йский,  игумен  Евстафий,  а  также   многие   благородные
патрикии. Царь снял со своей  выи  крест,  сделанный  из  того  древа,  на
котором был распят Христос, с главы - венец и велел принести  сердоликовую
чашу, из которой пил, веселясь на пирах, кесарь Август.  Царь  снял  также
ожерелье, кованное из  аравийского  золота,  и  велел  митрополиту  наречь
нашего князя Мономахом и царем всея Руси...
   Монашек слушал с открытым ртом.
   Стоя у двери, Злат с волнением смотрел на умирающего. Но его  заслонили
многочисленные князья и бояре. В  этой  скромной  горнице  с  бревенчатыми
стенами великая слава превращалась в прах.  Ровно  в  полночь,  окруженный
сыновьями  и  вельможами,  побеседовав  с  ними  перед  смертью,  Владимир
Мономах, сын Всеволода, внук  великого  Ярослава,  испустил  дух.  Зажегши
свечи, монахи запели положенный  псалом,  и  тогда  трапезная  наполнилась
рыданием. На монастырской колокольнице звонарь ударил в медный колокол,  и
его певучий звук возвестил окрестным полям и дубравам  о  смерти  великого
князя. Весть об этом быстро распространилась по  Руси,  а  затем  достигла
Константинополя.  В  Священном  дворце  состоялось   совещание   синклита.
Император, красивый человек  в  диадеме,  с  выразительными  глазами,  был
встревожен. В константинопольских залах,  где  встречались  люди,  имевшие
отношение к управлению государством, происходили одни и те же разговоры.
   - Как здоровье супруги? - спрашивал один.
   - Благодарю, она в добром здравии, - кланялся другой.
   - Ты слышал?
   - О чем ты изволишь говорить?
   - Умер русский архонт.
   - Конечно, я слышал об этом. Но кто наследует ему?
   Подобные же беседы происходили на Ипподроме,  в  церквах  и  просто  на
улицах. Недалеко от церкви св.Фомы стояли два влиятельных  человека.  Один
из них был  Стефан  Скилица,  некогда  высокий  сановник  церкви,  а  ныне
находившийся в забвении, другой - известный  врач  и  стихотворец  Николай
Калликл, оба уже в летах. Скилица убеждал лекаря:
   - Бог, или, если говорить философским языком, единое, не самобытно, ибо
мы не говорим, что оно довлеет только для  собственного  бытия.  Ведь  это
означало бы, что божество - самодовлеющее начало,  а  таково  недостаточно
для передачи своей силы другим. Следовательно, бог не самодовлеющее  и  не
избыточествующее,  но  преизбыточествующее.  Поэтому  из  него,   как   из
переполненной до краев чаши, истекают потоки добра...
   В это время в конце улицы показался поэт  Феодор  Продром.  Уже  прошло
немало лет с тех пор, как он, достигший высших ступеней  славы,  осыпанный
милостями царей, а потом снова впавший в  ничтожество  и  лишившийся  всех
своих шести слуг, женился на Евдокии, вздорной и  невежественной  женщине,
которая прельстила стихотворца своей соблазнительной походкой. Теперь  это
была мать четырех детей, с большим животом, с испорченными  зубами.  Да  и
сам он... Когда-то он подсмеивался в своих стихах над лысыми старичками. А
теперь? Заболев оспой,  он  сам  потерял  волосы,  и  лицо  его  сделалось
щербатым, как поле, изрытое конскими копытами. Злой завистник обвинил  его
в том, что поэт неправильно выражается о святой троице, и  чуть  ли  не  в
неверии в бога. Потом этот доносчик смеялся и говорил,  что  поступил  так
под влиянием хиосского вина, выпитого в излишнем  количестве.  Но  тем  не
менее преподавательского-то места в школе св.Павла Феодор лишился!  Меньше
учеников стало и на дому. Сейчас жена послала его на базар и к  булочнику,
и таким образом он нос к носу встретился со своими друзьями.
   - Смотрите, идет знаменитый стихотворец! - воскликнул Калликл,  позабыв
о богословских тонкостях Скилицы. - Как ты живешь, приятель?
