либо видел.
Ему  захотелось,  не  утаивая ничего,  выложить перед нею все свои сомнения,
все, что накипело за долгие месяцы бесславной и кровавой войны.
     - Общий сумбур нашей жизни,  -  вымолвил он,  - связывает руки тем, кто
хочет  что-то  делать,   бесчисленным  количеством  комиссий,   подкомиссий,
совещаний,   заседаний,   словом,   дурацкой   казенщиной   и   непроходимым
бюрократизмом...
     Тема  оказалась  волнующей для  всех,  Мезенцева внимательно слушали  и
коллега, и тетушка, и Настя.
     Александр вдруг  увидел перед  собой бездонные глаза Анастасии.  В  них
застыли укор и  вопрос:  "Почему так плохо?" Перед прямотой этого взгляда он
не мог таить ничего.
     - Мои коллеги в ГАУ,  -  словно размышляя, начал Мезенцев, - не в силах
противостоять отнюдь не противнику,  а лавине разных спекулянтов,  атакующих
казенный сундук с  деньгами...  С  самого начала военных действий,  и  я сам
хорошо это  знаю  по  походу в  Восточную Пруссию,  -  отчасти под  влиянием
"снарядного  голода",  связанных  с  ним  неудач  в  дела  снабжения  фронта
боеприпасами полезли всякие  "общественные деятели".  Казну  особенно трясут
депутаты Государственной думы,  члены  "особых совещаний военно-промышленных
комитетов", земгоров и прочие самозваные спасители России...
     - А  вы суровы к общественности...  -  недовольно воздела на нос пенсне
тетушка.
     - Это не  общественность,  а  жадные акулы,  -  парировал Мезенцев.  Он
видел,  что его критические оценки благожелательно воспринимаются Настей,  и
поэтому откровенно продолжал высказывать все,  что  горечью кипело у  него в
душе.
     - Эти  "болеющие за  родину"  господа  считают своим  долгом  совершать
паломничества в  действующую армию,  выяснять там якобы нужды и  потребности
фронта,  вмешиваться в  работу органов снабжения,  в распоряжения командного
состава -  словом,  вносят дезорганизацию и путаницу. К тому же некоторые из
них занимаются явным шпионством...  А  попробуй тронь такого шакала,  у него
сразу  же  находятся  покровители  чуть  ли  не  при  дворе!   -  возмущался
подполковник.
     - Воистину так,  - подтвердил Сухопаров и добавил: - Александр Юрьич, а
ты знаешь, откуда пошло бессовестное вздувание цен на снаряды?.. От наших же
генералов...
     - Расскажи,  пожалуйста!  Мне  как  нынешнему интенданту надо знать всю
подноготную хапуг, чтобы успешнее бороться с ними, - попросил Мезенцев.
     - Ну  что  ж!  Если  нашим  милым хозяйкам не  скучно...  -  согласился
генштабист.
     - Очень интересно!  -  подтвердила Настя, и было видно, что она сказала
это от души.
     - Еще  в  сентябре прошлого года  на  квартире у  министра были собраны
заводчики,  которым предполагалось выдать заказы на  снаряды,  -  начал свой
рассказ  Сухопаров.  -  У  Сухомлинова присутствовал и  министр  торговли  и
промышленности.  Промышленникам уже  из  самого  факта  необычного совещания
стало,  конечно,  ясно, что у казны дело со снарядами идет туго... А тут еще
министр возьми и ляпни, что вопрос о цене имеет второстепенное значение!
     Все внимательно слушали подполковника.
     - А  через  два  дня  такое  же  совещание состоялось уже  на  квартире
помощника военного министра Вернандера...  Туда пришло уже в два раза больше
заводчиков, в том числе и немец Шпан - его недавно выслали в Сибирь! Считали
целый вечер,  сколько можно выпустить снарядов,  делили заказы,  но  о  цене
помалкивали...  А к концу словоговорения прибыл начальник Генерального штаба
Беляев с  телеграммой из  Ставки о  требованиях на снаряды.  Он заявил,  что
снарядов нужно в  три  раза  больше,  чем  господа насчитали,  что  их  надо
выпускать какой угодно ценою; вот купчишки-поставщики и стали в позу хозяев,
диктующих условия и  цены...  Конечно,  несдержанность Беляева дала  в  руки
Шпану и ему подобных цифры о потребности наших войск в снарядах,  о ценах на
боевые  припасы  и  другие  данные,  о  которых может  только  мечтать самый
искусный разведчик...
