расно считаешь меня столь умной, мудрец. Просто я...
     - Продолжай, дочь моя. Мне, не имевшему потомства, неспроста  хочется
назвать тебя так. Это свидетельствует о близости наших душ.
     - Я, изучая мифы, увидела, как боги Эллады от древности до наших дней
делались постепенно добрее и лучше.  Артемис,  охотница  и  убийца,  стала
врачевательницей. Аполлон, ее брат, начал издревле беспощадным  карателем,
убийцей, жадным и завистливым, а сейчас  это  лучезарный  бог-жизнедатель,
перед которым радостно склоняются. Моя  богиня  -  Афродита  -  в  древних
храмах стояла с копьем, как  Афина.  Теперь  есть  Урания,  несущая  людям
святую небесную любовь, - щеки Таис вспыхнули.
     Жрец-философ посмотрел на нее еще ласковее, и Таис осмелела.
     - И я читала Анаксагора. Его учение  о  "Нус"  -  мировом  разуме,  о
вечной борьбе двух противоположных сил: злого и доброго, дружественного  и
враждебного. Антифонта, учившего,  что  люди  равны,  и  предостерегавшего
эллинов  от  пренебрежения  к  чужеземным  народам...  -  Таис  запнулась,
вспомнив собственные ошибки, за которые чуть не расплатилась жизнью.
     Философ догадался.
     - А сама не смогла преодолеть этого пренебрежения, - сказал он, -  за
что и попала к крокодилам.
     - Я не смогла и не смогу принять нелепого поклонения богам в зверином
облике:  безобразным   бегемотам,   мерзким   зухосам,   глупым   коровам,
бессмысленным птицам. Как могут мудрые люди,  да  любые  люди  со  здравым
умом...
     - Ты забыла, скорее, не знаешь,  что  религия  египтян  на  несколько
тысячелетий старше эллинской. Чем глубже во тьму веков,  тем  темнее  было
вокруг человека и в его душе. Тьма эта отражалась во всех его  чувствах  и
мыслях. Бесчисленные звери угрожали ему. Находясь  во  власти  случая,  он
даже не понимал судьбы, как понимаем ее мы, эллины. Каждый  миг  мог  быть
последним.  Нескончаемой  чередой  шли  перед  ним  ежечасные  боги-звери,
деревья,  камни,  ручьи  и  реки.  Потом  одни  из  них  исчезли,   другие
сохранились до наших дней. А давно ли мы, эллины, поклонялись рекам, столь
важным в нашей маловодной стране?
     - Но не зверям!
     - Деревьям и животным тоже.
     К удивлению  Таис,  жрец-философ  рассказал  ей  о  культе  священных
кипарисов на Крите, связанных с Афродитой.  Но  более  всего  поразило  ее
древнее поклонение богиням в образе лошадей. Сама  Деметра,  или  Критская
Рея, в святилище Фигалия на реке Неда в  Аркадии  изображена  с  лошадиной
головой. Священная кобыла обладала  особой  властью  по  ночам  и  служила
вестницей гибели. Ни философ, ни Таис не могли подозревать, что более двух
тысяч лет после их встречи, в одном из самых распространенных языков  мира
страшное ночное  видение,  кошмар  будет  по-прежнему  называться  "ночной
кобылой".
     Богиня-кобыла превращалась  в  трехликую  богиню-музу.  Ее  три  лика
соответствовали Размышлению, Памяти  и  Песне.  Лишь  впоследствии,  когда
женские  божества  уступили  мужским,  трехликая  Муза  стала  Гекатой,  а
Девы-Музы умножились в  числе  до  девяти  и  находились  в  подчинении  у
Аполлона - водителя Муз.
     - Теперь я понимаю, отчего древние имена нимф и амазонок звучат  так:
Левкиппа - белая кобыла,  Меланиппа  -  черная,  Никиппа  -  победоносная,
Айниппа - милосердно убивающая кобыла.
     - А позднее, когда животные божества утратили  свое  значение,  имена
переменились, -  подтвердил  философ.  -  Уже  при  Тесее  была  Ипполита,
Ипподамия - властительница, укротительница лошадей, то есть  героини-люди,
а не нимфы с обликом животного. Здесь тоже произошло  возвышение  религии,
как ты верно заметила.
     - Но тогда... - Таис запнулась.
     - Говори, мне ты можешь сказать все.
     - Тогда почему облик Богини-Матери, Великой Богини, нежен  и  ласков,
хотя он гораздо древнее мужских богов-убийц?
