Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
ю комнату, то в посольский зал, вышел к послам и, согнувшись в три
погибели, молча указал обеими руками на дверь, что значило: хан разрешает
пожаловать к нему. Гетман направился в зал один.
- Мне не нужен переводчик, - сказал Хмельницкий и прошел мимо немых
рабов, стоявших у двери точно статуи.
В правом углу зала на ворсистом красном ковре под малиновым
балдахином сидел суровый, со скуластым лицом мужчина. Когда-то в Турции
Хмельницкий видел османских пашей, знал их жестокий нрав и гордое
высокомерие - ожидал увидеть таким и хана. Поэтому его приятно поразил хан
своим видом сурового воина, которого только сан принудил надеть на себя
большую зеленую чалму и сесть под малиновым балдахином. <Очевидно, он
намного лучше чувствует себя на коне, чем тут, - подумал Хмельницкий. - Я
мог бы с достоинством скрестить с ним саблю в поединке, мог бы идти плечом
к плечу в равноправном союзе, но кланяться ему тяжело, ибо рыцарь рыцарю
раболепных поклонов не отдает>.
Хмельницкий какое-то мгновение видел перед собой только Ислам-Гирея,
затем заметил братьев хана, сидевших рядом с ним, и ханских сановников,
стоявших в стороне.
Хан с любопытством присматривался к Хмельницкому. Ему понравилась
величественная фигура гетмана, на которой так хорошо сидел жупан из белого
сукна, а поверх него темно-зеленый кунтуш с откидными рукавами.
Понравились и его кустистые брови, энергично сдвинутые к переносице, и
молодецкие усы, но он ожидал от Хмельницкого поклона. Ведь прибыл он о
чем-то просить.
Гетман снял шапку и опустил голову на грудь, длинный чуб его упал
вниз. При этом он положил у ног дорогую дамасскую саблю и пистоль с
инкрустированной костяной рукояткой.
- Милостью аллаха великой орды высокочтимый хан, - начал гетман, - у
рыцаря нет богатства, поэтому приношу тебе то, что дает нам жизнь и на что
мы питаем надежды, а кроме этого, еще и глубокое уважение к твоей особе
полководца и богатыря.
- Хорошо говоришь, - ответил хан. - Знаешь, чем подкупить воина. И
переводчики, вижу, не нужны тебе... Что же тебя, Ихмелиски, привело ко мне
в эту весеннюю пору? Ведь не так давно, как мне известно, ты готовился
вместе с королем идти на меня войной.
- До сих пор мы были врагами, - не опуская глаз, продолжал
Хмельницкий, - только потому, что казаки гнули шею в шляхетском ярме - и
потому воевали с тобой поневоле. Теперь мы хотим сбросить позорное иго и
предлагаем вам дружбу.
- Но ты ведь подданный короля и изменяешь ему. Чем я гарантирован,
что ты не изменишь и мне?
- Хан, нельзя назвать изменой справедливую борьбу. Гетман Дорошенко
не считал Шагин-Гирея изменником*, когда тот начал справедливую войну
против кафского паши и Кантемира-мурзы. Предать можно отца. Изменить можно
отцу, но не своему душителю. А на Украине тирания шляхтичей горше всякой
другой. Поэтому мы решили пойти войной на шляхту, которая является и твоим
врагом. Она пренебрегает твоим славным именем, не платит тебе дани, еще и
нас подстрекает нападать на вас. Вот посмотри. - Хмельницкий вытащил из-за
обшлага рукава бумаги и подал их хану. - Это привилегии, которые
предоставил нам король в уплату за то, чтобы мы двинули свои войска на
Крым. Поэтому мы просим тебя выступить вместе с нами против предателей и
клятвопреступников.
_______________
* Михаил Дорошенко, являвшийся в 1625 - 1628 годах гетманом
реестрового казачества, поддерживал крымского хана Шагин-Гирея в
борьбе с претендентом на ханский престол Кантемиром.
Ислам-Гирей принял бумаги и передал их плосколицему бородатому
старику, который, казалось, дремал, стоя справа у трона.
