ве коренных принадлежности Руси:
борода и серый кафтан;  третья и важнейшая принадлежность Руси христианской
был  крест.  Он  блистал  на шапке  ратников.  С  офицерами пришли  русские
кибитки, повозки и роспуски  с колокольчиками, заводские лошади, крепостные
слуги.  В другое  время можно  бы подумать,  что это  помещики, съехавшиеся
дружною  толпою,  с  конюхами  и доезжачими,  в  отъезжее  поле на  дальнее
полеванье.  Но тут  предстояло другого  рода поле!  Отпустив далее  в глубь
России жен и детей,  сестер и невест, дворянство русское, покинув дедовские
поместья и собрав своих домочадцев, село на коней и выехало в поле, которое
должно было сделаться полем крови, жатвою смерти! <...>

Любовь к отечеству... вызвала мирных поселян на священное ратование. Нельзя
было  смотреть без  чувства на  такой избыток  доброй воли.  Появление этих
войск  перенесло нас далеко  в старые  годы. Один офицер,  которого записки
остались ненапечатанными,  говорит: «Казалось, что  царь Алексей Михайлович
прислал  нам в секурс  свое войско!»  В числе молодых  людей, воспитанников
Московского  университета, чиновников  присутственных мест и  дворян, детей
первых  сановников  России, пришел  в  стан русских  воинов молодой  певец,
который спел  нам песнь, песнь великую,  святую, песнь, которая с быстротою
струи электрической  перелетала из уст  в уста, из сердца  в сердце; песнь,
которую лелеяли, которою так тешились, любовались, гордились люди XII года!
Этот певец  в стане русских был  наш Кернер, В. А.  Жуковский. Кто не знает
его  песни,  в которой  отразилась  высокая поэзия  Бородинского поля?»  Но
обратимся к  обозрению нашей позиции. Помните, что  мы смотрим на нее 23-го
августа 1812 года.





                          ВИД ПОЗИЦИИ (23 АВГУСТА)



Видите ли  вы правый фланг нашей  армии? Как он высоко  поднят над долиною!
Цепь холмов служит ему основанием. Частый лес в виде зеленого ковра накинут
на  эти холмы  и  свешивается вниз  до самого  их подножия,  где серебрится
Москва. Этот лес, перегороженный  засеками, таит в себе укрепления. Высок и
крут наш  правый берег, и везде,  до деревушки Горки, повелевает противным,
принизистым. Фронт наш прикрыт  (если можно это счесть за прикрытие) речкою
Колочею. Но  мы, по  какому-то предчувствию, любопытствуем  обозреть скорее
левое  крыло.  Видите  ли  вы эту  массу  дерев,  которые огромным  зеленым
султаном  колышатся за  нашим левым  флангом? Это  густой лес,  торчащий на
рассеянных холмах и спускающийся  в низину. Под тенью этого леса виднеются,
в  правильных линиях,  еще  свежие насыпи:  это вырастающие  ретраншементы!

В средине  нашей боевой линии заметны  и важны два пункта:  Горки и деревня
Семеновская.  Между ними  тянется отлогая  высота с  легким скатом  к речке
Колоче. Видите ли, как  начинают рисоваться бастионы на гребне этой высоты?
Это большой  люнет (батарея Раевского), оспариваемый  с такою славою. Вот и
еще  окопы! За  ручьем, перед  деревнею Семеновскою,  уже выросли  из земли
укрепления,  наскоро сработанные:  это три  реданта (или флеши).  Защита их
поручена  графу  Воронцову  с его  сводными  гренадерами  и 27-й  дивизией.
Знатоки  находят недостатки  в  этих скороспелых  окопах; находят,  что они
открывают  тыл  свой  французским  атакам  от ручья  и  слишком  подвержены
сосредоточенному  огню  неприятельской  артиллерии  с  окольных  высот.  Но
стойкая  русская  храбрость  все  дополнит,  исправит!  Следуя  глазами  за
протяжением главной линии к  левой стороне, вы упираетесь на левом фланге в
болото, покрытое частым лесом. Тут расположена деревня Утица. Через нее, от
села  Ельни,   идет  на   Можайск  старая  Смоленская   дорога,  уже  давно
оставленная.