     -  Ты  опять  ошибаешься,  принимая  ее  лишь  как  богиню  любви   и
плодородия. Разве не слышала  ты  о  бассаридах  -  опьяненных  священными
листьями полубезумных женщинах Тессалии  и  Фракии,  в  своем  неистовстве
раздиравших в клочья ягнят, козлят, детей и даже мужчин. Женщины бесились,
размахивая пихтовыми ветвями, обвитыми плющом - знаком Артемис или Гекаты.
То же было и в Афинах на Ленеях - празднестве "диких женщин" в дни зимнего
солнцестояния месяца посидеона. Лик богини-разрушительницы,  богини-смерти
противополагался облику матери. Соединительным звеном  между  ними  служил
образ любви - единственный, который ты знаешь.
     Таис поднесла пальцы к вискам.
     - Слишком мудро для меня.  Неужели  в  далекие  темные  времена  даже
женские богини были столь же свирепы, как позднее мужчины-боги?
     - Свирепы - нет. Беспощадны - да, как сама  жизнь,  ибо  чем  же  они
были, как не отражением жизни, высших сил судьбы, властвующих однозначно и
над богами, и над людьми... Беспощадны и милосердны одновременно.
     Таис сидела, смятенная и притихшая. Философ встал и  положил  большую
теплую ладонь на завитки непокорных волос на  ее  лбу.  Снова  необычайное
успокоение разлилось по телу гетеры, доверие и чувство полной безопасности
усиливали остроту восприятия.
     - Слушай внимательно, Таис-афинянка. Если поймешь, что я скажу  тебе,
станешь моей духовной дочерью... Верить можно во все, что угодно, но  вера
становится религией только тогда,  когда  сплетается  с  правилами  жизни,
оценкой поступков, мудростью поведения, взглядом в  будущее.  Мы,  эллины,
еще очень незрелы - у нас нет морали и понимания людских  чувств,  как  на
далеком Востоке. Никогда не созреет до религии вера египтян, но  и  у  нас
есть философы, ты сама  назвала  двух,  забыв  Платона  и  еще  нескольких
мудрецов...
     - Платона  я  не  забыла.  Но  великий  мудрец,  создавая  свой  план
идеального государства, забыл о женщинах  и  их  любви.  Мне  кажется,  он
признавал только  любовь  между  мужчинами,  и  потому  я  не  считаю  его
нормальным человеком, хотя он и знаменитый философ,  олимпийский  борец  и
государственный муж. Но ты прав, я забыла Аристотеля, хотя с  ним  знакома
лично, - загадочно улыбнулась Таис.
     Делосец поморщился.
     - Нет. Этот знаток явлений природы не менее дик в моральных вопросах,
чем египтяне. Можешь исключить его. Важнее другое: только в начале  своего
возникновения любая религия живет и властвует над  людьми,  включая  самых
умных и сильных. Потом вместо веры происходит толкование, вместо праведной
жизни - обряды, и все кончается лицемерием жрецов в их борьбе за  сытую  и
почетную жизнь.
     - Что ты говоришь, отец?!
     - То, что ты слышишь, Таис! Не все ли  равно  -  женская  богиня  или
Аполлон, Артемис или  Асклепий?  Жизнь  на  земле  без  боязни,  красивая,
простирающаяся вдоль и вширь, как светлая, устланная  мрамором  дорога,  -
вот что сделалось моей мечтой и заботой.
     - И ты пришел с Делоса в Египет...
     - Чтобы узнать корни нашей веры, происхождение наших  богов,  понять,
почему до сих пор эллины живут без понимания обязанностей и целей человека
среди других людей и в окружающей Ойкумене. Ты поняла уже,  что  в  Египте
нечего искать законов  морали  -  их  нет  в  религии  древних  охотников,
сохранившейся у земледельцев Нила. Но  есть  другие  народы...  -  философ
умолк, проведя рукой по лбу.
     - Ты устал, отец, - Таис поднялась, прикоснулась  с  поклоном  к  его
коленям.
     - Ты поняла! Силы мои убывают. Я чувствую, что не увижу своего Делоса
и не напишу всего, что узнал в Египте.
     - Не утруждай себя, отдохни, ешь здешний розовый виноград  и  вкусные
плоды колючих пальм, - заботливо сказала гетера, и старик улыбнулся. - Да,
да, я принесу тебе в следующий раз. Когда ты позволишь мне  посетить  тебя
снова?
     Не получив ответа, Таис одиноко пошла по темным  проходам,  жутковато
напоминавшим ей пережитое в Лабиринте.