     - Да,  да, - подтвердил Мезенцев, - у нас в ГАУ до сих пор уверены, что
Беляев оказал казне медвежью услугу своей паникой... Цены на сырье, металлы,
станки сразу подскочили,  мы  теперь не можем купить за границей те машины и
прессы,  на  которые  уже  были  заключены  контракты -  мошенники их  давно
перекупили!..
     - Какое безобразие!  -  возмутилась Настя.  - На полях сражений солдаты
проливают кровь,  гибнут,  становятся калеками,  а воры-фабриканты загребают
миллионы прибылей...
     - Неужели наши  союзники не  могут  нам  помочь?  -  искренно изумилась
тетушка.  - Ведь говорят в обществе, что они прилагают неоценимые усилия для
нашего снабжения...
     - Дражайшая  Мария  Алексеевна!  -  с  почтением  обратился к  старушке
Александр,  - урвать у наших союзников, да еще на их рынке, где орудуют наши
и  их  собственные аферисты-промышленники,  невозможно даже самое устаревшее
оружие...  Господа союзники сами норовят содрать с  нас и золото в аванс,  и
сырье,  и  полуфабрикаты.  Дело доходит до того,  что Америка вызывает наших
инженеров  и  мастеровых  налаживать военное  производство у  себя  на  наши
денежки, а скорой выдачи заказов не гарантирует...
     - Саша,  а  как  ведет себя  Англия в  этих  делах?  -  поинтересовался
Сухопаров.
     - Наша дорогая союзница -  действительно дорогая, - съязвил Мезенцев. -
Англия вообще взяла на  себя  опекунскую роль в  делах снабжения.  Она  даже
пытается стать посредницей между нашим правительством и частной американской
промышленностью,  требует от  нас,  чтобы мы  заключали все контракты только
через посредство фирмы Моргана. А Морган отказывается разговаривать с нашими
представителями о  наших  же  контрактах,  заявляя,  что  он  заключил их  с
английским правительством...  Вообще англичане, по-видимому, и не собираются
по-настоящему снабжать нашу армию даже тем, чем могут...
     За  острым разговором гости не  замечали,  как  летит время.  Ефросинья
успела подать и самовар, и чаю напились, а Сухопаров и Мезенцев все сидели и
сидели...  Офицерам было удивительно уютно и тепло в этом доме, общие заботы
и  взгляды  сблизили их.  Насте  было  интересно услышать от  профессионалов
военных критику режима,  который они призваны защищать,  сомнение в  правоте
тех, кто послал их на войну. Недавно Василий приносил ей почитать экземпляры
большевистской  нелегальной   газеты   "Социал-демократ".   Насте   особенно
запомнились строки из  статьи Ленина "Буржуазные филантропы и  революционная
социал-демократия".   Вождь  большевиков,   находясь  в  далекой  эмиграции,
анализировал то,  что зрело в России: "Несознательные народные массы (мелкие
буржуа,  полупролетарии,  часть  рабочих и  т.п.)  пожеланием мира  в  самой
неопределенной форме выражают нарастающий протест против войны,  нарастающее
смутное революционное настроение".
     Только в  первом часу  ночи  гости стали прощаться.  Сухопаров попросил
Настю написать новое письмо Алексею, которое почти наверное удастся передать
через соратников-чехов.  Спросил он  и  о  том,  могут ли сослуживцы Алексея
помочь чем-нибудь его семье,  но Анастасия и Мария Алексеевна поблагодарили,
прося передать коллегам и начальству, что ни в чем не нуждаются...
     Мезенцев,  целуя на  прощание руку Анастасии,  задержал ее дольше,  чем
следовало.  Когда он поднял голову,  он встретил твердый укоризненный взгляд
молодой женщины. Бравый артиллерист смутился.
     - Я... позвольте вас навещать, Анастасия Петровна?! - пробормотал он.
     - Милости прошу...  с Сергеем Викторовичем!  -  ответила Настя, а Мария
Алексеевна, словно ничего не заметив, подтвердила:
     - Мы всегда рады друзьям Алеши!..  Заходите,  дорогие господа,  милости
просим...
     За  офицерами закрылась тяжелая дубовая дверь.  Горничная гасила свет в
комнатах.  Мария Алексеевна удалилась к  себе.  Насте стало вдруг неимоверно
тяжело и  одиноко.  Еле передвигая ноги,  она дошла до  своей постели и,  не
раздеваясь, упала. Горячие слезы душили ее.
