чему-то
босиком и тянулся руками к слепящим бокам солнца.
     "Хорошо-то  как!  Ох как хорошо! А  светило,  оказывается,  вовсе и  не
жгучее, а напротив, теплое и ласковое!"
     Корней осторожно  взял и понес раскаленный шар, ступая босыми ногами по
острому, как бритва, гребню, но от нестерпимой боли в ступнях проснулся...
     Над  ним  склонилось волосатое  чудище  с  выставленными вперед, словно
напоказ,  желтыми  зубами. Оно растирало ступни его  ног ладонями с жесткой,
грубой кожей.
     - Господи Исусе, неужто я у пещерников?!
     "Пещерник", заметив испуг, поспешил успокоить:
     - Не робей, это я, Лука-Горбун... Не признал, что ли?
     По  тому, как медленно  и  отчетливо  человек  выговаривал  слова, было
понятно, что он отвык от общения.
     Перед   глазами  Корнея   сразу   ожила  давняя   картина:   горбун,  с
выставленными зубами  и длинными, висящими до земли руками, рассказывает ему
сказки.  Корней мало, что понимает  в них,  но  крупные желтые зубы невольно
притягивают взор. Он не осмеливается отвести  от них глаз. Боится: вдруг они
выпрыгнут изо рта и укусят?
     -  Да, да,  дядя  Лука.  Признал!  -  облегченно  вымолвил  скитник,  -
Простите, Христа ради, по-первости за пещерника принял - уж больно вид у вас
одичалый.
     Согревшись,  паренек  огляделся. Они находились в сухом,  теплом гроте.
Саженях в семи выход, за  которым свирепствовала пурга.  Вдоль неровных стен
угадывалась   хозяйственная   утварь,   вороха   сена.   Колеблющееся  пламя
светильника гоняло по шероховатому своду длинные причудливые  тени. Очага не
было. Озадаченный, Корней поинтересовался:
     - Дядя Лука, а отчего у вас так тепло?
     - Ишь, пытливый какой... Ноги-то отошли, что ль? Пойдем, покажу...
     Лука запалил факел, и они перешли  в другой, еще более теплый зал.  То,
что увидел там Корней,  на долго лишило его дара речи. Вокруг стояли колонны
с  переливчатыми  потеками. С  уступчатого потолка свешивались перламутровые
сосульки.  Навстречу  им с пола  тянулись остроконечные шпили,  рядом  росли
цветы из крупных  белых кристаллов. По своду зала местами высыпала  изморозь
из  хрупких  кремовых и  розовых  игл.  Стены  сплошь  покрывали  извилистые
наплывы, очень  похожие формой  на щупальца  невиданных животных.  С  одного
длинного уступа  свешивалась волнистая занавеска огромных размеров. Пожалуй,
в воображении даже гениального художника не могло родиться такое диво.
     Справа,  из  трещины в  плитняке, била  струя  парящей  воды.  Под  ней
образовался горячий водоем, на  дне которого лежали гладко отполированные, с
янтарным  свечением  шарики   разной   величины:   от  ячменного  зерна   до
перепелиного яйца.
     - Боже, а это что?
     -  Пещерный жемчуг!  Нравится?  То-то!..  Я  каждодневно  созерцаю  сию
красоту...
     Вернувшись в жилой грот и поев нарезанного ломтиками мороженного белого
мяса   куропатки,  Корней  поведал  Горбуну   обо  всех  значимых  событиях,
произошедших   в  скиту  за  последние   годы.   Закончив   рассказ,  и  сам
полюбопытствовал:
     - Дядя Лука, как вы отыскали меня в такую метель? Ведь не видно было ни
зги!
     -  Трудно объяснить... На все воля Божья... Мне удивительно другое: как
я тебя, такого детину, дотащил сюда...
     - Храни вас Бог, дядя Лука! Можно сказать, отвели от верной смерти.
     По  слегка побледневшему выходу пещеры собеседники поняли, что светает,
но пурга не стихала.
     - Экий ветрина. Еще дня два покрутит, - определил Лука.
     - Неужто так долго! - расстроился Корней.
     - А че горевать... Поживешь у меня...
     - Не можно мне. Деда тревожиться будет.
     Корней  подробно  рассказал  Горбуну о своих  недавних  злоключениях на
озере и  о  чудесном  спасении.  Когда очередь  дошла  до привидевшейся отцу
лестницы, Лука загадочно заулыбался и сказал:
     -  Путь твой  к  вершине столь  многотруден  неспроста...  Господь тебя
испытует...  Слабый  человек  давно  бы  отрекся  от  этой  затеи,  а ты  не
отступаешь. Молодец!.. Ну что ж,  ежели  нельзя задерживаться - собирайся...