     Свет и зной полудня ощутимо ударили в нее горячей волной, унылый  гул
"пятидесятидневника" показался сначала даже приятным. Но уже  к  вечеру  в
своем насквозь продуваемом доме, в  тревожном  беге  теней  от  колеблемых
сквозняком светильников Таис опять потянуло в темноту храма,  к  странному
старому эллину, давшему ей впервые в жизни светлый покой  отрешения.  Юной
девушкой Таис видела во сне Афродиту Уранию. Сон, повторявшийся  несколько
раз в последние годы, вспоминался так: Таис, босая и нагая, поднималась по
лестнице необъятной ширины к зеленой стене из  густых  миртовых  деревьев,
проскальзывала между их переплетавшимися ветвями  и  выходила  на  свет  -
яркий, но не пронизывающий, теплый, но  не  знойный.  Она  приближалась  к
статуе Афродиты Урании.  Богиня  из  полупрозрачного  розового  родосского
мрамора, пронизанная светом неба, сходила с пьедестала  и  обвивала  плечи
Таис сияющей рукой немыслимой красоты. Урания  заглядывала  в  лицо  Таис.
Чувство необычайной отрады и покоя переполняло  юную  гетеру.  Но  она  не
любила этот сон - с течением лет  все  резче  был  контраст  между  чистым
покоем любви, исходившим от Урании, и исступленным искусством и трудом той
любви, которая составила славу  Таис,  образованной  гетеры  и  знаменитой
танцовщицы самого знающего народа в мире, каким считали  себя  афиняне.  И
вот радостный покой,  испытанный  прежде  только  в  полудетских  снах  об
Урании, пришел к Таис наяву при встрече с философом.
     А в Мемфисе ширились слухи  о  божественном  сыне  македонского  царя
Филиппа. Александр  осаждает  Тир,  его  жители  упорствуют,  но  искусные
механики македонцев решили создать перешеек между материком и островом, на
котором стоит город. Гибель древнего финикийского порта  неминуема.  Когда
Тир  падет,  то,  кроме   Газы,   больше   некому   будет   сопротивляться
победоносному Александру. Его надо ждать в Египте.
     Флот Александра, отрезая Тир, проникает все дальше на юг,  и  недавно
эллинский корабль, шедший в  Навкратис,  встретил  пять  судов  якобы  под
командой самого Неарха.
     Эгесихора сделалась дерзкой и беспокойной, чего прежде не случалось с
лакедемонянкой. Может быть, горячий либийский ветер  со  своей  неослабной
силой проникал в душу людей, делая их нетерпеливыми, скорыми на  расправы,
нечуткими и грубыми. Таис давно заметила, что переносит  жару  легче,  чем
Эгесихора.  Ветер  Сета  меньше  влиял  на  нее,  и  она  старалась   реже
встречаться с подругой, чтобы ненароком не вызвать ссоры. Вдвоем с  верной
Гесионой иди с Менедемом Таис ходила на берег реки. Там она подолгу сидела
на плавучей пристани.  Обилие  текучей  воды  гипнотизировало  эллинов,  и
каждый погружался в свои думы, глубокие, затаенные, неясные...
     Однажды Таис получила приглашение  от  делосского  жреца,  переданное
устно мальчиком - служителем храма Нейт. С волнением  собиралась  Таис  на
рассвете следующего дня, надев скромную одежду.
     Делосский философ  сидел  на  спускавшихся  к  Нилу  ступенях  храма,
погруженный в созерцание удивительно тихого рассвета.
     - Ты была в  Фивах,  которые  мы,  эллины,  называем  Диосполисом?  -
встретил он  афинянку  вопросом  и  на  утвердительный  наклон  ее  головы
продолжал: - Видела  ли  ты  там  основание  золотого  круга,  украденного
Камбисом два века назад при завоевании Египта?
     - Видела. Мне объяснили, что круг был  из  чистого  золота,  тридцать
локтей в поперечнике и локоть в толщину. Могло ли быть такое?
     - Да. Круг весил около тридцати тысяч талантов. Камбису потребовалось
пять тысяч верблюдов, чтобы увезти его разрубленным на десять тысяч кусков
в Персию.
     - Зачем отлили столь бессмысленную массу золота?
     - Глупо, но  не  бессмысленно.  Величайший  фараон-завоеватель  хотел
доказать всей Ойкумене вечность Египта, его власти,  его  веры  в  великом
круговороте вещей. Воцарение владык-мужчин,  богов  и  героев,  привело  к
отчаянному желанию увековечения. Женщины  знают,  как  хрупка  жизнь,  как
близка смерть, а мужчины мечтают о  бессмертии  и  убивают  без  конца  по
всякому поводу. Таково древнее противоречие, оно  неразрешимо.  И  человек
создает для себя, для других, если может, для всей страны замкнутый  круг,
где он - в центре, а наверху - всемогущий и грозный бог.
