Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
бревно стены снизу, ножами вырезали
глубокие зарубки -- знаки.
Подпалыцики поползли к стану.
Князь Богдой долго совещался с близкими и друзьями. Многие требовали
немедля сжечь городок, раз и навсегда избавиться от лютого воеводы. Другие
рассуждали иначе: "Один городок спалим -- у русских других много". Богдой
молчал -- думал. Молчали и все остальные -- тоже думали.
Поднялся старый бурят, седую косичку пощипал, хитро сощурился:
-- В стаде бараны разные бывают -- черные и белые... Русские люди тоже
разные бывают...
Вокруг зашумели. Больше старик ничего не сказал. Князь Богдой вскинул
пику -- стало тихо. Голос у Богдоя звонкий, далеко слышно:
-- Великан-гору не столкнешь: с русскими воевать -- в пропасть прыгать!
От монгольских ханов-разбойников наши юрты и скот, жен и детей не спасем --
побьют! Только русской силы боятся эти разбойники...
Молодой князь Хонодор горячился:
-- Война! Крепость надо сжечь! Пепел по степи ветер разнесет -- светло
будет!
Богдой сурово топнул ногой, молодого задорного князя остановил:
-- Бешеная собака кусает и своих и чужих. От злого воеводы всем худо,
все плачут... Зачем из-за него на крепость огонь пускать! Забыли, сколько
раз мы прятались за спину этой крепости? Забыли?
-- Война! Побьем! -- опять крикнул Хонодор, размахивая кривой саблей.
-- Так кричит козленок, который отбился от своего стада! -- рассердился
Богдой и вскочил на коня.
За ним -- все остальные.
На восходе солнца бурятский стан опустел.
Башенные дозорные сообщили воеводе:
-- Враг скрылся, только головешки тлеют да помет конский валяется.
Старшина открыл малые ворота, огляделся. "Были и нет", -- усмехнулся
он. Увидев знаки на стене и оставленные подпальщиками смолье и солому для
поджога, он побежал к воеводе.
-- Подпалить норовили стены, батюшка воевода! Смолье бросили, убежали,
знаки на стене бурятские вырезали...
-- С нами бог! Врага побили!.. Возьми аманата да толмача, пусть знаки
разгадают.
Толмач быстро вернулся.
-- Ну? -- нетерпеливо спросил воевода толмача.
-- Нацарапано, батюшка воевода: "Были под самой стеной, но огонь не
пустили -- мир".
-- Ишь ты, каковы! -- стукнул об пол посохом воевода. -- Снарядить
казаков, самых лихих. Ночью отыскать бурятские юрты, бить нещадно. Скот,
богатства, пленных доставить в городок. Я -- государев слуга, всех воров
выведу! Пусть помнят воеводскую руку!
Как ураган, налетели на бурятские юрты воеводские казаки. Жестокой
расправы не ожидали буряты. Спешно собрались старшины родов и на глазах у
родичей убили князя Богдоя, заподозрив его в коварной измене. И те, кто
остался жив после казачьего налета, сложили свои пожитки, собрали по степи
оставшийся скот и убежали в далекий Китай.
Вскоре ни одной бурятской юрты не могли отыскать воеводские казаки.
Воевода ходил довольный, гладил широкую бороду, похвалялся:
-- Вот я каков! Всех повоевал! Кто поперек меня -- тому смерть от меня!
Только к вечеру успокоился воевода. На другой день встал рано, не
выходил из своей светелки, а сидел там с писцом и строчил царям грамоту о
своих победах.
Писец старательно вывел первые строчки грамоты -- поименовал великих
государей.
Воевода отошел к оконцу и долго смотрел на блеклое небо. Раздумье его
прервал писец:
-- Титул помечен, батюшка воевода...
Воевода сумрачно оглядел писца, левая бровь его дернулась:
-- Ох, Алексашка, не в меру ты досаждаешь, языкаст да глуп! Каково
писать великим государям, каков ум надобен!
-- Превеликий ум, батюшка воевода...
-- То-то, злодей! Пиши!
Воевода гордо вскинул голову, громко и самодовольно продиктовал:
-- "...В нынешнем, великие государи, 1696 году бурятские воровские
людишки учинили измену, пошли походом, осадили городок Иркутский, огнем
грозились. Я, холоп ваш, ту измену в корень вывел: воровских бурят побил,
юрты предал огню, скот и богатства их отобрал в вашу, великие государи,
царскую казну. Какие остались из бурят в живых, те, похватав свои животы,
бежали в Китайское царство..."
