а уже умирала. Сознание покинуло ее. Перед  самой  смертью
очнулась, сказала: <Меня отравили>.
   Да, ее отравили. Но не ей предназначалась  эта  чаша,  а  ему.  Это  он
сегодня должен был лежать в душной церкви.
   Ветер стал стихать. Юрта уже  не  вздрагивала.  Стало  слышно,  как  за
дверями поскрипывает снег под ногами нукеров. Он открыл дверь, приказал:
   -  Путь приведут ко мне баурчи '. И разведите огонь, холодно.
   [' Б а у р ч и - ведающий ханским столом.]
   В юрте запылал огонь. Он распахнул шубу, протянул руки к  рыжим  языкам
пламени. Его знобило, казалось, холод тела жены вошел в него, и все внутри
заледенело.
   Три нукера привели баурчи - маленького  человека  с  вислыми  седеющими
усами. Его Тогорил помнил с детства - баурчи отца. Юркий, ловкий,  он  как
никто другой умел распорядиться на пирах, никого не забудет,  не  обделит.
Сам при этом не мельтешит перед глазами, все у него делалось само собой. И
сколько помнит его Тогорил, у баурчи всегда были такие  же  седеющие  усы,
гладкое, без морщин, лицо. Сейчас баурчи посинел от  холода,  кончики  его
усов мелко подрагивали.
   -  Грейся.- Тогорил шагнул  в сторону, давая ему место у очага.
   Баурчи робко приблизился к огню, не сводя испуганных глаз  с  Тогорила,
попытался улыбнуться, но губы запрыгали в неудержимой дрожи.
   Давно, когда Тогорил и его братья  были  маленькими,  баурчи  любил  их
угощать. Даст что-нибудь вкусное, улыбается, подмигивает.
   Тогорил вздохнул, отогнал непрошеное воспоминание, попросил:
   -  Рассказывай.
   -  О чем?- Голос плохо слушался баурчи, он кашлянул.-  Я  верный  слуга
твоего отца...
   -  Может быть, ты и  был  верным  слугой  моего  отца...  Кто  приказал
отравить меня?
   Баурчи  перекрестился.
   -  Клянусь  господом богом! Да как я посмею!
   Тогорил кивнул нукерам. Двое содрали с баурчи одежду, повалили на  пол,
третий взмахнул короткой плетью. Поперек смуглой мускулистой спины  баурчи
лег пузырчатый рубец, и он взвыл  высоким,  пронзительным  голосом.  Плеть
снова опустилась на спину, кожа лопнула, темные жгутики крови побежали  по
межреберным впадинам. Тогорил  отвернулся.  С  каждым  ударом  баурчи  выл
слабее и слабее. Тогорил остановил нукеров.  Баурчи  посадили.  Его  глаза
были как у затравленного зверя.
   -  Ну?- Тогорил навис над ним, брезгливо морщась.
   -  Я не виноват! Я...
   -  Разомните ему руки.
   Нукеры снова схватили его. Захрустели суставы пальцев.
   -  О-о-о! Не надо!
   -  Говори.
   -  Скажу.- Лицо баурчи стало пористым, рыхлым, по  нему  ручьями  бежал
пот.- Я скажу. Это твои братья.
   -  Ты врешь!
   -  Нет, я не вру. Мне незачем врать, раз я должен  умереть.  Только  не
мучай меня.
   -  Почему ты это сделал?
   -  Я боялся смерти. Их человек сказал, что ты все равно  не  усидишь  в
этой юрте. Тай-Тумэра и  Буха-Тумэра  поддерживают  меркиты,  Эрхэ-Хара  -
найманы. Если бы не исполнил их приказа, день твоего падения стал бы  днем
моей смерти.
   -  Та-ак,- зловеще протянул Тогорил.- Уберите его.
   В  тот  же  день  он  отправил  к  Тохто-беки  еще  одного  посланца  с
требованием  немедленно  выдать  братьев.  Если  не  выдаст,  быть  войне.
Владетель меркитов отправил Тай-Тумэра и Буха-Тумэра  под  охраной  нойона
Тайр-Усуна, передав через него Тогорилу заверения в дружбе и приязни...