Провожу тебя ...
     - Вы же сказали, что еще дня два покрутит.
     По лицу Горбуна вновь скользнула загадочная улыбка:
     - Где мы пойдем - пурги нет.
     Вконец растерявшийся скитник надел  котомку. Горбун  запалил факел, два
запасных передал Корнею и ... направился в глубь пещеры.
     За  поблескивающей от света факела влажной стеной зала открылась полого
уходящая вниз, галерея. Ее стены покрывали натечные складки, трещины, бугры.
Шли по  ней  довольно  долго, сворачивая  то влево, то вправо,  то,  как  бы
поднимались, то опускались. Однажды галерея разделилась. Более широкий рукав
сворачивал вправо, но Горбун повел прямо.
     - Дядя Лука, а куда правый ход?
     - Тебе-то что? Иди куда ведут, - недовольно промычал тот.
     И хотя Горбун не  получил ответа, он не сомневался, что это ответвление
ведет в пещерный скит.
     Своды  пещеры  опускались  все  ниже  и  ниже.   Рослому  парню  теперь
приходилось идти согнувшись, и он, из-за света факела, не сразу заметил, что
тьма понемногу отступает. Лишь  когда  Лука устало присел на  корточки подле
лежащей на каменном полу лестницы из жердей,  молодой скитник понял, что они
достигли цели.
     Корней   подошел  к   выходу.  Яркий  свет  ослепил,  парень   невольно
зажмурился.
     - Смотри еще раз не утопни, - засмеялся Лука.
     Осторожно выглянув из лаза, Корней  обомлел:  под  ним  лежало памятное
озеро.  В  прозрачной  глубине,  среди  серых  камней,  шевелили  плавниками
знакомые темноспинные рыбины.
     "Так  вот откуда чело  в стене, - сообразил  парень, - и лестница отцу,
стало быть, не померещилась. Теперь ясно,  и кто вытоптал траву на берегу, и
кто оставил цветы у креста".
     Лука закинул  Г-образную  лестницу  на край обрыва. Выбравшись на плато
они  молча подошли к часовенке. Помолились, каждый о своем:  удивительно, но
здесь, несмотря на облачность, ни ветра, ни снега не было.
     - Дядя Лука, может, вернетесь в скит?
     - Не могу... Обет дал. Да и привык я  к уединению. А главное  - здесь в
горах  особая мыслеродительная атмосфера... Своему  деду передай от меня вот
это, - Лука протянул Корнею довольно увесистый комок горной смолы. - Ему для
лекарственных  снадобий сгодится.  Скажи, что молюсь  за  всех вас  денно  и
нощно:  ведь от моего логова намного  ближе до небесных сфер Божьей обители.
Обо мне никому не сказывайте. Коли надумаешь проведать - приходи.
     - Великое  спасибо, дядя Лука, вам за доброту и участливость. Бог даст,
наведаюсь.
     Скалистые  террасы,  уступами  спускавшиеся к  лесу,  вывели  Корнея  к
знакомой тропке, ведущей к хижине деда-отшельника.


КОСОЙ.

     Косой почуял  наступление непогоды загодя. "Не  мешало бы  до  ненастья
подкрепиться", - решил он.
     Привстав  на  широко  опушенных  задних  лапах, заяц  пошевелил  ушами,
покосил  по  сторонам  глазами.  Все  спокойно. Выпрыгнув из  ямки,  мягкими
скачками,  потешно  вскидывая зад, он направился  по утрамбованной  тропке в
осинник, полакомиться сочной горьковатой корой.
     Там  уже  кормилось  немало  окрестных  собратьев.  Обглодав с  недавно
поваленного  ветром дерева  несколько  веток, сытые  зайцы  долго  играли  в
догонялки, а  под утро разбежались кто куда. Наш косой  направился в укрытый
снегом многоярусный бурелом.
     Пробежав  по  нему несколько раз туда и обратно,  сделал скидку, петлю,
затем снова скидку и вдруг громадным  прыжком  сиганул в сторону,  нырнув  в
снег между валежин. Одновременно сбоку звонко щелкнул  промороженный  ствол.
Заяц хоть и привычен был к таким прострелам, все же невольно вздрогнул.

     Надеясь  вновь  повстречаться  с  приглянувшейся  ему  в  прошлом  году
кокетливой рысью, Лютый в эти  дни частенько посещал эти места и еще  издали
приметил предательски торчащие из  снега темные  кончики ушей. Заяц лежал не
шевелясь. И не  беда, что  идет снег.  Под ним тепло.  От  горячего  дыхания
снежинки перед его носом уже растаяли  и  не мешают  дышать. Услышав  легкое
похрустывание сминающихся под лапами крадущейся рыси снежинок, заяц выскочил
из лунки и так припустил вниз  по склону, что поднял белый шлейф снега. Кот,
хотя и был сыт, повинуясь инстинкту, бросился следом.