     - Алеша,  родной!  Когда я  увижу тебя?  Сколько мне еще мучиться здесь
одной... - шептала она. - Господи! Был бы ты жив и здоров! Вернись скорее!..
Будь проклята эта война!..
     Рыдания сотрясали тело Насти.  Подушка намокла от слез.  Вдруг ласковая
рука Марии Алексеевны легла ей на голову.
     - Девочка,  родная... - голос старушки был мягок и добр. - Не убивайся!
Ведь наш Алеша жив... я верю в это! Он вернется...
     - А вдруг я его никогда не увижу?!  -  сквозь слезы шептала Настя.  - Я
умру тогда... Без него я жить не могу!
     Под  напускной строгостью Марии  Алексеевны пряталась большая доброта и
отзывчивость простой  русской  женщины.  Успокаивая Настю,  тетушка  и  сама
заплакала, опустилась на колени рядом с кроватью.
     - Мати Владимирская,  мати Казанская,  мати Астраханская,  - взмолилась
Мария Алексеевна,  - спаси и сохрани от бед и напасти и помилуй от напрасныя
смерти раба божьего Алексея,  и вы, горы Афонские, отвратите, станьте ему на
помощь!..
     В  спальне  Соколовых не  висели  в  красном  углу  иконы,  но  старуха
кланялась и кланялась, шепча, губами слизывая солоноватые слезы:
     - Спас многомилостивый,  Пресвятая мати Божия,  Богородица, только мира
хочу я дому и всем живущим в нем, только мира! Помилуй мя, господи!
     С  трудом  поднялась тетушка с  коленей и,  смутясь своего религиозного
порыва, тихонько ушла к себе, поцеловав Настю.
     Настя  словно окаменела.  Горькие думы  холодом сжали  ее  сердце и  не
отпускали до самого утра.  Без слез,  без звука,  не сомкнув глаз, пролежала
она до рассвета.


                     65. Петроград, сентябрь 1915 года

     Кондуктор  объявил:   "Второй  Муринский  проспект!"  Василий  встал  с
деревянной скамьи и  вместо выхода пошел к задней площадке.  Вагон уже летел
во весь дух по Второму Муринскому проспекту, приближалась конечная остановка
- Политехнический институт.  Василий не обнаружил никого, кто хоть отдаленно
похож на филера.
     В   этот   вечер  Петербургский  комитет  РСДРП  созывал  в   лесу   за
Политехническим институтом  собрание  представителей  заводов  и  больничных
касс,  чтобы  решить судьбу всеобщей забастовки.  Стачки протеста начались и
превратились уже  через день  во  всеобщую.  В  ночь на  30  августа полиция
арестовала 30 рабочих-большевиков и служащих больничной кассы Путиловского и
Петроградского Металлического заводов.
     Василий недавно работал на  Путиловском,  он  нанялся туда по  указанию
Нарвского   районного  комитета   партии,   чтобы   усилить   большевистскую
организацию.   По   иронии  судьбы  он   получил  место  взятого  на   фронт
большевистского агитатора в  лафетносборочной мастерской.  Василий был  горд
тем,  что его цех первым прекратил работу в знак протеста против арестов - в
этом была и его заслуга. Рабочие сразу поняли, что за слесарь появился у них
в мастерской, и потянулись к нему...
     Огнями фонарей выплыла из темноты конечная остановка.  Двое здоровенных
парней настороженно оглядывали выходящих из  вагона,  чуть в  стороне от них
держался третий.  "Все правильно,  -  решил Василий.  -  С  таким патрулем и
городовым не справиться, не то что сыщикам... А курьер в стороне наблюдает -
случись что,  сразу даст знать организаторам собрания...  Молодцы! Научились
конспирации!"
     Он  сразу от остановки взял по нахоженной тропке в  лес и  еще пару раз
чувствовал на себе пытливые взгляды из темноты.
     Луна  просвечивала через несброшенные еще  листья и  рисовала на  земле
серебряные кружева.  Лес стоял тихо,  ветер лишь изредка прикасался к кронам
деревьев, чтобы что-то задумчиво прошептать.
     Через  четверть часа,  миновав  еще  один  патруль,  шедший  навстречу,
Василий  вышел  на  обширную  поляну,   залитую  лунным  светом.  Почти  все
собрались, но ждали представителей Петербургского комитета партии.