После взгляда  на позицию, как  она была 23-го августа,  вам понятнее будет
рассказ  о  событиях  этого дня.  23-го  августа  французы сделали  сильное
движение вперед, с места  своего расположения от почтовой станции Гриднева.
Впереди конницы неприятельской,  еще многочисленной, грозной, блестящей, на
статном крутом коне, рисовался лучший наездник французской армии. По наряду
его,  живописно-фантастическому,  узнавали  в  нем короля  Неаполитанского.
Глубокий ров за станцией  Гриднево приостановил его на минуту. За этим рвом
стоял   сильный  арьергард   русский.  Для   совершенной  противоположности
щегольскому наряду  Мюрата, разъезжал  за оврагом перед  рядами русских, на
скромной лошадке, скромный военачальник.  На нем была простая серая шинель,
довольно истертая,  небрежно подпоясанная шарфом, а  из-под форменной шляпы
виднелся спальный колпак. Его  лицо спокойное и лета, давно преступившие за
черту  средних,   показывали  человека   холодного.  Но  под   этою  мнимою
холодностию  таилось  много  жизни  и  теплоты. Много  было  храбрости  под
истертой серою  шинелью и ума, ума  здравого, дельного, распорядительного —
под  запыленным  спальным  колпаком.  Это  был  генерал  Коновницын,  истый
представитель тех коренных русских, которые с виду кажутся простаками, а на
деле являются  героями. Тут  (за Гридневым) завязался сильный  бой. С обеих
сторон дрались  превосходно. Удержанные с фронта,  французы пролились рекою
влево. Мюрат далеко объехал  наш правый фланг и думал торжествовать победу.
Уже  фантастические одежды  его  развевались у  нас  в тылу;  но генерал  в
колпаке смотрел на это  как на шалость запальчивого наездника и не смутился
нимало.  Наши загнули  фланг, немного  отступили и выстояли  спокойно. Ночь
развязала драку. Пользуясь темнотою,  Коновницын отвел свои войска к стенам
Колоцкого монастыря, а французы засветили огни там же, где были: Наполеон у
Гриднева, Мюрат в Лососне.





                                 24 АВГУСТА



Армия готовилась к бою. Главнокомандующий переехал (ближе к линии) в Горки,
День  был прекрасный,  и с  десяти часов  утра на ясной  дали закудрявились
легкие  облака  дыма и  послышалась  канонада,  которая все  более и  более
приближалась.  Французы,  сделав   большое  движение  вперед,  подошли  под
Колоцкий.  Коновницын  их  встретил.  Было  уже около  4  часов  пополудни.
Схватились горячо, боролись ровно. Храбро рубились изюмцы и вконец изрубили
три  неприятельских эскадрона.  Но  бой не  мог долее  продолжаться  в этом
положении. Дело  шло не о простой авангардной  ошибке. Тут были виды высшей
тактики.  Вице-король  обходил наш  правый  фланг. Король  напирал с  лица,
вице-король  вился  с  фланга,  французы то  рекою  по  большой дороге,  то
отдельными  ручьями, просачиваясь  между пригорками и  частыми перелесками,
лились влево  за большою дорогою к  подножию высот бородинских. Коновницыну
нельзя было  оставаться долее на  поле. Он прислонил свои  войска к защитам
Бородинским и ввел их в линию.