- Дай переводчикам, пусть слово в слово перепишут человеческим
языком, - сказал Сеферу Гази и снова повернулся к Хмельницкому: - Чем ты,
гетман, можешь поручиться, что твои намерения и помыслы чистосердечны?
- Дай мне твою саблю, хан, - ответил Хмельницкий. Он взял из руки
Ислам-Гирея карабелу, поцеловал лезвие и произнес: - Клянусь творцу всей
видимой и невидимой твари, что все, что прошу у его ханской милости, делаю
без коварства. Если же я говорю неправду, сделай так, боже, чтобы эта
сабля отделила мою голову от тела.
- Тяжкая клятва, - промолвил хан, - но ты призываешь в свидетели
своего бога. Оставь мне своих достойных заложников, гетман.
- Хан, одного моего сына замучил изувер Чаплинский*. Второго оставлю
тебе заложником, - хриплым голосом произнес Хмельницкий, и боль исказила
его лицо.
_______________
* В некоторых современных источниках встречаются утверждения,
что сын Хмельницкого умер после избиения слугами чигиринского
подстаросты шляхтича Чаплинского во время набега последнего на хутор
Хмельницкого Суботов. Сам гетман писал, что сын <еле живым остался>.
Ислам-Гирей одобрительно кивнул головой и в знак согласия ударил
руками по бедрам.
- Сказал пророк, да благословит его аллах, дружба с мудрым - это на
пользу вере. Что же, Ихмелиски, я согласен установить союз с тобой. Но к
войне я еще не готов. Но разрешаю своему перекопскому бею с его ногаями
пойти тебе на помощь.
Хан указал рукой на сановников, стоявших сбоку, Хмельницкий
присмотрелся к ним и только сейчас узнал лицо Тугай-бея. В глазах гетмана
вспыхнула радость, он поклонился хану и его советникам.
На следующий день казаки веселились на радостях посреди площади перед
ханским дворцом. Была пасха, второе апреля.
Хмельницкому же было не до веселья. Мрачный как ночь, опечаленный,
сидел он в комнате старого армянина Аветика-оглы, и казалось ему, что у
него отнялись руки. Его сокол - Тимош - в ханском дворе, и жизнь сына
будет зависеть от первого сражения с войсками коронного гетмана Потоцкого.
А потом - или победа и свобода народу и свобода сыну, или же еще более
тяжкая жизнь, словно темная ночь, для Украины и цепи галерного гребца на
руках у Тимоша.
Казаки праздновали пасху. Выносили из магазинов вино, набирали полные
кувшины, шум и хохот врывался в комнаты хана.
- Гяуры празднуют свой байрам, - доложили слуги хану.
Ислам-Гирей приказал выкатить казакам три бочки вина и зарезать
пятнадцать баранов в знак его милости.
Задымились костры, захмелели головы казаков, и разнеслась над чужой
тесной землей раздольная, как дикая степь, могучая, как воды у днепровских
порогов, песня:
Ой що ж бо то та за чорний ворон,
Що над морем крякає,
Ой що ж бо то та й за бурлака,
Що всiх бурлак скликає!
И отразилась песня туманным воспоминанием детства, материнской болью
и только что пробудившейся тоской в сердце женщины, которая стояла за
решеткой на Соколиной башне.
- Кто вы, откуда вы тут появились? - шептала Мальва-Соломия на языке
матери, прижавшись челом к самшитовой решетке, не замечая
ехидно-подозрительных взглядов евнуха, стоявшего за колонной внизу. -
Откуда вы тут появились так поздно?!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Засвiт встали козаченьки
В похiд з полуночi!..
Украинская народная песня
Семьсот рек и четыре - все они впадают в Днепр, а одна речушка,
совсем маленькая, всю правду Днепру поведала... Ой да подул ветер низом,
да обдал мачты кедровые, паруса белые и разнес славу о казацкой расправе
по всему необъятному миру.
Ой, что же это за Хмель?
Разносилась казацкая песня над быстрыми реками, над тихими морями да
за тридевять земель, и воспевался в ней не тот хмель, что по шесту вьется,
а славный Хмельницкий, что у Желтых Вод со шляхтой сразился.
Хмельницкий? Какой Хмельницкий?