     Наконец подошло еще несколько человек, и один из них, в котором Василий
узнал  Андрея  Андреевича Андреева из  Петербургского комитета,  поднялся на
импровизированную трибуну и предложил открыть собрание.  Андреев предоставил
слово человеку тоже с  очень знакомым лицом,  но  фамилию его Василий не мог
никак вспомнить. Да и смысла не было - у оратора за последние годы наверняка
побывало в  кармане столько чужих паспортов,  что многие друзья не знали его
настоящего имени.
     - Товарищи,  -  говорил  комитетчик,  -  вчера  Петербургский*  комитет
совместно  с   представителями  заводских  партийных  ячеек  принял  решение
продолжать стачку еще два дня,  а на третий приступить к работе. Разумеется,
если  полиция и  власти  не  предпримут какой-либо  провокации...  По  нашим
подсчетам,  вчера бастовало в Петрограде тридцать четыре предприятия с общим
числом рабочих в тридцать шесть тысяч человек. Это большой успех, товарищи!
     ______________
     *  Несмотря  на  переименование  Петербурга  в  Петроград,   большевики
сохранили название своего комитета, чтобы и в мелочах не потакать шовинизму.

     Кое-где   в   толпе  вокруг  оратора  громкие  голоса  сказали  "ура!".
Представитель комитета продолжал с воодушевлением:
     - А сегодня,  товарищи,  к нам присоединились еще тридцать два завода и
фабрики! Всего бастует семьдесят тысяч человек!
     Член Петербургского комитета партии рассказал о  том,  что под влиянием
партии   рабочие  повсеместно  выдвигают  политические  требования,   а   на
Путиловском заводе  не  только  протестовали против  арестов,  против вызова
казаков,  но и  потребовали вернуть из ссылки пятерых депутатов-большевиков;
выдвинули лозунги против драконовских мер  по  "мобилизации промышленности",
означавшие новую каторгу для рабочих.
     Совещание под  открытым небом  шло  бурно.  Холодный ночной  воздух  не
остудил  страсти.  Несколько  ликвидаторов  и  "межрайонцев"* настаивали  на
немедленном   прекращении  забастовки.   Большевики   возражали.   Начальник
Петроградского военного  округа  генерал  Фролов  издал  приказ,  в  котором
потребовал:   всем  выйти  на  работу  2  сентября.  Прекращение  забастовки
выглядело бы  как  капитуляция перед приказом царского сатрапа.  Но  убедить
"межрайонцев" и  меньшевиков не  удалось,  они стали демонстративно покидать
совещание...
     ______________
     * Организация,  возникшая в ноябре 1913 года и объединявшая троцкистов,
часть   меньшевиков-партийцев,   "впередовцев"  и   большевиков-примиренцев,
отколовшихся от партии. Ставила своей задачей создание "единой РСДРП".

     Собрание представителей заводов  и  больничных касс  вместе  с  членами
Петербургского комитета партии приняло решение о продлении забастовки еще на
один день...
     - А  теперь,   товарищи,   -   поставив  точку,  сказал  комитетчик,  -
расходитесь и не более, чем по трое...
     На следующий день Василий пришел в свою лафетно-сборочную мастерскую за
полчаса до гудка.  Многие из его товарищей -  рабочих были уже в цехе, но не
переодевались в робы, ожидая, что скажет агитатор от большевиков. Василий не
спешил. Он решил дождаться почти всех и тогда объявить предложение партии.
     Пока  рабочие  собирались,   Василий  присел  на  лафет  скорострельной
штурмовой пушки,  наполовину собранной тридцатого числа и стоящей теперь без
изменения.  Из  паровозно-механической мастерской пришел  кочегар  Шестаков,
которого Василий знал как меньшевика.  Шестаков присел к  Василию на лафет и
свернул самокрутку.
     - Закурим,  товарищ,  -  льстиво  сказал  кочегар,  предлагая  кисет  с
махоркой.
     - У нас табачок врозь, - спокойно отрубил Василий. - И дружбы нету... -
добавил он под улыбки рабочих, заинтересованных приходом человека из другого
цеха.
     Василий  уже  знал,   что  меньшевики  на  заводах,  а  также  депутаты
меньшевистской  фракции  Государственной  думы  агитировали  за  прекращение
забастовки.   Однако   им   удалось  уговорить  рабочих  только  на   восьми
предприятиях.