   Тогорил повелел собрать всех своих нойонов. Ожидая их,  стоял  у  огня.
Ледяной холод не уходил из нутра. Огонь не грел. Он сел на возвышение, где
обычно в торжественные дни сидел его отец, место, из-за которого после его
смерти пролито столько крови. Видит бог, он не стремился сесть  сюда,  ему
было достаточно улуса, выделенного отцом, но братья  не  оставляли  его  в
покое, они не верили, что ему не нужна  власть.  Да,  он  не  хотел  этого
места, но получил его, зато потерял жену,  а  она  была  для  него  дороже
ханства.
   Тогорил не отвечал на приветствия нойонов. Он  ненавидел  сейчас  всех.
Сегодня подобострастно кланяются ему, а завтра будут так  же  гнуть  спину
перед другим. Им все равно, кто будет ханом, лишь бы в  неприкосновенности
оставались их стада.
   Юрта заполнилась народом, но в ней по-прежнему было тихо. Нойоны  молча
сидели каждый  на  своем  месте,  поджав  под  себя  ноги,  с  беспокойным
ожиданием поглядывали на молодого хана. Тайр-Усуна, как гостя, усадили  на
почетном месте. Он тоже скрестил ноги,  сцепил  па  туго  затянутом  поясе
пальцы, выпуклыми, немигающими глазами смотрел на складки  желтого  шелка,
обтягивающего юрту.
   Привели Тай-Тумэра и Буха-Тумэра. Они стояли у дверей, о чем-то шепотом
переговаривались. Близнецы, они были так похожи  друг  на  друга,  что  их
часто  путали  даже  родные,-  оба  светлокожие,  с  одинаково  изогнутыми
бровями, одинаковыми, едва наметившимися усиками. За их  спиной  толпились
нукеры, молодые парни, единственные до конца верные хану люди.
   Встретив взгляд братьев, Тогорил встрепенулся, оглядел нойонов.
   -  Вас, чьи доблести всем известны,  вас,  чьей  мудростью  восхищаются
племена, вас, умеющих принять горечь правды и отвергнуть сладость  лжи,  я
позвал сегодня для решения важного  дела.  Господь  всемогущий  помог  мне
овладеть юртой отца и этим высоким местом в ней.  Вы  говорили  мне  слова
покорности, и я принял их к своему сердцу. Но  сегодня  я  возвращаю  ваши
слова. Одинаковые со мной права занять место отца имеют  все  мои  братья:
Тай-Тумэр и  Буха-Тумэр,  их  вы  видите  перед  собой;   Эрхэ-Хара,    по
неразумности отбывший в страну  найманов;  и  Джагамбу,  много  лет  назад
захваченный в плен тангутами. Я прошу вас  сегодня  честно  и  прямо,  как
подобает доблестным, сказать здесь, кого из нас, пяти братьев,  вы  хотите
видеть своим ханом.- Тогорил поднялся, подошел к Тай-Тумэру и Буха-Тумэру,
встал рядом с ними.
   Нойоны зашептались. Шепот перешел в неясный шум, из этого  шума  начали
прорезаться отдельные слова:
   -  Тебя!
   -  Ты наш хан!
   Тогорил попросил тишины и предупредил:
   -  Не  торопитесь.  Подумайте.  Клянусь  всем,  что  есть  святого,   я
подчинюсь любому вашему решению!
   Нойоны  зашумели еще больше. Кто-то громко закричал:
   -  Наш хан Тогорил!
   И все подхватили этот крик:
   -  Наш хан Тогорил! Наш хан Тогорил!
   Тогорил поднял руку.
   -  Есть кто-нибудь, кто хочет видеть ханом другого?
   Молчание. Тогорил прошел к возвышению, но не сел, поклонился нойонам.
