волновало.
- Сеньора, - сказал ей дон Блас, когда она явилась перед ним, - вы
приехали как раз вовремя, чтобы принять мой прощальный привет. Я умру, и
на смерть свою смотрю, как на небесную кару за то, что обманом вырвал вас
у дона Гастона; я не только не ропщу, но сам призываю вас вернуть ему
сердце, которое я у него похитил.
Донья Елена отвечала ему одними слезами. И, в самом деле, это был
лучший ответ, какой она могла ему дать, так как в душе не достаточно еще
отреклась от меня, чтобы позабыть хитрость, при помощи которой он заставил
ее мне изменить.
Случилось так, как предсказал фельдшер: менее чем через три дня
Комбадос умер от ран, в то время как состояние моих предвещало скорое
выздоровление. Молодая вдова, занятая исключительно заботами о перенесении
в Корию тела своего мужа, чтобы воздать ему все почести, которые она была
обязана оказать его праху, покинула Вильярехо и пустилась в обратный путь,
предварительно справившись, как бы из чистой вежливости, о состоянии моего
здоровья. Как только я смог за нею последовать, я выехал в Корию, где
окончательно восстановил свои силы. Тогда тетушка моя, донья Элеонор, и
дон Хорхе де Галистео решили как можно скорее обвенчать меня с Еленою,
дабы судьба путем какой-нибудь неожиданной превратности не разлучила нас
вновь. Наша свадьба состоялась без большой огласки ввиду слишком недавней
смерти дона Бласа; а через несколько дней я возвратился в Мадрид вместе с
доньей Еленой. Так как я пропустил срок, назначенный мне графом-герцогом,
то опасался, как бы министр не отдал другому обещанной мне должности; но
оказалось, что он ею еще не распорядился и соблаговолил принять извинения,
которые я принес ему за свое опоздание. Итак, - продолжал Когольос, - я
теперь поручик испанской гвардии и чувствую себя хорошо в своей должности.
Я приобрел друзей приятного обхождения и провожу с ними время в
довольстве".
- Я был бы рад, если бы мог сказать то же про себя, - воскликнул дон
Андрес, - но я очень далек от довольства своею судьбою: я лишился
должности, которая как-никак сильно меня поддерживала, и у меня нет
друзей, достаточно влиятельных, чтобы доставить мне прочное положение.
- Простите, сеньор дон Андрес, - прервал я его с улыбкой, - в моем лице
вы обладаете другом, который может вам кое на что пригодиться. Сейчас
только я говорил вам, что теперь еще больше любим графом-герцогом, чем
прежде герцогом Лермой; а вы осмеливаетесь утверждать мне в лицо, будто у
вас нет никого, кто бы мог доставить нам надежную должность. Разве я уже
раз не оказал вам подобной услуги? Вспомните, что, пользуясь влиянием
архиепископа гренадского, я добился вашего назначения в Мексику на пост,
на котором вы бы разбогатели, если бы любовь не удержала вас в городе
Аликанте. Теперь же я еще больше в состоянии услужить вам, поскольку уши
первого министра всегда открыты для меня.
- Итак, я вручаю вам свою судьбу, - отвечал Тордесильяс. - Но,
пожалуйста, - добавил он улыбаясь, в свою очередь, - не отсылайте меня в
Новую Испанию; я не хотел бы туда отправиться, хотя бы меня сделали
председателем мексиканского суда.
Наш разговор был прерван доньей Еленой, появившейся в зале и прелестью
всей своей особы вполне оправдавшей то очаровательное представление,
которое я себе о ней составил,
- Сударыня, - сказал ей Когольос, - представляю вам сеньора де
Сантильяна, о коем как-то говорил вам и чье приятное общество часто
разгоняло мою скуку в дни заключения.
- Да, сеньора, - сказал я донье Елене, - разговор со мной ему нравился,
потому что его предметом всегда были вы.
Дочь дона Хорхе со скромностью ответила на мою учтивость, после чего я
простился с супругами, уверив их в своей радости по поводу того, что брак,
наконец, увенчал их давнишнюю любовь. Обратившись затем к Тордесильясу, я
попросил его сообщить мне свое место жительства и, получив от него
требуемое указание, сказал:
- Я не прощаюсь с вами, дон Андрес: надеюсь, вы не позже чем через
неделю убедитесь, что я сочетаю власть с доброй волей.
Ему не пришлось уличить меня во лжи. На следующий же день граф-герцог
сам дал мне повод оказать услугу коменданту.
- Сантильяна, - сказал мне министр, - освободилось место начальника
королевской тюрьмы в Вальядолиде: оно приносит больше трехсот пистолей в
год; мне хочется отдать его тебе.
- Я не приму его, ваша светлость, - отвечал я ему, - хоть бы оно давало
десять тысяч дукатов годовой ренты; я отказываюсь от всех мест, которые
могут разлучить меня с вами.
- Но ты отлично можешь занимать это место, не покидая Мадрида, -
возразил министр, - тебе только придется время от времени ездить в
Вальядолид, чтобы посещать тюрьму.
- Говорите, что хотите, - возразил я ему, - эту должность я приму
только при условии, что мне позволено будет отказаться от нее в пользу
честного дворянина, по имени дон Андрес де Тордесильяс, бывшего коменданта
Сеговийской крепости: мне бы хотелось преподнести ему этот подарок в
благодарность за хорошее обращение со мною во время моего пребывания в
тюрьме.