Разве вы не знали до сих пор о нем? Да это тот, чья слава прогремела
три года тому назад от Дюнкерка до Сарагосы, когда граф де Бреже* подписал
договор с королем Владиславом о службе казацкого полка у французского
генерала Конде. Тогда старый дипломат сам удивлялся храбрости запорожцев и
таланту Хмельницкого, теперь же его встревожил самостоятельный поход
казачества в союзе с татарами на Польшу, и он предложил королю помощь
Франции.
_______________
* Г р а ф д е Б р е ж е - французский посол в Польше во
времена Хмельнитчины.
Тот самый Хмель! Габсбургский дипломат Франц Лизоля поскакал к цесарю
уговорить его, чтобы он воспользовался случаем и взял Польшу под свой
протекторат; вождь английских индепендентов Оливер Кромвель поздравлял
гетмана Украины с победой над католиками; приуныл претендент на польский
престол семиградский князь Юрий Ракочи*; венецианцы довольно потирали
руки: Польша вынуждена будет вступить в войну с Турцией.
_______________
* Ю р и й (Дьердь, Георгий) II Р а к о ч и (Ракоци) был князем
Трансильвании (Семиградья) с 1648 по 1660 год. Поддерживал
дипломатические отношения с Б. Хмельницким, а в 1656 году подписал с
гетманом договор о совместной войне против Польши.
А Хмельницкий, двигаясь от Желтых Вод на Корсунь с развевающимися
знаменами, послал гонца с письмом к Алексею Михайловичу: <Желали бы мы
иметь самодержца - такого хозяина своей земли, яко ваше царское
величество, православный христианский царь>*. И через севского воеводу
Леонтьева получил ответ, в котором царь обещал поддержать казаков.
Победная песня звучала над взбудораженным миром, долетев до крымской
земли.
_______________
* Перевод слов из письма Б. Хмельницкого царю Алексею
Михайловичу, отправленного из Черкасс 8 июня 1648 года. Подлинник
хранится в Центральном государственном архиве древних актов СССР в
Москве.
- Что же это за Хмель? - заговорили сеймены в ханском дворце, шепотом
переговаривались купцы на ясырь-базаре, шипели иезуиты на Армянской улице.
Только Ислам-Гирей молчал, словно не ведая о том, что перекопский
ор-бей Тугай шагает по Украине с шестью тысячами ногаев рядом с
Хмельницким.
Шестнадцатилетний заложник Тимош Хмельницкий находился в Чуфут-кале
на положении знатного пленника, ожидая письма от отца. Победа или неудача,
полковничий бунчук или цепи галерного гребца? Юному рыцарю, выросшему в
седле, умевшему стрелять из ружья из-под брюха коня, а из лука - правой и
левой рукой, тесной была караимская крепость, окруженная со всех сторон
глубокими ущельями; тесной была пещера, где должен был жить,
неприветливыми и чужими казались мрачные караимы, жившие, словно кроты, в
каменных норах и настороженно присматривавшиеся к новому поселенцу.
Но от отца не было вестей. Однажды апрельским утром возле входа в
подземелье поднялся необычный шум, к сыну гетмана долетело настойчивое:
<Темиш, Темиш!>, жители пещерного городка чего-то требовали у охраны, и в
их криках слышалась угроза. Тимош подошел к выходу, но часовой сеймен
задержал его и не разрешил выйти. Только вечером, когда караимы спали,
часовые позвали Тимоша и тихо, крадучись, провели его через восточные
ворота крепости. Заложник хана оказался в знакомом доме старого армянина
Аветика-оглы, у которого недавно останавливался Хмельницкий.
Хозяин сообщил Тимошу новость, которая облетела весь мир: отец его
одержал победу под Желтыми Водами. А мог бы и не узнать об этом. Победа
казачьих войск чуть было не освятилась кровью гетманского сына. Реестровые
казаки, выступившие против Хмельницкого под началом молодого гетмана
Потоцкого, казнив старшин Ивана Барабаша и Илляша Караимовича, перешли на
сторону запорожцев. Весть об убийстве потомственного караима -
переяславского полковника Илляша - дошла до Чуфут-кале, и караимы
потребовали крови за кровь.