                  ПРИБЛИЖЕНИЕ ФРАНЦУЗСКОЙ АРМИИ К БОРОДИНУ



С вершин укрепленных и  неукрепленных высот бородинских солдаты как простые
зрители  (я говорю  о правом  крыле, где  сам находился) и  офицеры увидели
наконец  приближение  всей  французской  армии. Три  огромных  клуба  пыли,
пронзенные лучами  склонявшегося солнца,  светлели в воздухе,  три стальных
реки текли почти в ровном между собою расстоянии. На полянах пестрели люди;
над  перелесками,  немного превышавшими  рост  человека, сверкала  железная
щетина штыков. Русское солнце играло на гранях иноземной стали. Все это шло
скоро, но  мерно. Три  линии изредка и только  слегка изламывались, уступая
неровностям   местоположения.   Одна   артиллерия,   казалось,   своевольно
разгуливала.  Пушки  переезжали  то  вправо,  то влево,  избирая  для  себя
удобнейшие пути  и дороги. Французы подступали  к Бородину тремя колоннами.
Понятовский, с своими поляками,  тянулся вправо по старой Смоленской дороге
на Ельню; Наполеон — посредине, прямо на Бородино: за ним следовала большая
часть  армии; вице-король  италиянский  держал левее  от большой  дороги, к
деревне  Большим Садам.  Когда  все силы  неприятельской армии  выяснились,
заревел  редут Шевардинский,  ожили  овраги и  кустарники на  правом берегу
Колочи и пули засновали  с свистом в уровень человека, ядра и гранаты стали
описывать дуги над головами  наступающей армии. Это русское укрепление, это
русские  стрелки, которыми  насыпаны  были перелески  и деревни  Алексинки,
Фомкино и  Доронино; это  они встретили неприятеля,  тянувшегося по большой
дороге.

С прискорбием видя напрасную потерю людей, Наполеон приказал Мюрату перейти
с конницею Колочу и  присоединить к себе дивизию Кампана из 1 корпуса. Этим
войскам предоставлена была участь редута Шевардинского. Дивизия Кампана еще
наперед (в 2 часа пополудни) захватила деревню Фомкино и теперь, по первому
знаку, живо пошла по направлению к редуту.

Князь Горчаков  приготовился встретить напор первого  наступа. Он расставил
полки 27-й  дивизии позади редута,  растянув их в линию.  Фланги этой линии
прикрыты: правый драгунами и конною артиллериею, левый кирасирскою дивизиею
в сгущенных полковых колоннах. При этих массах кирасир было немного гусар и
несколько  орудий  конной  артиллерии.  На  самом  же  Щевардинском  редуте
поставлены  пушки большого  калибра  для выстрелов  дальних. В  Доронине, в
лесах  и  кустарниках, наполняющих  окрестность  до самой  дороги в  Ельню,
сидели  стрелки, подкрепляемые легкою  конницею. В  таком виде были  дела с
обеих  сторон. Но  пока начнется  знаменитый штурм редута  Шевардинского, я
опишу одну замечательную сцену.