     Косой   домчался   до  обрыва  и  кубарем   покатился  вниз.  Внезапно,
пронзительно вереща, он растянулся на снегу.
     Налетевший  Лютый занес  когтистую  лапу.  Заяц,  съежившись  от ужаса,
тоненько и жалобно запричитал. Кот, вспомнив, как спасали заваленную камнями
лису, желая заслужить похвалу Корнея, взял горемыку в пасть  и понес в скит.
Беляк, оцепенев от страха, только изредка всхлипывал.
     Увидев Лютого, несущего живого зайца, Корней сразу догадался, что косой
нуждается   в  помощи.  Осторожно  ощупав  съежившегося  трусишку,   скитник
обнаружил у него вывих задней лапы.
     -  Ну ты, Лютик,  молодец. Никак в лекари метишь?! - И одним  движением
руки  вправил сустав  на место. Косой даже  не  успел пикнуть.  Он  повертел
головой, присел на снег и умчался со всех ног прочь от спасителей.
     Кот громко заурчал. По его морде заблуждала довольная улыбка.

     Этой  же   зимой  произошло  событие,  заставившее  скитников   изрядно
поволноваться.  Зато  благополучное завершение  чуть  было не грянувшей беды
заметно  прибавило уважения  не  только к Корнею, но  и его верному другу  -
Лютому.
     Началось все с безобидной вылазки  ватаги  ребятишек на Лысую горку. По
своим  старым следам детвора довольно быстро  добралась до  нее и с гиканьем
принялась кататься  на  салазках, не  обращая  внимания  на  снегопад и  все
усиливающиеся порывы ветра.  Забыв  обо всем на  свете,  ребятня без  устали
взбиралась  на горку и вновь и вновь скатывалась с нее, соревнуясь, кто выше
взлетит на ухабах и чьи санки укатятся дальше всех.
     Самый старший Егорка, желая щегольнуть перед малышней, сиганул с самого
крутого откоса. Разогнавшиеся салазки взлетели так высоко, что встали дыбом,
и Егорка, рухнув с них на сучкастую валежину, сильно поранил ногу.
     Дети помогли  парнишке подняться,  но  идти самостоятельно  он не  мог.
Ребята  связали двое санок и уложили на  них  раненого. Пока возились, пурга
разыгралась в полную силу. Перепуганные дети, впрягшись  в  лямки, двинулись
по заметаемой на глазах тропе,  но впопыхах пошли не по  той, что следовало.
Вскоре они поняли, что заблудились, но уже совсем стемнело.  Хорошо еще, что
хватило ума и не стали плутать всю  ночь в поисках дороги, а сразу забрались
под густые лапы огромной ели и, обнявшись, дожидались там утра.
     Вечером,  когда никто из ребят не  объявился, в скиту поняли, что они в
беде. Мужики, не мешкая, разошлись на поиски, но обнаружили лишь  наполовину
занесенные снегом  одни сломанные салазки. Поиски  продолжили в той стороне,
куда смотрел их передок.
     Женщины  и старики, оставшиеся в скиту,  истово молились и отбивали без
устали поклоны, прося у Господа милости и сохранения жизни их любимым чадам.
     Пурга не унималась, и поэтому ель, под  которой спали замерзающие дети,
разыскали уже на исходе дня, и не кто иной, как Корней, правда, по подсказке
Лютого. И, слава Богу, не опоздали - все были живы, хотя и пообморозились.


ПЕРЕЛОМ.

     Закончилась еще одна студеная,  долгая зима. Бурливая, клокочущая весна
быстро и незаметно сменилась размеренным летним покоем.
     Теплым июньским днем неутомимый  скиталец Корней  отправился  к  озеру,
затаившемуся между трех холмов  в юго-восточной части Впадины.  Он обнаружил
его  в  прошлом  году,  в  пору  массового  пролета  птиц. В  скиту весть  о
существовании озера вызвала изумление: "Сколько  лет живем, а не ведаем!". И
в самом деле, если учесть,  что водоем  имел почти полверсты в  поперечнике,
было удивительно, как  до сих пор  никто не наткнулся  на  него.  Корнею  же
помогла его наблюдательность: собирая перезимовавшую клюкву, он заметил, что
стаи  птиц  то  и  дело исчезают и  появляются  из-за  холма. Когда  скитник
поднялся на его макушку, до него  стали доноситься крики множества пернатых.