Воевода хотел приложить руку, взял перо, но с досадой его отбросил:
-- Запамятовал я, Алексашка: добавь-ка в косую строчку.
Писец схватил перо.
-- "Аманаты, великие государи, до единого перемерли. Велю казакам
изловить новых..."
Гонцы повезли скорым ходом грамоту в царскую Москву.
"НОВЫЙ ВОЕВОДА"
Очистилась Ангара ото льда. Дули теплые ветры. Весеннее солнце сгоняло
снег, на проталинах пробивалась трава. Иркутяне позабыли о ратных тревогах.
По-прежнему через городок шли обозы и, пройдя Заморские ворота, скрывались
за Синей горой. По-прежнему пестрела базарная площадь, полная народа. Жил
городок мирно, тихо...
Только на воеводском дворе переполох.
Третий день не выходит воевода из приказной избы. Не ест, не пьет,
никого к себе не пускает. Служилые людишки ходят на цыпочках, говорят
шепотом, дверью боятся скрипнуть, каблуком стукнуть страшно.
Удивленный Артамошка несколько раз пытался выведать у кого-либо, что
случилось, но на него шипели: "Тише, тише!.."
Взглянув тихонько в дверную щелку, он чуть не ахнул: воевода, уронив
голову на стол, плакал. Завертелись догадки в голове Артамошки, как воробьи
на дороге, одна другую перегнать стараются. Кто мог обидеть воеводу? Нет
такого человека на воеводском дворе. Да и в городке-то не сыскать, кто бы
осмелился воеводу обидеть. Воевода -- всем начальникам начальник: желает
казнить -- казнит, желает миловать -- милует.
Увидел Артамошка -- шагает по двору писец Алексашка. Артамошка -- к
нему. Тот молчит. Тогда пошел Артамошка на хитрость:
-- Алексашка!
-- Ну?
-- Своим ухом слышал, как тебя воевода лаял. Ты, мол, пропойца и
лень...
-- Фью! -- засвистел писец. -- Нам воевода теперь не страшнее мухи
зеленой.
У Артамошки даже ноги подсеклись: хочет идти, а они стоят.
Тут писец и проговорился, приник к уху и Артамошке поведал:
-- Грамота царская пришла, безголовый, грамота! Великие государи гневом
на воеводу разразились. Ты, говорят, холоп несчастный, без головы
пребываешь, у тебя, говорят, не воеводская голова, а жбан с квасом. Ежели от
твоего глупого управления буряты юрты побросали и в китайскую землицу
убежали, кто же в нашу государеву казну ясак повезет? Все теперь китайским
ханам отойдет: и соболи, и лисы, и скот, и людишки... Запамятовала пустая
воеводская голова: ведь сибирские народцы -- великой Руси подданные.
Остроги-городки стоят для защиты рубежей, для мира, а не для твоих
воеводских разбоев...
-- Но-о? -- удивился Артамошка.
-- Вот те и "но-о"! -- передразнил его писец. -- И приказали великие
государи заковать воеводу и в руки царские с надежными людьми доставить.
Артамошка и не знает: не то врет писец, не то смеется. А писец
разболтался и не заметил, как служилые людишки вокруг него собрались,
слушают. Писец пугливо оглядывался, говорил тихим голосом:
-- А казнитель-то наш Иван Бородатый ходит ухмыляется -- рад, пес, так
рад, ажно захлебывается. "Эх, -- говорит, -- великий государь, обидел ты
меня, Ивана Бородатого, слугу твоего верного! Почто ты воеводу на Москву
повелел везти? Дал бы мне его на мою расправу..." А сам глазищами как
зыркнет, аж у меня по хребту холод пошел. Сказывал казачина Милованов, что
ходит Иван Бородатый во хмелю, ходит и бахвалится. "Я, -- говорит, -- холоп
твой царский, перед иконой святителя клятву могу положить, что с двух-де
разов кнутом хребет пополам воеводе пересеку. В Москве таких заплечных дел
мастеров и не сыщешь, великий государь"... А сам как зубами заскрипит --
весь народ по сторонам в страхе разбегается.