Перед центром  правого крыла большой русской  линии, у подножия вооруженных
высот, немного  левее (если смотреть от  Москвы) от села Бородина разъезжал
кто-то  на  маленькой бодрой  лошадке  (небольшом  гнедом клепере);  из-под
фуражки  его,  сплюснутой на  голове,  выливались пряди  белых волос.  Шарф
повешен по-старинному, чрез плечо, на мундирном сюртуке. Ездок был среднего
роста, построение тела имел  коренное русское: он был дюж, широк в плечах и
в это  время довольно дороден, особливо в  ногах заметен был какой-то отек.
За ним ездили два  донца, из которых один возил скамеечку. Прибежав дробною
рысью  на  то  место,  которое  мы  указали, генерал  (это  показывали  его
эполеты), вероятно,  только что окончивший объезд  линий, потому что клепер
его  еще  дымился,  этот   генерал  начал  сходить  с  лошади.  С  каким-то
болезненным  усилием  ступил  он  сперва  на  скамеечку,  которую  проворно
подставил  ему донец,  потом на  ней же  уселся лицом к  Шевардину. Солнце,
склонявшееся на вторую половину  пути, обдало его своими лучами, и я увидел
Михаила Ларионовича Кутузова, нашего нового главнокомандующего. Правый глаз
его  был  несколько  прищурен.   Всматриваясь  внимательнее,  вы  бы  легко
заметили,  что в  нем  уже погасла  живая точка  света. Это  следствие раны
ужасной, неслыханной,  о которой, в свое  время, говорили все врачи Европы.
Турецкая пуля, ударив близ  виска, искосила ось глазную и оставила генерала
(одного из прозорливейших полководцев) полузрячим. ...Говоря о нравственных
его  свойствах,  должно  сознаться,  что он  имел  обширный  ум и  отличное
образование.  Будучи, в  одно время,  директором 1-го кадетского  корпуса и
присутствуя на экзамене, он  развил такое богатство разнообразных познаний,
что  все профессора  и учителя  пришли в  изумление. В  кругу своих  он был
веселонравен,  шутлив, даже  при  самых затруднительных  обстоятельствах. К
числу прочих  талантов его  неоспоримо принадлежало искусство  говорить. Он
рассказывал   с   таким  пленительным   мастерством,  особливо   оживленный
присутствием  прекрасного  пола,  что  слушатели  всякий  раз  между  собою
говорили: «можно  ли быть любезнее  его?» Зная это, я  часто всматривался в
лицо  его,  отыскивая  которая  бы из  черт  этого  лица могла  оправдывать
всеобщую молву (распущенную великим  Суворовым), молву о его необыкновенной
хитрости. Но посмотрим теперь на него, сидящего на поле Бородинском. Он все
еще сидел на своей  скамеечке с нагайкою в правой руке, то помахивая ею, то
концом ее чертя что-то  на песке, а между тем дума полная, высокая сияла на
лице его. Если б  не легкое механическое движение правой руки, его можно бы
почесть за  изваяние из бронзы: так был он  неподвижен, так углублен в свои
мысли,  лучше  сказать, в  одну  мысль. Бой,  начатый передовыми  стрелками
левого крыла,  притих. С минуту продолжалось  молчание по всей линии. Вдруг
вздохнуло опять  на левом  крыле, и этот вздох  огласил окрестности. Еще...
еще...  и  все  зарокотало... Это  началась  тяжба  за редут  Шевардинский;
адвокаты  с   обеих  -сторон   говорили  свои  гремящие   речи  и  менялись
доказательствами.  Кутузов   сделался  весь  внимание.  Я   видел,  как  он
протягивал вперед голову и  вслушивался, вслушивался, иногда наклоняя левое
ухо к  земле, как будто желая  угадать — подается пальба  или отступает. Но
вот  во всю конскую  прыть прискакал  адъютант, сказал слово  о Багратионе,
другое  о французах, и  Михаило Ларионович,  вспрыгнув с места  с легкостию
молодого  человека,  закричал:  «Лошадь!»  —  сел,  почти  не  опираясь  на
скамеечку, и,  пока подбирал  поводья, уже мчался  вдоль по линии  на левое
крыло.  Скоро  огромный  клуб  свившегося над  окрестностию  дыма  поглотил
главнокомандующего с  его великою  думою, в которой  развивались уже семена
предстоящего сражения. Солдаты-зрители,  стоявшие группами на скате вершин,
говорили: «Вот сам Кутузов поехал на левое крыло!»





                               ВЗЯТИЕ РЕДУТА



Сначала наступавшие и оборонители разменивались только дальними выстрелами.
Но в  4 часа за  полдень дивизия Кампана, подкрепясь  конницею, кинулась на
Доронино и  в лес, его окружавший. В это же  время и Понятовский, как будто
заводя крыло  невода справа, выказался с  своими из деревни Ельни, вспугнул
рои  стрелков наших и  погнал их, тесня  своим наступом  из леса в  лес, из
перелеска в перелесок, отбрасывая  все пешее на русскую конницу, которая на
первых порах сильно  поддержала товарищей. Полковник Эмануель (впоследствии
славный генерал) два раза  с Киевским драгунским полком налетал на поляков,
когда  они  выказывались из-за  кустарников,  и  Новороссийский полк  ходил
славно  в  атаку. Полковник  князь  Кудашев  с кирасирами  (синие и  желтые
воротники) сделал  также две блистательных атаки  и отбил у французов шесть
пушек.