Внизу блеснула гладь озера с  небольшим островком посередке. Корней, что  бы
получше разглядеть  открывшийся водоем спустился ниже. Озеро кишело  жизнью.
Мелководье  бороздили  утки  всех  мастей:  степенные  кряквы,  юркие чирки,
горластые  клоктуны. Места поглубже  облюбовали  важные гусаки, особняком  -
лебеди.  Одни птицы  резвились в воздухе,  выделывая  замысловатые  пируэты,
закладывая   крутые  виражи,   другие   куда-то  торопливо  улетали,  третьи
возвращались. Пернатых было  такое  множество,  что от их  криков, гогота  и
хлопков крыльев  сам воздух казался  беспрерывным, радостно-ликующим стоном.
Галдеж и плеск воды не прекращались ни  на минуту. Все птицы славили  весну,
начало нового круга жизни...
     Сейчас  же вода в  озере с  затонувшими  в  нем облаками блестела,  как
полированная:  основная масса птиц улетела на север,  а оставшаяся,  пережив
радость  встречи  с родиной,  погрузилась  в  тихие  заботы  по  высиживанию
потомства - не до пений.
     Корней  шел  по  обрывистому берегу,  когда  прямо  перед ним  с  шумом
выпорхнула  сидевшая  в гнезде куропатка.  Чтобы не  наступить на  кладку  с
пестренькими яичками, скитник шагнул в сторону, но, угодив в свежую медвежью
лепешку, поскользнулся и, не удержав равновесия, сорвался с обрыва. Вставая,
почувствовал острую боль:  левая голень согнулась так, словно в ней появился
дополнительный сустав. Перелом!!!
     Корней лихорадочно соображал: что делать?
     В  надежде,  что  Снежок  или  Лютый где-то поблизости,  он поулюлюкал,
оглушительно  посвистел,  призывая  друзей. Окружавшие озеро холмы  ответили
многократным эхом, так и не  выпустив его призыв из  своих объятий. Повторяя
свист  в  течение получаса, так никого и не дождался. Рассчитывать следовало
только на себя.
     Дед как-то  рассказывал, что одна сметливая лиса, сломав лапу, закопала
ее в мягкий грунт и терпеливо лежала, дожидаясь, пока кость срастется.
     "Надо  тоже попробовать", -  решил  скитник и, превозмогая  боль, сполз
поближе к воде. Снял со  сломанной ноги чуни, смотал опорки. Выкопал рукой в
жирном  иле  канаву и  бережно  уложил туда  ногу.  Стиснув зубы,  на  ощупь
состыковал  сломанную кость.  Переведя  дух,  завалил  ногу  илом,  ладонями
утрамбовал  его.  А чтобы  удобнее  было  лежать,  нагреб  под  спину  сухой
береговой хлам, под голову сунул котомку с припасами.
     Наконец  взмокший  Корней  мог  удобно вытянуться на  устроенном  ложе.
Оставалось  набраться терпения  и ожидать  подмоги.  Скитник  огляделся.  За
спиной,  в пяти-шести саженях  поднимался  ощетинившийся  перестойным  лесом
крутояр.  На вершине  старой,  с  обломанной верхушкой  лиственницы,  словно
шапка, нахлобученная на  ствол,  гнездо скопы - заправской рыбачки.  Слева и
справа  небольшие заводи, поросшие осокой. Чуть  колыхнул  ветерок, и  сразу
слабая рябь широкими пятнами легла на озерную гладь.
     Корней  на всякий случай еще несколько раз  посвистел, призывая друзей,
но  кроме  двух грузных, блестящих, словно  ваксой намазанных  ворон,  алчно
вглядывавшихся в  беспомощное существо,  да подтянутого  куличка,  беззвучно
семенившего по влажному илу, на его призыв никто не обратил внимания.
     Прикованного к одному  месту Корнея  стало донимать нимбом колыхавшееся
над  головой комарье. Они набрасывались на парня  с таким остервенением, что
можно было подумать,  будто в окрестностях кроме него не осталось ни единого
живого существа.  Слава  Богу, Корней  всегда  носил  с собой банку  вонючей
дегтярной  мази  с какими-то добавками,  приготовленной дедом. Достав  ее из
котомки, он натер руки, шею  и лицо. Кровопийцы с сердитым писком продолжали
кружиться  вокруг,  но  кусать перестали. Под их докучливый звон Корней даже
задремал.
     Проснулся от влажного толчка в щеку.
     - Лютый, ты?
     В ответ шершавый язык лизнул его.