Артамошка так и застыл с разинутым ртом и удивленными глазами. Писец
заметил это, да и щелкнул его по носу. Слезы брызнули из глаз Артамошки. Все
захохотали. Послышался грозный голос письменного головы:
-- Артамошка, где ты? Беги к батюшке воеводе!
Писец побелел от страха, притих, сгорбился. Притихли и все остальные,
опустили головы. Казак Селифанов торопил:
-- Беги скорее, Артамошка! Неровен час, выйдет воевода -- не сносить
головы, всех изведет! -- Он грозно взглянул на писца, кулаки сжал: --
Раскудахтался, петух общипанный! Доведет твой язык до беды... Уходи!
Писец подобрал полы своего замусоленного халата и побежал в казачью
избу спать.
День и ночь приглушенно жужжал служилый люд, как пчелиный улей. Ждали
нового воеводу, ждали со дня на день. Городок жил слухами, сплетнями,
догадками. Вскоре городок заволновался. Весть пришла: новый воевода не вынес
тяжелого пути от Москвы до Иркутска, дорогой умер. Страх обуял жителей
городка. Били в колокола, служили молебны.
-- Худая примета! -- в десятый раз твердил купец Войлошников, стоя на
крыльце своей избы.
Ему отвечал купчина Свершников:
-- Быть войне, не иначе как с бурятскими да монгольскими ханами!
-- Аксинья моя дурное на небе видела, -- кричал Войлошников: -- звезда
летела, а хвост у нее длинный, в полнеба, синими огнями рассыпался. К войне!
Воевода Савелов подобрел, ходил потупившись. Но казаки и горожане
слышать о нем не хотели, недобрым словом вспоминали, грозились побить. Всем
неугоден был злобный лиходей-правитель.
Весной по первому водному пути прибыла в Иркутск жена покойного воеводы
с маленьким сыном. На берегу Ангары собрались жители городка. Дощатый
парусник, рассекая крутую волну, ударился о берег. Из дощаника вышли
невысокая, с усталым лицом женщина и мальчик. Мужчины сбросили шапки,
пестрая толпа сгрудилась на берегу. Женщина с трудом протолкалась, ее
усадили на длинные дрожки, и она уехала на государев двор.
Поплыли по городу липкие слушки. На перекрестке встретились две бабы --
Маланья Корноухова и Лукерья Зипунова. Встретились и зашептались:
-- Слышала?
-- Нет. Говори, говори!
-- Воеводу-то батюшка великий государь нам послал, слышала?
-- Как не слыхать! Хоть краем уха, но что-то такое слышала. Сказывай!
Ты и умница, и разумница, и голова пресветлая. Сказывай! -- торопила
Лукерья.
Маланья нараспев тянула:
-- Государя нашего пресветлого помощник...
-- Да-а... Вон как! Помощник? Да-а!
-- Дорогой-то умер, -- сказывала Маланья. -- Только не умирал, касатка,
не умирал!
-- Жив?
-- Нет, в могилке, на спокое его душенька, на спокое... Только не
умирал.
-- Как так?
-- Злодеи покончили.
-- Злодеи?..
Маланья прилипла к самому уху Лукерьи и, оглядываясь, шептала:
-- Наш воевода-лиходей тех злодеев подослал.
-- Ох! Казнитель, бога не боится!
-- Сказывают, послал и наказал: вы, мол, его сыщите, но не режьте его,
и не стреляйте, и не душите. И подал лиходей вот такусенький узелок -- с
человеческий ноготок. Да-а! А в том узелке черное зелье заморское. Подсыпали
того зелья злодеи в квас. Выпил воевода -- был и не стало его.
-- Царство ему небесное!..
Послышались шаги. Бабы разбежались в разные стороны.
"x x x"
У воеводского дома собрался народ. В полдень ударили в огромные
барабаны. Знамена поставили в ряд. Казачий старшина Никитка Бекетов поднялся
на помост:
-- Вольные казаки! Докуда муки принимать будем? Спихнем воеводу!
Спихнем негодного!
-- Спихнем! -- зашумела толпа.
-- Вор!
-- Лиходей!
-- Спихнем и к великим государям в кандалах отправим.
-- Великие государи нам нового воеводу пожаловали. Но не суждено ему
нами править...
-- Царство ему небесное!..
-- Сын у него остался, его и примем воеводой!