В первый день своего пребывания на Армянской улице Тимош увидел, что
он здесь находится не в безопасности. Польские иезуиты в черных сутанах
шныряли по улицам, по вечерам останавливались у окон светлицы Тимоша,
выкрикивая проклятия, а утром Аветик-оглы увидел на ограде нарисованные
кистью черные кресты. Старик посоветовал Тимошу, чтобы он попросил убежища
у хана в стенах его дворца. Но ответа от хана он так и не получил.
Наконец пришло письмо от отца. <Дорогой мой сынок, - писал гетман, -
божьей милостью храброе войско Запорожское разгромило шляхту, но
анафемский аспид еще не уничтожен - война только начинается. Попроси хана,
чтобы соизволил принять тебя в своих покоях, и скажи ему, что добычу,
которую получили татары под Желтыми Водами, нельзя сравнить с той, которую
они получат, если немедля придут на помощь казакам с большим войском. До
сих пор мы имели дело со слугами, отныне будем воевать с панами - знатными
и богатыми>.
Тимош передал хану письмо гетмана, но Ислам-Гирей снова на него не
ответил. Медленно и тоскливо тянулись дни в тревоге и ожиданиях.
Только в мае, когда Тимош уже и не ждал приема у хана, на Армянскую
улицу прискакал сеймен хана. К белому славянскому лицу его так не шла
татарская военная форма, что Тимош в первый момент подумал: <Кто-то из
Низа, переодетый. Что за вести он принес?>
- Хан ждет тебя во дворе своего дворца! - произнес сеймен и повернул
коня.
Готовый к самому худшему, Тимош вошел через открытые ворота на
ханский двор и чуть было не закричал от неудержимого злорадства. Хан, в
шубе и белом тюрбане, гордо сидел на седом аргамаке, а напротив него под
эскортом ногайских воинов стояли два шляхтича. Один, хорошо знакомый
Тимошу, - длинноволосый, седой, с торчащими веером усами, в нагрудном
панцире; второй - в круглой бобровой шапке с перьями и в красном
изодранном жупане.
- Егомость пан краковский, великий коронный гетман Потоцкий и
черниговский воевода польный гетман Калиновский*, - прозвучал голос
ногайского мурзы Салтана, который привел с Украины знатных пленников, -
отныне рабы великого хана Крымского улуса Ислама-Гирея.
_______________
* Попавшие в плен к казакам во время Корсунской битвы великий
коронный гетман, краковский каштелян Миколай Потоцкий и польный
коронный гетман Марцин Калиновский были переданы Б. Хмельницким <в
подарок> Ислам-Гирею. В Крыму они находились до 1650 года.
У Потоцкого поникла голова, а Калиновский словно и не слышал
унизительных слов, он с едва заметной улыбкой на устах пристально смотрел
в лицо хана, словно хотел прочесть на нем нрав и характер своего врага. Их
глаза встретились, хан задержал свой холодный взгляд на польном гетмане и
обратился к Потоцкому:
- Видит аллах, не хотел я этой войны. Но по дьявольскому наущению,
забыв о прошлом нашем побратимстве, вы с пустыми руками отправляли наших
послов, которых я направлял к вам за данью. После этого казаки попросили у
нас помощи, а теперь зовут идти войной, чтобы добраться до самого трона
вашего короля. Спрашиваю тебя, может ли Польша примириться с казаками.
Потоцкий исподлобья посмотрел на хана и высокомерно ответил:
- Речь Посполитая не мирится с подданными, она их наказывает!
Насмешливая улыбка разомкнула сжатые уста хана.
- Ты же видишь, Потоцкий, что в этот раз подданные наказали своих
властителей.
Калиновский предупредил пустозвонный ответ коронного гетмана, он
хотел начать деловой разговор с ханом.
- Речь Посполитая не знает, чего они хотят, - сказал он.
- Вы должны признать их как государство в пределах границ до Белой
Церкви, а нам уплатить дань за четыре года по сто тысяч золотых в год и
впредь не уклоняться от выполнения условий договора.
- Это хорошо, что ты готов торговаться с нами, хан, - ответил польный
гетман. - И мы согласны вести торг, но с тобой, а не с Хмельницким. Однако
таких условий Речь Посполитая не примет.