     - Ну что?  Пришел баранки обещать,  если станем на работу? - с издевкой
спросил меньшевика Василий.  Чисто, по-городскому одетые товарищи Василия по
цеху подошли к ним и окружили лафет.  Кочегар влез на лафет и сиплым голосом
заговорил:
     - Товарищи,  братья!  Надо кончать забастовку! На фронте гибнут храбрые
бойцы, а мы здесь срываем военные поставки!
     - Ты что, уже стал буржуем и прибыли тебе не хватает?! - громко спросил
его  Василий.  Рабочие  засмеялись.  Парня  бесцеремонно спихнули с  лафета,
оттерли в сторону.
     - Ты скажи, Василий! - раздался голос в толпе.
     - Я  скажу  то,  что  хотел передать вам  Нарвский комитет большевиков:
бастовать   еще   один   день!..   Это   будет   самый   хороший   удар   по
империалистической войне! Чем сознательнее будет пролетариат, чем сплоченнее
он  будет  выступать против  грабительской войны,  которая  рабочему  классу
ничего, кроме крови и слез, не приносит - тем скорее придет наша победа!..
     - Бастуем, братцы! - раздались в ответ радостно-возбужденные голоса...
     Заводской гудок следующего дня застал Василия у  дверей мастерской.  Не
успел он переодеться и стать к лафету, как к нему подошел мастер.
     - Медведев,  тебя  вызывают в  контору!..  -  буркнул он,  неприязненно
оглядывая слесаря с ног до головы.
     - Зачем это еще? - в тон ему ответил Василий.
     - Там узнаешь...
     В конторе любезный белокурый служащий в пенсне выдал Василию расчет. 18
рублей за  проработанную неделю лежали в  синем конверте.  И  там же красный
листок повестки воинского начальника.
     "Ну  вот!   Какая-то  сволочь  донесла!..  Еще  одного  большевистского
агитатора забирают в действующую армию...  -  подумал Василий. - Слава богу,
хоть не арестовали и  не сослали в  Сибирь!..  А  в  армии мы еще поработаем
среди солдатиков!.."
     В  тот же  день расчет и  повестки о  мобилизации в  армию получили еще
тридцать  забастовщиков.  Алексей  Иванович Путилов,  председатель правления
завода,  как  и  хозяева почти всех  бастовавших предприятий,  избавлялся от
смутьянов. А большевистские агитаторы, пройдя воинскую подготовку в запасных
полках,  рассеивались по ротам,  дивизионам и  эскадронам действующей армии.
Они стали магнитом,  вокруг которого цементировалось и обретало четкие формы
стихийное недовольство солдатских масс.  Начиная с  лета 1915 года в армии и
на  флоте стали возникать ячейки партии,  появилась "крамольная литература",
начались братания с неприятелем. Солдатская масса большевизировалась.


                       66. Могилев, ноябрь 1915 года

     По  оцинкованным скатам подоконников губернаторского дома,  обращенного
теперь в место пребывания верховного главнокомандующего,  барабанили крупные
капли.  Сетка  дождя  застилала Днепр  и  заднепровские дали,  порывы  ветра
расправлялись с пожелтевшей листвой, кое-где сохранившейся на деревьях парка
за окнами дворца.
     Несмотря на унылую погоду, на душе у самодержца российского было светло
и  радостно.  Прежде  чем  надеть  отутюженный  полковничий мундир,  Николай
Александрович нежно  погладил золотой  с  белой  эмалью  крест  Георгия  4-й
степени, полученный им недавно по инициативе Николая Иудовича Иванова.
     "Поистине идея  отстранить Николашу  от  главенствования над  армией  и
взять   на   себя   верховное   командование  была   весьма   плодотворна  и
своевременна", - пронеслось в голове у царя...
     Слишком  большая  популярность,  влияние  и  властолюбие великого князя
Николая  Николаевича стали  всерьез  беспокоить царя  и  царицу.  Александра
почувствовала  опасность  первой.  Затем  и  Николай  понял,  что  вовсе  не
безвредны  для  него  интриги  Анастасии  и  Милицы  черногорских  в  пользу
верховного.  Воейков,  Мосолов  и  другие  свитские  сообщали о  заигрывании
великого князя с  министрами,  повадившимися ездить в  Ставку спрашивать его
совета,  с "общественностью", с послами и военными агентами союзников. А эти
профессиональные    интриганы,