-- Малолетен! -- возразил казак Еремей Седло.
-- Из-за малолетства глуп, -- добавили из толпы.
-- Помощника сподручного выберем, -- объяснил Бекетов. -- Так и великим
государям отпишем.
-- Кого выберем?
-- Перфильева, сына боярского.
-- Перфильева!..
-- Согласны? -- спросил Бекетов.
-- Согласны!
Так, не дождавшись нового воеводы, самовольно выгнали казаки
ненавистного Савелова и назначили малолетнего Полтева, а к нему в правители
-- городским выборным судьей -- поставили сына боярского, иркутского жителя
Перфильева. Малолетний Полтев был для видимости, полновластно же
воеводствовать стал Перфильев.
Стоял городок, твердыня царская; охраняли казаки, как и прежде, рубежи
от набегов разбойных ханов, от монгольских и бурятских князей.
"ЕГОРКА ВЕТРОДУЙ"
Еще одна обязанность прибавилась Артамошке: надо было день-деньской
забавлять батюшку воеводу. Тянулись горькие дни, медленно тянулись, будто
нитка суровая, бесконечная. Воеводиха драла уши Артамошке за каждую малость.
Озлобился он, смотрел на людей волчонком.
Обидно: из воеводского служки сделали теперь его нянькой малолетнего
воеводы. Служилые людишки -- и те скалили зубы, над Артамошкой потешались и
обзывали его воеводской нянькой.
А Перфильев вызовет его и твердит:
-- Береги батюшку воеводу. Чуть что -- не помилую!
Артамошка молча кланяется и думает: "Хитер пес, хитер! Сам правит, а о
парнишке заботу показывает..."
Одно несчастье за другим преследовало Артамошку. Началось с малого:
играл он в костяшки с воеводой и обыграл его. Воевода обозлился, отобрал
костяшки и в кровь расцарапал лицо Артамошке. Не стерпел обиды Артамошка,
забыл все наказы Перфильева, вцепился воеводе в волосы, прижал его к земле,
навалился коленом и отшлепал. Сбежались слуги. Примчалась воеводиха,
всплеснула руками и заголосила.
-- Драть озорника! -- с гневом сказал Перфильев.
Но Артамошку будто ветром сдуло. Перевернули весь двор -- не нашли.
Прошло три дня. Казак Селифанов пришел к Перфильеву и сообщил: в кустах
на воеводском кладбище, между двумя свежими бугорками могил, лежит Артамошка
и плачет.
Перфильев распорядился наказать его по первому разу легко -- дать ему
десять кнутов. Но казак переступал с ноги на ногу и не уходил.
-- Ну что? -- рассердился Перфильев.
-- Не стоило бы драть парнишку, обождать бы чуток.
-- Что ждать?
-- Сирота он круглый, ночью мать у него померла.
-- Ну, обождем, -- согласился недовольным голосом Перфильев.
Шли дни, Артамошка, вяло передвигая ногами, ходил по двору, нехотя
собирал разбросанные воеводой костяшки и думал: "Сбегу, как мой тятька
сбежал, в леса сбегу", -- и захлебывался слезами.
Вихры спадали ему в беспорядке на лоб, а мальчишески задорные глаза
смотрели теперь строго и зло.
Под воскресный день, когда площадь кишела народом, а за околицей
звенели девичьи голоса, разразилась неожиданно гроза над головой Артамошки:
потерялась государева печать.
А случилось это так. Пришел Артамошка с малолетним воеводой в приказную
избу. Увидел воевода, как ставит печать письменный голова, и пристал: дай да
дай! Тот -- туда-сюда, как откажешь!
-- Смотри, батюшка воевода, не оброни, избави бог. -- И, обращаясь к
Артамошке, строго наказал: -- Гляди, озорник, не то... -- и погрозил
пальцем.
Письменного голову позвал Перфильев. Он подошел к воеводе и хотел
отобрать печать, но тот укусил его за руку, засмеялся и печать не отдал.
Письменный голова, пятясь, вышел. Воевода повертел печать и покатил ее
по полу.
-- Ой, -- вскрикнул Артамошка, -- не катай! Не дай бог, утеряется --
смерть.
-- Не лезь, а то мамке скажу! -- оттолкнул Артамошку воевода и покатил
печать.