   -  Я покорен вашей  воле.  Отныне  и  до  тех  пор,  пока  жив,  я  ваш
повелитель. Как я уважаю вашу  волю,  так  каждый  из  вас  должен  отныне
уважать мою. Перед властью хана все  равны  -  последний  харачу  и  самый
родовитый старейшина. И каждому я обещаю  воздавать  на  основе  разума  и
справедливости. Верный и храбрый будет отмечен милостью, преступник -  кто
бы он ни был!- наказан.-  Тогорил  остановил  свой  взгляд  на  братьях  и
замолчал.
   И все нойоны вслед за  ним  уставились  на  Тай-Тумэра  и  Буха-Тумэра.
Братья обеспокоенно переступали  с  ноги  на  ногу.  Тогорил  сделал  знак
нукерам. В юрту втолкнули истерзанного баурчи.
   -  Говори!- приказал ему Тогорил.
   Сбиваясь, косноязыча от страха, баурчи повторил свое признание. Тогорил
смотрел на братьев, не выпускал из поля зрения и Тайр-Усуна. Когда  баурчи
упомянул меркитов, пальцы нойона беспокойно запрыгали на тугом  поясе,  но
худощавое лицо осталось неподвижным. Тай-Тумэр и Буха-Тумэр при первых  же
словах баурчи повалились на колени, ткнулись лбами в войлочный пол,  стали
просить прощения. Он видел их  затылки  с  глубокой  ложбинкой,  ребячески
светлую кожу  шеи.  Жалость  резанула  сердце,  он  сделал  шаг  к  ним  и
остановился. Снова вспомнилась ледяная щека  жены.  Рябинки  на  его  лице
потемнели, стали почти черными.
   -  Этому,-  он  показал  рукой  на  баурчи,-  отрубите  голову.    Этим
переломите хребет.
   Нукеры в то же мгновение подхватили всех троих  и  выволокли  из  юрты.
Наступила  пронзительная  тишина.  За  юртой  шелестел  утихающий   ветер,
похлопывал концом стяжной  веревки  по  войлочной  стене.  Нойоны  прятали
испуганные глаза. Многое они видели,  но  чтобы  вот  так  расправиться  с
родными братьями-такою никто из них не помнил. Уж если их не  пощадил,  то
чего могут ждать другие?

     VIII

   Из норы высунул плоскую голову тарбаган.  Пошевелил  жесткими  усами  -
принюхался, поднял короткие круглые уши,  вслушиваясь  в  знакомые  звуки.
Высоко над головой пел жаворонок, в  траве  посвистывал  суслик.  Тарбаган
осторожно поднялся на крутую  сурчину,  отряхнул  пыль  с  желтовато-бурой
своей шубки Пригревало солнце, ласково-теплой была земля, зеленела молодая
трава, покачивались головки отцветающих подснежников.
   Тарбаган растянулся на земле. От долгой зимней спячки его  старое  тело
было все еще вялым, и он сразу же задремал, пригретый  солнцем.  Он  спал,
блаженно посапывая, но его чуткие  уши  все  время  шевелились,  улавливая
звуки. Вдруг они замерли. Тарбаган приподнял голову. Мимо шагом  проезжали
три всадника. Тарбаган благоразумно попятился ближе к норе, но ему так  не
хотелось лезть в промозглую темень! И он остался,  прильнул  к  сурчине  -
цвет меха делал его почти незаметным на рыжем песке.
   Один из всадников придержал лошадь, натянул лук. Стрела вонзилась перед
самым носом тарбагана, взбитая пыль  запорошила  ему  глаза.  Ослепленный,
перепуганный, он опрометью бросился в нору.
   -  Ну, сынок, разве же я в твои годы так стрелял?- Старый  Чарха-Эбуген
укоризненно покачал головой.- Вот Есугей-багатур не промахнулся бы.
   Есугей ехал впереди. Услышав свое имя, придержал лошадь.
   -  Что такое?
   -  Да вот мой Мунлик... Я ему говорю, уж ты бы не промахнулся.
   Смерив взглядом расстояние до сурчины, Есугей подтвердил:
   -  Да, я бы не промахнулся.
   -  Почему же не стрелял?- досадуя на свой промах, спросил Мунлик.
   -  Так просто. Не захотел.