     Скитник обнял поджарого друга, потрепал за пышные бакенбарды, взъерошил
дымчатую, с коричневатым крапом шерсть.
     - Умница! Нашел таки! Давай, брат, выручай! Видишь,  я не ходячий. Беги
в скит, приведи отца... Давай, иди... Чего стоишь - иди...
     Но Лютый в ответ демонстративно отвернул  морду  и бесстрастно наблюдал
за носившимися над озером стрижами.
     После весенней  стычки  с Маркелом кот  в скит  не ходил. Хотя  то, что
между  ними   произошло,  и  стычкой-то  назвать   трудно.   Так,  небольшое
недоразумение...
     В самом  начале апреля  Маркел,  истосковавшийся  по солнечному  теплу,
вышел на крыльцо. Сел на припеке и, водя узловатым пальцем по строчкам, стал
перечитывать любимые "Златоструи". Эту книгу старец берег  пуще других, даже
в руки никому не давал. Положив ее на скамью,  он зачем-то отлучился в  дом.
Лютый,  лежавший  рядом  на ступеньке, прищурившись, наблюдал  за  медленным
бегом переворачиваемых ветром страниц.  Когда те побежали, по его разумению,
слишком  быстро,  кот,  пытаясь  остановить  их,  махнул  когтистой лапой  и
невзначай вырвал одну.
     Вышедший Маркел, увидев уносимый ветром листок, схватил стоящую у двери
метлу и огрел ею Лютого.
     Кот  от негодования -  ведь он не сделал  ничего плохого - оскалился и,
обдав холодным, непроницаемым взглядом, удалился. С того дня в скиту  его ни
разу не видели. К одному Корнею только и сохранил расположение...
     - Ну,  ладно. Не хочешь  идти в скит,  так  хоть  напиться помоги. Пить
хочется, придумай что-нибудь, Лютик!
     Выслушав просьбу  с самым глубокомысленным  видом, кот зашел  в  озеро.
Шлепая лапой по воде, он забрызгал Корнея по грудь.
     - Спасибо,  дружок, но я пить  хочу, а не купаться, - Корней изобразил,
как он глотает воду и как ему от нее становится хорошо.
     Лютый  отряхнулся и  озабоченно забегал по берегу. Заскочил  на  обрыв,
спустился обратно и усердно заскреб когтистыми лапами податливый ил. Корнея,
внимательно наблюдавшего  за котом,  осенило.  Он углубил  и  расширил ямку.
Когда  добрался  до  песка,  на  дне выступила  вода.  Парень смочил лицо и,
дождавшись, пока муть немного осядет, попил, черпая воду ладошкой.
     - Ну, ты голова! - с восхищением произнес скитник и прижал кота к себе,
готовый от счастья тоже замурлыкать.
     На  морде  рыси  заиграла  улыбка:  Лютый  умный  -  всегда  что-нибудь
придумает.
     Надо  сказать,  что кот был  хоть  и  независимым,  но в  тоже время на
редкость ласковым существом. Он проявлял свои чувства приглушенным рокотом и
покусыванием друга. Иногда даже обнимал передними лапами. Но если Корней сам
начинал  тискать его, то независимый характер  Лютого  тут  же  давал о себе
знать: он отходил в  сторону и взгляд  его становился отрешенным и холодным,
смотрящим как бы насквозь.
     Сейчас  же  рысь,  растянувшись во весь рост,  лежала  рядом с  другом.
Корней благодарно почесывал и поглаживал пышные  бакенбарды приятеля.  Лютый
от  блаженства неумолчно порокатывал, но как только  наползающая  с  востока
ночь погасила алое сияние одиноких облаков и на небе замигали первые звезды,
он степенно поднялся и удалился в лес.
     Первый  день  невольного  заточения  завершился.  Сколько  Корнею   еще
предстоит пролежать  так на  берегу? Самолюбивый Лютый  в скит ни  за что не
пойдет, а отец, привычный к  отлучкам сына, раньше чем через три дня тоже не
хватится.  Хорошо  еще,  что  Корней,  уходя  из  дома,  сообщил  ему,  куда
направляется.
     Почувствовав голод,  скитник достал  из котомки кусок  вяленой, приятно
пахнущей дымком оленины и стал медленно, растягивая удовольствие, жевать.
     Мир,  погруженный  во  мрак,  казался  пустынным и  безжизненным.  Лишь
звезды, просвечивающие сквозь ткань  размазанных по небу  облаков, ободряюще
подмигивали. Озеро тоже будто уснуло: лежало неподвижное, маслянисто-черное.
Но Корней прекрасно знал, что окружающий его покой и тишина обманчивы.
     С прих