Артамошка, как кот за мышью, следил за печатью -- не спускал с нее
глаз. Раз даже схватил ее в руки и удивился: "Вот она какая!" Воевода вырвал
печать и опять со смехом покатил ее по полу. Вот в это время и случилась
беда.
Раздался грозный голос Перфильева:
-- Артамошка!
Артамошка со всех ног бросился к нему, а про печать забыл. Когда он
вернулся, то застал воеводу в слезах и сразу догадался:
-- Печать где?
-- Тут...
-- Где тут?
-- Ту-ут, -- плакал воевода и показывал куда-то в темный угол.
У Артамошки опустились бессильно руки, задрожали губы.
Вбежал письменный голова:
-- Батюшки, загубили мою голову! -- и заметался по избе.
Бросив свирепый взгляд на Артамошку, он так ударил его, что у Артамошки
дыхание перехватило и в глазах помутилось.
-- Драть! -- орал письменный голова.
Прибежал Перфильев, вбежали дворовые людишки.
-- Горе!.. Печать, государева печать... Ой, горе!.. -- восклицали
вокруг.
Перфильев схватил Артамошку за вихры:
-- Печать где? Насмерть засеку! Ищи, подлец!
Все ползали по полу, шарили, но печати не было.
-- Дать розог! -- прошипел Перфильев и, обращаясь к письменному голове,
добавил: -- Ищи!.. В кандалах сгною! Понял?
Тот вздрогнул и съежился.
Когда все ушли, письменный голова подошел к воеводе и ласково зашептал:
-- Сыночек, вот ты держал печать, вертел ее в руках...
-- Вертел... -- тянул воевода.
-- Потом ты ее покатил -- тю-тю-тю...
-- Покатил...
-- Куда она, сынок, покатилась: туда или вот сюда?
-- Туда катал, сюда катал -- везде катал...
-- Ох ты, беда! -- вздохнул письменный голова и опять обратился к
воеводе: -- Она далеко покатилась?
-- Далеко-о...
-- В угол или по избе?
-- И в угол и по избе.
-- Дурень! -- шепнул в сторону письменный голова.
Так печать и не нашлась.
Мать заждалась воеводу и пришла за ним. Вошла в избу и ахнула от
неожиданности. В углу, уткнувшись носом, стоял "грозный" воевода, а
посредине избы ползал на коленях письменный голова и что-то искал.
Узнав о беде, воеводиха опечалилась:
-- Все от бога. Пойдем, сынок, откушай.
И стала поправлять шнурки у штанов воеводы.
На пол что-то упало и покатилось. Печать нашлась.
Долго не мог оправиться Артамошка от розог. Лечила его старая повариха
Лукерья примочками из разных трав, сухих отрубей и конского помета.
Ночью снились Артамошке тяжелые сны. Вчера он видел во сне, что вместе
с Данилкой подкрались они к воеводским горницам, подложили соломы и
подожгли. Вмиг жаркое пламя слизнуло и дом, и кладовые, и деревянные башни.
От страха Артамошка проснулся. Сегодня ему приснился сон еще страшнее: стал
он богатырем, к чему прикоснется -- все рушит. Раскатил по бревну воеводские
двор, церковь, башни -- никто остановить его не в силах. Писцу оторвал
напрочь обе руки -- не будет, проклятый, щелкать по носу. Письменного голову
разорвал пополам; одну половину оставил у воеводского крыльца, а вторую
через спину в реку бросил. Пришел к избе казнителя Ивана Бородатого и
спрашивает голосом зычным, громовым: "Ты розог давал?" -- "Я". Схватил
Артамошка Ивана Бородатого за рыжую бороду, покрутил-покрутил над головой,
кинул вверх и надел на острие большой башни. Заорал Бородатый диким голосом.
Тут Артамошка и проснулся. Проснулся -- и впрямь кто-то орет. Страшно стало
ему, кликнул он старую Лукерью -- она второй матерью ему стала.
-- Молчи, -- зашептала она. -- Спи...
Заснул Артамошка -- и снова сон: занимается заря, по красному небу
плывут огневые полосы, и свет их падает на землю. Видит Артамошка, что свет
не от зари, а от огромной скалы, на вершине которой пылает горн; отец кует
острые пики, из-под молота брызжут зеленые искры. Плывет над тайгой песня,
слов ее не разобрать, но берет она за сердце -- отцовская это песня