     - Чего хотят этим добиться?
     - Неизменности  владычества  и  благополучия  для  царей  и  вельмож,
крепости веры  для  жрецов,  устойчивости  в  мыслях  народа,  безропотной
покорности рабов.
     - И потому Египет пронес свою веру сквозь тысячелетия?
     - Не только Египет. Есть страны, замкнувшиеся в себе  для  сохранения
своих  царей,  богов,  обычаев  и  жизни  на  тысячелетия.  Я  называю  их
круговыми. Таков Египет, еще есть Персия, Сирия. На западе  Рим,  а  очень
далеко на Востоке - Срединная страна желтокожих раскосых людей.
     - А мы, Эллада? У нас есть понимание, что все течет?!
     - Начиная с Крита, вся Эллада, Иония, а с нами и Финикия  -  открытые
страны. Нет для нас круга, запирающего жизнь. Вместо него - спираль.
     - Я слыхала про серебряную спираль...
     - Ты знаешь? Еще не время говорить об этом. Огромна область  наследия
исчезнувших детей Миноса. В Либию на  запад  простирается  она  и  гораздо
дальше на восток, где в десятках тысяч стадий за Гирканией  лежат  древние
города. И за Парапамизами, за пустыней Арахозией, до реки, называемой Инд.
Говорят, что от них остались лишь развалины, подобно  Криту,  но  открытая
душа этих народов живет в других людях тысячелетия спустя.
     - Зачем открываешь ты мне это знание, отец? Чем могу я, служительница
Афродиты, помочь тебе?
     - Ты служишь Эросу, а в нашем эллинском мире нет более могучей  силы.
В  твоей  власти  встречи,  беседы,  тайные  слова.   Ты   умна,   сильна,
любознательна и мечтаешь возвыситься духовно...
     - Откуда ты знаешь, отец?
     - Мне многое открыто в  сердцах  людей.  И  думается,  что  ты  скоро
пойдешь на восток с Александром,  в  недоступные  дали  азиатских  степей.
Каждая умная женщина - поэт в душе. Ты не философ, не историк, не художник
- все они ослеплены, каждый своею задачей. И не воительница, ибо все,  что
есть в тебе от амазонки - лишь искусство ездить верхом и смелость.  Ты  по
природе  не  убийца.  Поэтому  ты  свободнее  любого  человека   в   армии
Александра, и я выбираю тебя своими глазами. Ты увидишь то, что я  никогда
не смогу. Скорая смерть ожидает меня.
     - Как же я расскажу тебе?
     - Не мне. Другим. Около тебя всегда будут умные,  значительные  люди,
поэты, художники, ибо их привлекает твоя сущность. И это будет еще  лучше,
чем рассказывал бы я. Останется в памяти людей, войдет в песни  поэтов,  в
писания историков, в легендах разойдется по Ойкумене и достигнет тех, кому
следует знать.
     - Боюсь, ты делаешь ошибку, отец. Я не та,  которая  нужна  тебе.  Не
мудра, невежественна, кружит мне голову  Эрос,  танец,  песня,  поклонение
мужчин, зависть женщин, неистовство скачки.
     - Это лишь  преходящие  знаки  твоей  силы.  Я  посвящу  тебя,  научу
внутреннему смыслу вещей, освобожу от страха.
     - Что я должна сделать?
     -  Завтра  ты  придешь  вечером,  одетая  в   новую   линостолию,   в
сопровождении спутника и подождешь на ступеньках, пока Никтур, Страж Неба,
не отразится в водах Нила. Устроишь свои  дела  так,  чтобы  отсутствовать
девять дней.
     - Слушаю, отец. Но кто же спутник?
     - Появится в назначенное время. Твои месячные в соответствии с Луной?
     - Да, - с запинкой, после некоторого колебания призналась Таис.
     - Не смущайся. Нет тайны и  недостойного  в  здоровом  теле  женщины,
разве лишь для глупцов. Дай мне левую руку.
     Таис повиновалась. Делосец  положил  ее  ладонь  на  стол,  раздвинул
пальцы и несколько секунд рылся в небольшом ларце из  слоновой  кости.  Он
извлек  кольцо  из   электрона   с   красным   гиацинтом   необыкновенного
густо-розового  отлива.  На  плоском  камне  был  вырезан   равнобедренный
треугольник  с  широким  основанием,  вершиной  вниз.   Надевая   его   на
указательный палец Таис, философ сказал:
     - Это знак власти великой женской богини. Теперь иди!