   Есугею почему-то неловко  было  признаться,  что  он  даже  не  заметил
сурчины и тарбагана. Очень уж смутно было у него на душе. Похоже, духи зла
преследуют улус тайчиутов. Еще не ушла из сердца горечь от гибели  мудрого
Амбахай-хана, а тут новая беда: от старых  ран  скончался  Хутула-багатур.
Сегодня нойоны собираются на  курилтай.  Кого  назовут  новым  ханом?  Сын
Хутулы Алтай слишком молод. Среди других высокородных нойонов нет  такого,
кто умом и отвагой  возвысил  бы  себя  над  остальными.  Наверное,  будут
жестокие споры.
   Чарха-Эбуген хрипловатым голосом запел песню. Поддразнивая сына, он пел
о великом мэргене ', чья стрела достает в поднебесье орла, попадает в глаз
бегущему дзерену; тарбаган, дремлющий  у норы, для нее недостойная цель, и
великий мэрген Мунлик  поднял  свой  лук  только для того, чтобы разбудить
засоню тарбагана. Мунлик,  слушая  отца, лукаво посмеивался, потом затянул
ответную песню.
   [' М э р г е н - искусный стрелок.]
   Их веселость сердила Есугея. Нашли время для забав.  Не  на  пир  едут.
Споры на курилтае могут привести к раздорам, и улус станет легкой  добычей
для соседей-врагов - татар, меркитов, кэрэитов.  Он  хотел  было  оборвать
Мунлика, но смолчал. Не дело ожесточать себя  ссорой  с  близкими  людьми.
Такие уж они есть: всегда готовы петь, шутить, состязаться в  острословии.
Один из предков Чарха-Эбугена был знаменитым на  всю  степь  шаманом,  сам
Чарха-Эбуген умеет находить целебные травы и прогонять ими болезни. Мунлик
в этом деле малосведущ, но своего первенца сына отдал на  выучку  шаманам,
и,  говорят,  мальчик  обнаружил  удивительные  способности  в    познании
сокровенных тайн неба. А главное - оба, старый Чарха-Эбуген и Мунлик, люди
надежные, преданные ему всем сердцем. Это надо ценить. Истинных друзей  не
так уж много. Такими друзьями  он  считал  близких  родичей  -  Сача-беки,
Таргутай-Кирилтуха, Алтана. Но сегодня на курилтай они  уехали  без  него,
должно быть, что-то замыслили за его спиной. И родные братья ускакали всяк
сам по себе. Худо все это, очень худо.
   Под копыта коня стлалась нежная зелень, из травы  выглядывали  голубые,
желтые, белые, синие цветы, и  степь  казалась  чисто  умытой,  празднично
нарядной. Над небольшим озерком кружились селезни,  в  воде,  поджав  одну
ногу, в задумчивости стояла белая цапля, вдали  важно  вышагивали  тяжелые
дрофы, напоминая пасущихся  овец.  Весна!..  Нет  для  кочевников  времени
лучше. На  свежей,  сочной  траве  быстро  отъедается  отощавшая  за  зиму
скотина, появляется приплод; ребятишки досыта пьют молоко, босые,  резвые,
как жеребята, они с утра до ночи носятся по куреню. Старики и старухи тоже
с утра до вечера сидят на солнышке,  присматривая  за  ползунами  внуками.
Люди становятся мягче и добрее, им не хочется  думать  о  войнах,  врагах,
куда с большей охотой говорят они о жеребятах,  о  предстоящих  скачках  и
состязаниях борцов.
   Курилтай по обычаю проводили на берегу Онона. Почти все нойоны были уже
в сборе. Но, против прежних времен, держались не вместе -  рассыпались  по
большой поляне, сидели кружками, склонив головы друг к другу, толковали  о
чем-то, опасливо оглядываясь. Есугей слез с лошади  под  кустом  цветущей,
одуряюще пахнущей черемухи, бросил повод Мунлику. Чарха-Эбуген, не  слезая
с седла, оглядел разрозненные кучки людей, и веселость сбежала с его лица,
закряхтел, пробормотал:
   -  Не ожидал...