- Тогда смотрите сами... Мы с Ихмелиски дали клятву о побратимстве на
вечные времена. А в союзе с ним нам не страшны не только король, но и
турецкий султан. За вас же, вельможные панове, требую уплаты по двадцать
тысяч злотых!
- Слишком высокая цена, - процедил сквозь зубы Калиновский. - Видимо,
ты ловкий купец, знаешь, за что сколько просить.
Краска проступила на смуглом лице Ислам-Гирея, он поднял руку с
нагайкой, но сдержался.
- В Чуфут-кале их! - коротко приказал он и повернулся к Тимошу: -
Твой отец честно выполнил свою клятву. Я тоже сдержу свое слово: ты будешь
свободен и возвратишься на Украину. Скажи гетману, что я скоро прибуду к
нему своей собственной персоной и с многочисленным войском!
Хан дернул за поводья, конь, почувствовав властную руку хозяина,
поднялся на дыбы, возвышаясь над головами гетманов. Потоцкий попятился
назад, только Калиновский стоял камнем, не шелохнувшись, продолжая молча
спорить с ханом.
Еще мгновение, и ретивый аргамак упадет на предводителей польского
войска. А упрямый Калиновский неподвижно стоит под лошадиной тушей, и
ханский конь опускается рядом с польным гетманом.
- Тридцать тысяч червонцев за твою голову! - произнес хан, и его
глаза вспыхнули гневом. Он хлестнул в воздухе арапником.
- Ты, хан, знаешь цену силе! - зло засмеялся Калиновский. - Мы с
тобой еще сторгуемся и за Украину, и за Хмельницкого!
Глаза у Тимоша загорелись безумным огнем, кровь прихлынула к лицу и,
казалось, брызгала из каждой рябинки, он подскочил к Калиновскому, схватил
его за воротник жупана. Но в этот миг чья-то рука дернула его за полу
свитки и потянула назад. Старик с редкой бородой и узкими щелками глаз
процедил сухим голосом, глубоко дохнув в лицо Тимоша:
- Не приличествует подданному вмешиваться в дела хозяев!
Хан кивнул головой, и белокурый сеймен, который приезжал к Тимошу на
Армянскую улицу, а сейчас все время стоял, словно вытесанный из камня,
рядом с Ислам-Гиреем, подошел к юноше и, положив руку на плечо, указал
глазами в сторону ворот.
Тимош молча пошел через площадь к тихим улочкам армянского квартала,
а следом за ним - сеймен на коне. Вдруг Тимош расправил плечи, повернулся
к сеймену и крикнул надрывным голосом, протягивая руки на север:
- Ложь! Там хозяин, там!
Он ждал: если ханский стрелец толкнет или ударит его нагайкой, он
убьет его.
Но глаза у сеймена были ласковые и несколько удивленные, он соскочил
с коня и, подойдя к разгоряченному юноше, с наивным любопытством спросил:
- Ихмелиски - твой отец?
- Да. Мой отец - гетман великой Украины, а этих собак в королевских
кунтушах он собственными руками поймал под Корсунем, словно шелудивых
шакалов в курятнике!
- Я видел его, это храбрый батыр, - промолвил сеймон с восхищением.
Он оглянулся и еще ближе подошел к сыну гетмана: - Темиш, слышишь, Темиш,
старый мурза Ихмелиски Джеджалий откуда-то знает меня, он сказал, что я с
Украины. Скажи мне, верно ли, что я с Украины?
- Ты янычар! - пренебрежительно бросил Тимош. - Ты забыл свою веру и
язык ради куска ханской пастирмы.
- О нет, Темиш. Янычары за морем, у султана, а я крымский и никогда
не знал другой веры и языка, как наш, татарский. Но почему мне говорят,
что я с Украины?
- Не знаю, хлопче, - остынув, ответил Тимош. - Может, тебя взяли в
плен, когда ты был еще ребенком...
- Почему же я тогда вырос у цыган, скажи, Темиш?
- У цыган? Бедный ты мой брат... - вздохнул Тимош. - Ведь цыгане не
одн