                            5. МУЗА ХРАМА НЕЙТ

     Рано возвратившаяся из храма, Таис лежала  ничком  на  своем  широком
ложе, положив голову на руки и болтая в воздухе пятками, в  то  время  как
Клонария растирала ей спину ореховым маслом,  а  обиженная  Гесиона  молча
возилась в углу, подгоняя по фигуре только что купленную льняную одежду  -
линостолию.
     Как всегда, Эгесихора не  вошла,  а  ворвалась,  распространяя  запах
розового масла и сладкой аравийской смолки.
     - Ты опять бегала в храм Нейт, - вызывающе спросила  она  подругу,  -
скоро это кончится? Жду не дождусь приезда македонцев - они  сумеют  взять
тебя в руки.
     - Спартанцы не сумели? - поддразнила Таис.
     - Сегодня эллинские художники и поэты Мемфиса устраивают симпосион, -
игнорируя выпад подруги, заявила Эгесихора, - попробуй не быть на нем.
     - Что тогда?
     - Тогда я тебе не завидую. Они умеют ославить  в  песнях  и  рисунках
так, что надолго запомнишь.
     Таис посерьезнела.
     - Ты права. Я пойду.
     - То-то. И плясать придется так, что отдохнем получше!
     Эгесихора растянулась рядом с  Таис,  жестом  подозвав  Гесиону.  Та,
просияв, отбросила  льняную  столу  и,  щедро  поливая  маслом  спартанку,
принялась усердно массировать ее.
     Обе подруги пришли в полудремотное расслабленное состояние и заснули,
укрытые общим одеялом из мягкой каппадокийской шерсти.
     Симпосион в просторном доме с большим  садом,  принадлежавшем  самому
богатому греческому купцу Мемфиса, собрал невиданное для  плохого  времени
года  число  гостей.  Надменная  персидская  знать,  недавно   презиравшая
эллинов, затем сторонившаяся их после  вторжения  Александра  и  битвы  на
Гранике, теперь, когда царь царей потерпел  жестокое  поражение  на  Иссе,
стала  искать  общества  влиятельных  греков.   Появление   Хризосфиры   и
Аргиропесы ("Златоногой" и "Среброногой"), как прозвали Таис  и  Эгесихору
их  поклонники-поэты,  вызвало  крики  восторга.  Обе  подруги  явились  в
сопровождении  спартанских  военачальников  во  главе  с  самим  стратегом
Эоситеем.
     В стеклянных кратерах  с  причудливыми  извивами  разноцветных  полос
виночерпии смешивали  с  водой  густое  фиолетовое  вино  верхнеегипетских
виноградников и ярко-розовое, доставлявшееся из  Сирии,  через  Навкратис.
Звучала негромкая музыка, соединяя в одно печаль двойных эллинских флейт и
резкие  стоны  египетских,  загадочный,  как  бы  зовущий  издалека,  звон
систров, гудение струн китары, лиры и большой арфы. Изредка вступали хором
египетские мандолины с  длинным  грифом  и  колокольчиками,  заглушавшиеся
ударами бубнов-киклом. Подчиняясь  искусному  руководителю,  все  собрание
разноголосых инструментов создавало печальный ритмический хор со звонкими,
восторженными всплесками высоких нот и грубоватыми звенящими ударами,  под
который так хорошо и проникновенно плясали  танцовщицы  Эллады,  Египта  и
Финикии.
     Обе   знаменитые   гетеры    явились    в    одинаковых    прозрачных
серебристо-белых  хитонах,  но  с   различными   украшениями,   по-особому
подчеркивавшими и смуглую черноту Таис,  и  божественно  золотую  прическу
Эгесихоры. Ожерелье из огненно-красного граната  (пиропа,  или  Нофека)  -
камня весеннего равноденствия - облегало высокую шею афинянки,  а  длинные
серьги из крупных аметистов - амулеты против опьянения - сверкали  по  обе
стороны ее круглого веселого лица. У Эгесихоры такие  же  серьги  были  из
берилла - морского камня, а широкое египетское ожерелье из ляпис-лазури  и
белого сирийского агата-яхалема знаменовало скорый приход лета  для  того,
кто понимал язык драгоценностей.
     Симпосион начинался, как принято в Элладе,  с  легкого  ужина,  затем
танцев, выступлений певцов, поэтов и рассказчиков с постепенно нарастающим
опьянением и разгулом, когда респектабельные гетеры  и  артистки  покидали
ра