   К ним подошел  Даритай-отчигин,  улыбчиво  жмурясь,  приветливо  воздев
вверх руки.
   -  А я думал, что ты вперед уехал, брат.
   -  Молчи, лукавый!- строго сказал Есугей.
   Из кустов к ним пробрался  Таргутай-Кирилтух,  невысокий,  грузноватый,
одернул халат, вяло удивился:
   -  Э-э, ты здесь... А мы тебя...
   -  ...в кустах искали,- договорил за него Есугей.
   -  Ага,- бездумно согласился Таргутай-Кирилтух, но тут же спохватился:-
Нет, не искали...
   Даритай-отчигин заржал тонким,  жеребячьим  голоском. Таргутай-Кирилтух
медленно повернулся к нему, рыхловатое лицо стало угрюмым, взгляд тяжким.
   -  Ты чего?
   -  Врете с братцем моим одинаково, вот он и развеселился,- хмуро сказал
Есугей.- Эх, вы... Зачем так делаете?
   -  Много  слухов  ходит,-  пробубнил   Таргутай-Кирилтух,    насупленно
разглядывая носки своих гутул.- Нойонов на свою сторону склоняешь.
   -  Я тебя склонял?  А  Сача-беки?  Алтана?  А  своих  братьев?-  Есугей
подступал к нему вплотную.
   -  Не будем больше об этом,- проговорил  успокоенно  Таргутай-Кирилтух,
повернулся к Есугею спиной.- Пойдем к нам.
   За кустами черемухи собрались молодые нойоны.  Есугей  втиснулся  в  их
кружок, сел. Все выжидательно поглядывали на него и на Таргутай-Кирилтуха.
Есугей озлобленно молчал. Молча сидел и Таргутай-Кирилтух. Даритай-отчигин
завел речь о каких-то пустяках, разговор  сразу  подхватили.  Об  избрании
хана никто не обмолвился ни  словом.  И  когда  начался  курилтай,  Есугей
отстал от молодых нойонов, разыскал Чарха-Эбугена: в случае  чего  есть  с
кем посоветоваться.
   Из толпы вышел старейший - Тумэр-билге. Седой, плешивый  и  кривоногий,
но еще довольно крепкий, он заговорил скрипучим голосом:
   -  В старое время наши племена не имели  своего  государя.  Потом  люди
собрались здесь, на этом самом месте, и сказали: косяк  гусей  без  вожака
пути не знает, косяк лошадей без жеребца - добыча  волчьей  стаи.  Выберем
самого доблестного из нас своим вождем, возведем в ханское достоинство,  и
пусть он правит улусом. Первым ханом был избран славный Хабул.  Сейчас  мы
снова собрались для того, чтобы достойнейшего из нас поставить  над  нами.
Чье имя вы назовете?
   Толпа молчала. А Есугей думал, что  как  только  придет  время  назвать
хана, будут наперебой выкрикивать имена по  меньшей  мере  десятка  разных
людей. Почему же они молчат?
   -  Почему никого не называют?- шепотом спросил у Чарха-Эбугена.
   Старик усмехнулся.
   -  Скажем, я назову тебя, а  изберут  Таргутай-Кирилтуха.  После  этого
чего я дождусь от Таргутай-Кирилтуха?
   -  Ну, кто скажет?- Тумэр-билге подслеповато моргал, вглядываясь в лица
нойонов, его взгляд остановился на Есугее.- Скажи  нам  свое  слово,  внук
славного Хабул-хана храбрый Есугей.
   -  Пусть говорят другие.
   Тумэр-билге начал обращаться ко всем подряд. Но  никто  не  называл  ни
одного имени. Есугею стало понятно: в душе чуть ли  не  каждый  ждет,  что
ханом назовут его. Втайне ждал этого и сам  Есугей-багатур:  разве  он  не
внук Хабула, разве не его отличал из всех сверстников  Амбахай-хан,  разве
не он был в последнем походе правой рукой Хутулы-багатура? Но его не хотят
видеть ханом даже Таргутай-Кирилтух, Сача-беки, Алтан, что уж  говорить  о
других! Ну что ж, избирайте того, кто ближе вашему сердцу.