   Феодор Продром грустно вздохнул. Заикаясь почти  на  каждом  слове,  он
стал жаловаться на свои житейские невзгоды:
   - Когда я еще был ребенком, дорогой мой отец пригласил меня  однажды  в
свой покой и сказал мне со слезами на глазах: "Сын мой! Ты еще дитя и не в
состоянии различить добро от зла, а у  меня  обширный  жизненный  опыт,  я
много путешествовал и немало пережил на суше  и  на  море.  Еще  больше  я
прочел в книгах. Поэтому обрати внимание на то, что я тебе  сейчас  скажу.
Различны пути, по которым ходит человек. Имеют и сражения  свою  прелесть,
так как  они  прославляют  доблестного  мужа  и  дают  повод  пользоваться
щедротами василевса. Однако твои плечи слишком слабы, чтобы носить тяжелое
вооружение, а ноги не в  состоянии  выдержать  длительные  и  утомительные
переходы. Тем не менее ты не должен выбирать и какое-нибудь спокойное,  но
малопочтенное и не достойное тебя ремесло, вроде башмачника или  торговца.
Это было бы позором для моего звания. Поэтому не лучше ли тебе,  сын  мой,
обратиться к наукам и предаться,  например,  изучению  риторики?  Подобное
занятие сделает тебя счастливым и полезным для общества". Что же?  С  того
дня я посвятил себя книгам, стал писать стихи, можно сказать,  прославился
до Антиохии. Но что это дало мне, кроме неприятностей?
   Калликл, вполне обеспеченный человек, пытался утешить стихотворца:
   - Ты не должен жаловаться. Было и у тебя приятное в жизни.
   - Что же, например?
   - Ты воспевал победы ромеев, ты  водил  дружбу  с  такими  людьми,  как
Михаил Пселл или Иоанн Итал. Не отличала  ли  тебя  и  твои  стихи  царица
Ирина?
   - Итал? - с возмущением подхватил  Продром.  -  А  вы  знаете,  что  он
ответил, когда я просил его о помощи?
   Приятели сказали, что не знают.
   - Он мне ответил: "Зачем я буду посылать тебе посылки? Ведь мы с  тобою
составляем одно целое, и это означало бы посылать себе самому. Когда я  ем
жирного зайца или тучного фазана, то я, так сказать, жую, а  ты  глотаешь.
Зачем тебе теплые покрывала из македонской  шерсти?  Если  одеяла  есть  у
меня, то, значит, они греют и тебя..."
   В глазах у приятелей поэт, если бы  не  был  так  раздражен  и  обижен,
прочел бы искорки смеха.
   - Кстати, - сказал Скилица, - известно ли вам, до чего довел Итал своей
эллинской проповедью Сервилия?
   Собеседники вопросительно посмотрели на него.
   - Представьте себе, этот чудак взобрался на высокую скалу и со словами:
"Прими меня, Посейдон!" - низвергнулся в пучину!
   - Какой ужас! - воскликнул Калликл.
   - Что вы хотите! - продолжал возмущаться Скилица. - Этот человек уже не
одного отравил своим  ядом.  Признает  платоновские  идеи.  Куда  же  идти
дальше?
   Так поэт Феодор Продром приятно проводил время с приятелями, позабыв  о
поручении сварливой жены. Он еще о многом хотел бы  рассказать,  но  вдруг
наверху, в окне одного из ближайших  домов,  показалась  женщина,  которую
всякий хоть немного знакомый с классической поэзией принял бы  за  мегеру,
услышав ее пронзительный голос и увидев растрепанные волосы. Она  кричала,
потрясая поварешкой и явно обращаясь к стихотворцу:
   - Посмотрите на этого безумца! Отправился, чтобы  попросить  в  долг  у
лавочника соленой рыбы, и вот уже целый час  болтает  на  улице  о  всяких
пустяках, вместо того чтобы заниматься делом и зарабатывать деньги честным
трудом...
   - Ну, будьте здоровы, - поспешил расстаться с друзьями  Феодор  Продром
и, ускорив шаги, пошел по своему делу,  а  приятели  смотрели  ему  вслед,
улыбаясь. Какое им дело до несчастий и неприятностей другого человека...