- Ты, Жиль Блас, я вижу, хочешь смастерить начальника королевской
тюрьмы так же, как недавно сделал вице-короля. Ну, что же, мой друг!
Хорошо, я предоставляю тебе эту вакансию для Тордесильяса; но скажи мне
откровенно, сколько тебе за это перепадет, ибо я не считаю тебя таким
глупцом, чтоб безвозмездно пускать в ход свое влияние.
- Ваша светлость, - отвечал я, - разве мы не должны платить свои долги?
Дон Андрес безвозмездно доставлял мне всевозможные одолжения. Не должен ли
и я воздать ему тем же?
- Вы стали необыкновенным бессребреником, сеньор де Сантильяна, -
возразил герцог. - Мне кажется, что вы были значительно менее бескорыстны
при прошлом министерстве.
- Не отрицаю, - ответил я. - Дурной пример развратил меня; так как все
тогда продавалось, то и я сообразовывался с обычаем; теперь же, когда все
дается даром, и ко мне вернулось бескорыстие.
Итак, я выхлопотал дону Андресу де Тордесильяс место начальника
королевской тюрьмы в Вальядолиде и вскоре отправил его в этот город. Он
был столь же доволен своим новым положением, сколь и я - исполнением
своего обязательства по отношению к нему.
ГЛАВА XIV. Сантильяна посещает поэта Нуньеса. Каких особ
он там встретил и какого рода речи там говорились
Однажды после обеда мне пришла охота навестить поэта обеих Астурий, так
как я весьма любопытствовал узнать, как он живет. Я направился в дом
сеньора Бельтрана Гомеса дель Риверо и спросил Нуньеса.
- Он больше здесь не квартирует, - ответил мне лакей, стоявший у входа,
и прибавил, указывая на один из соседних домов:
- Вот где он теперь живет; он занимает флигель во дворе.
Я направился туда и, пройдя по двору, вступил в покои с совершенно
голыми стенами, где еще застал своего друга Фабрисио за столом с
пятью-шестью собратьями, которых он в тот день угощал обедом.
Они уже заканчивали трапезу, а потому находились в самом разгаре
диспута. Но едва они меня заметили, как шумный разговор их сменился
глубоким молчанием. Нуньес с любезным видом бросился меня встречать и
воскликнул:
- Вот сеньор де Сантильяна, соблаговоливший почтить меня своим
посещением! Окажите же вместе со мною уважение фавориту первого министра.
При этих словах все сотрапезники также встали, чтобы меня
приветствовать, и во внимание к титулу, данному мне Нуньесом, очень
почтительно со мною раскланялись. Хотя мне не хотелось ни пить, ни есть, я
не мог не усесться за стол вместе с ними и не отвечать на здравицу,
провозглашенную в мою честь. Так как мне показалась, что мое присутствие
мешает им продолжать непринужденную беседу, то я сказал им:
- Сеньоры, мне сдается, будто я прервал ваш разговор; пожалуйста,
продолжайте, а не то я уйду.
- Эти господа, - сказал тогда Фабрисио, - говорили об "Ифигении"
Еврипида. Бакалавр Мелькиор де Вильегас, перворазрядный ученый, спрашивал
у сеньора дона Хасинто де Ромарате, что его более всего захватило в этой
трагедии.
- Да, - подтвердил дон Хасинто, - и я отвечал, что это опасность, в
которой находится Ифигения.
- А я, - сказал бакалавр, - возразил ему (и готов это доказать), что
вовсе не в этой опасности - истинный интерес пьесы.
- Так в чем же? - воскликнул старый лиценциат Габриель де Леон.
- В ветре, - возразил бакалавр.
Вся компания разразилась смехом при этой реплике, которую и я не принял
всерьез. Мне казалось, что Мелькиор сказал это только затем, чтобы
повеселить собеседников. Но я не знал этого ученого мужа: то был человек,
не понимавший никаких шуток.
- Смейтесь, сколько вам будет угодно, сеньоры, - холодно отвечал он, -
я утверждаю, что только ветер должен интересовать, потрясать, волновать
зрителя, а вовсе не опасность, угрожающая Ифигении. Представьте себе, -
продолжал он, - многочисленную армию, собравшуюся для осады Трои, поймите
все нетерпение, переживаемое вождями, желающими поскорее довести свое
предприятие до конца и вернуться в Грецию, где они оставили все самое
дорогое, богов своего очага, жен и детей. Между тем злобный, противный
ветер задерживает их в Авлиде, словно гвоздями прибивает их к гавани, и
если он не переменится, то они не сумеют осадить Приамов город. Итак,
ветер составляет весь интерес этой трагедии. Я становлюсь на сторону
греков, я присоединяюсь к их замыслу. Я хочу только одного: отбытия их
флота, и безразличным взглядом смотрю на Ифигению в опасности, ибо ее
смерть - это средство, чтобы добиться от богов попутного ветра.
Не успел Вильегас окончить свою речь, как все снова стали потешаться на
его счет. У Нуньеса хватило коварства поддержать его мнение, чтобы дать
лишнюю пищу насмешникам, которые принялись наперебой отпускать плоские
шутки по поводу ветров. Но бакалавр, окинув их всех флегматичным и
высокомерным взглядом, назвал их невеждами и вульгарными умами. Я все
время ждал, что эти господа вот-вот рассердятся и вцепятся друг другу в
гривы, - обычный финал таких дискуссий. Однако на сей раз мои ожидания не
оправдались: они удовольствовались тем, что обменял