   Есугей отошел в сторону, сел на крутом берегу Онона. Полая вода еще  не
совсем спала, река была мутна, бурлива,  шапки  пены  плясали  на  волнах,
закручивались в ямки водоворотов, выхлестывались на  песчаную  отмель.  Он
смотрел на реку  и  прислушивался  к  голосам  нойонов.  Кто-то  напористо
убеждал:
   -  На курилтай  мы  собрались  прежде  времени.  Великое  дело  требует
великих раздумий. Куда мы спешим? Пусть подумают брат  с  братом,  друг  с
другом.
   Есугей тихо присвистнул. Вот оно что! Кому-то очень  нужно  время-одних
уговорить,  других  одарить-подкупить,  третьим    пригрозить...    Нойоны
взбодрились. Каждый надеется, что он лучше других воспользуется  временем.
Уже,  кажется,  готовы  склониться  к  приговору:  хану  пока  не    быть.
Противиться сейчас этому - мечом сечь воду. Не лучше ли подойти с  другого
конца?
   Все  обдумать  не  было  времени.  Есугей  вскочил,    протолкался    к
Тумэр-билге, сказал:
   -  Мудрые старейшины и храбрые воины! Вы хотите подумать еще и еще раз.
Пусть будет так. Но пока  будете  думать,  кто  защитит  наши  нутуги?  На
востоке  татары,  на  западе  меркиты,  под  боком  кэрэиты,  на    севере
беспокойные племена лесных народов  -  кто  будет  бороться  с  ними?  Кто
соберет воинов? Кто поведет в поход? Вот о чем хотел  я  спросить  у  вас,
мудрые старейшины и храбрые воины,- Есугей замолчал, отыскал в толпе  лицо
Чарха-Эбугена, взглядом спросил: верно сказал? Старик одобрительно  кивнул
головой.
   Никто не спешил ответить Есугею.  Нойоны  знали,  что  благополучие  их
владений, не подпертое крепкой воинской силой,  пойдет  прахом.  Но  одним
хотелось надеть на себя ханскую шапку, другим - продвинуть в  ханы  своего
человека, и это оказалось сильнее страха перед врагами.
   -  Меркитов мы побили,- сказал кто-то.
   -  И татар!- с готовностью подсказал другой голос.
   -  У кэрэитов братья царство делят, им не до нас!
   Так нойоны успокаивали себя. Но Есугей не желал отступать.
   -  Все это так!- согласился он.- Но есть слух  -  татары  собираются  в
поход на наши кочевья.
   -  В походы идут осенью,  а  сейчас  весна,-  наставительно  проскрипел
Тумэр-билге, недовольный, что  Есугей  оттеснил  его,  завладел  вниманием
нойонов.
   -  Я знаю... Осенью справны лошади  и  много  кормов.  И  поэтому поход
назначают на осень. А я говорю: ударить на татар надо сейчас. Они не  ждут
удара, и мы легко справимся  с  ними.  Позвольте  мне  набрать  в  куренях
удальцов, и я пойду на татар. Я не  прошу,  чтобы  каждый  курень  выделил
определенное число воинов. Я возьму только тел, кто пожелает идти со  мной
по доброй воле.
    Нойоны легко согласились с ним. Это их ни  к  чему  не  обязывало.  Но
Есугей был доволен. Он видел то, о чем пока никто  не  догадывался:  уроки
мудрости Амбахай-хана не пропали даром,- если небо даст  ему  сил  одолеть
татар, за ним пойдут  все  отважные  воины,  у  него  будет  много  верных
нукеров, и тогда никто не посмеет возвыситься вопреки его воле. Он возьмет
в свои руки улус, собранный его дедом, укрепленный  мудрым  Амбахай-ханом.
Очень хорошо, что нойоны этого пока  не  понимают.  Даже  Чарха-Эбуген  не
догадывается о его намерениях.
   -  Зачем взвалил на себя такую ношу?-  спросил  он,  когда возвра