   Бедняга спешил к рыбному торговцу, и над его главой  витало  прелестное
видение Феофании, которую поэт не мог никогда забыть. Порой Продром  сидел
за столом, уронив голову на руки и вспоминая свою жизнь, и  ему  казалось,
что единственным светлым лучом в ней  были  те  дни,  когда  он  находился
поблизости от этого ангельского существа. Но позади подгонял мерзкий голос
Евдокии:
   - Тебе следовало бы жениться не на дочери почтенного спафария, если  ты
не в состоянии прокормить семью, а на какой-нибудь толстухе самого низкого
происхождения. У него в нетопленой конуре ждут обеда четверо детей,  а  он
вечно разглагольствует об Аристотеле или пишет  никому  не  нужные  стихи.
Посмей только вернуться домой без рыбы и  ячменных  лепешек,  и  я  покажу
тебе, что такое риторика!
   Что означает пустой гнев неумной женщины? Только то,  что  человеку  не
повезло в жизни. Но ведь так случилось и с самим великим Сократом, и  если
стоило привести в  главе,  в  которой  описывается  смерть  Мономаха,  эту
смешную и в то же время грустную уличную сценку, то лишь для  того,  чтобы
показать, как трагические события перемешиваются с  житейскими  пустяками.
Продром размышлял, что не будь на земле Мономаха, может быть, архонт  Олег
не появился бы в Константинополе, не победил бы нежное сердце Феофании,  и
поэт сделался бы счастливейшим человеком из смертных, а дочь  магистра  не
лежала бы на острове  Родосе,  на  щебнистом  кладбище  за  виноградником.
Феодор Продром считался замечательным поэтом, на его долю  выпала  высокая
честь преподавать риторику самой Анне, багрянородной писательнице, а  дома
он находился под башмаком злой  жены,  и  только  воспоминание  о  красоте
Феофании несколько освещало его невеселую жизнь...
   Каждое событие мирового значения - как  круги  на  воде.  Весть  о  нем
постепенно  достигает  до  отдаленных  пределов  земли.  Вскоре  о  смерти
Мономаха стало известно и в половецких полях, на берегах Дона.
   Наступал тихий и пахучий вечер. От реки доносился  запах  сырости.  Хан
Сырчан лежал у своего шатра на  ветхой  попоне,  терпеливо  ожидая,  когда
женщины сварят похлебку из рыб, пойманных  в  удачно  закинутую  сеть.  От
костров  поднимались  голубоватые  дымки.  Невдалеке  паслись  кони.   Хан
подпирал рукою голову и думал о самых обыденных вещах, уже позабыв о  том,
что такое радость победы и жгучее удовольствие при виде лежащих  во  прахе
врагов и богатой добычи. Около хана сидел певец Орев, деливший его  мирные
рыболовные занятия и услаждавший половцев песнями  о  прежних  походах  на
Русь...
   Вдруг из степи примчался всадник:
   - Хан, умер Мономах!
   Умер Мономах! Сырчан воспрянул духом. Он  знал,  что  теперь  всюду  на
берегах Сулы, Ворсклы и Псела стоят русские крепости  и  преграждают  путь
коннице. Но страшного князя больше  не  было  в  живых.  Может  быть,  его
преемники не будут такими бдительными?
   Хан сказал певцу Ореву:
   - Лишь только займется завтра заря на  востоке,  ты  оседлаешь  коня  и
направишься в страну иверов, где в роскоши и неге  живет  хан  Атрок,  мой
брат и господин. Ты скажешь ему, что Владимир Мономах умер  и  что  теперь
беглецы могут вернуться в родные степи. Пой ему  половецкие  песни,  и  он
послушается твоего призыва. А если не захочет  возвратиться,  то  дай  ему
понюхать пучок степной полыни.
   На заре Орев оседлал самого быстрого коня и поскакал на полдень. Прошло
очень много дней, и певцу приходилось взбираться  на  кручи  и  переходить
горные потоки, прежде чем он нашел старого хана в  богатом  дворце,  среди
ковров и подушек, и сообщил ему о том, что произошло на  Руси.  Но  Атрок,
окруженный молоденькими наложницами, располневший от сидячего образа жизни
и обленившийся в шелковых одеждах, с  равнодушием  отнесся  к  известию  и
отрицательно покачал головой в ответ на приглашение брата. Орев стал  петь
ему половецкие песни. Однако рабыни смеялись над  этими  странными  на  их
вкус напевами. Тогда певец вынул из чистой тряпицы пучок полыни и протянул
хану.
   Атрок понюхал степную траву, заплакал и сказал:
   - Лучше лечь костьми в своей земле, чем прославленному жить на чужбине.
   Москва, 20 декабря 1960 г.