Но  все  эти великодушные  усилия  не  могли устоять  и  не устояли  против
превосходных сил наступающих.

Генерал  Кампан стал, наконец,  в виду  редута, который грозно  рисовался в
вечереющем воздухе. Он выслал 61-й полк с приказанием: взять редут штурмом!
Полк  двинулся баталионными  колоннами под покровительством  своей огромной
батареи, при  жестоком огне  передовых стрелков, которые,  захватив ближнее
возвышение, палили  прямо в  амбразуры нашего укрепления.  Русские с высоты
редута увидели  сперва вдалеке три черных  точки. Эти точки, головы колонн,
близились,  близились  и росли;  наконец  они  стали в  прямую линию.  Ясно
различили три колонны, и первая, удвоя шаг, пошла на редут. Редут замолчал;
но  орудия  нацелены,  ружья  наклонены, и  дула  уставлены  прямо в  глаза
наступающим.

Французы идут,  подходят, всходят и почти  сталкиваются с нацеленными в них
дулами.  Вспыхнул залп,  блеснул  ряд молний,  не стало  передних... задние
взошли на редут.

Но не  успел еще рассеяться дым, как русские явились  на новый спор. Штык и
отвага  показали чудеса,  но превосходство  взяло верх. Редут  оставался за
французами.

Уже было  8 часов  вечера. Полуосенние сумерки  сизели на поле,  по низинам
закурились белые туманы, и  красные вспышки огнестрельных орудий сверкали в
полусумраке, как огни потешные.  В это время князь Багратион, схватя вторую
гренадерскую  дивизию,  выехал  сам  на  бой  и  велел  отнять  редут.  Две
неприятельские   колонны   хотели  обойти   гренадер,   но  жестоко   смяты
Малороссийскими  и Глуховскими  кирасирами, которые  отняли у них  пушки. С
другой  стороны  Харьковские  и  Черниговские драгуны  также  изрубили  две
атакующие колонны.  При этих  удачах гренадеры вбежали на  редут и искололи
целый  батальон 61-го полка.  Но Кутузов,  зная, что надобно  делать, велел
покинуть редут неприятеля. Тогда было уже 10 часов вечера.





                                 25 АВГУСТА



Армия французская, до сих пор подвижная, переходная, начала устанавливаться
на прочную  стоянку. По всему,  и по самому расположению  войск, можно было
предчувствовать, предугадать,  а наконец решительно  заключить, что главное
нападение произведено  будет правым французским на  левое крыло наше. И вот
как  установилась  французская армия:  а)  король  Неаполитанский с  своими
четырьмя корпусами  (масса ужасная!)  кавалерии стал в  перелеске по правую
сторону  (глядя к  Москве)  оставленного (т.  е. Шевардинского)  редута. b)
Дивизии  Кампана, Десекса  и Фрияна  из корпуса Давуста,  расположенные при
деревнях:  Фомкино, Алексинке и  Доронине, на  том самом поле,  где дрались
накануне. с) Дивизии Жерара  и Морана, из Давустова же корпуса, остались на
левом  берегу Колочи  перед  деревнею Валуево.  d) Вице-король  Италиянский
(образовавший  с  своими  левый  фланг  французской  армии)  с  италиянскою
гвардией)  и дивизиями Дельзона  и Бруссье  да с кавалериею  генерала Гиона
установился слева  от большой дороги, лицом к  лицу с селом Бородиным, имея
свою кавалерию  за ручьем Войнею. Третья часть  войск французских (corps de
bataille)[2] расположилась так:

а)  Императорская   гвардия  зажгла   биваки  между  Валуевым   и  Ратовым.

b) Позади  этой гвардии,  на большой Смоленской, или  Московской, дороге, к
стороне   деревни    Головино,   расположились   корпуса    Нея   и   Жюно.

с)  Князь Понятовский  с своим  корпусом стал  за большим лесом,  на правом
берегу   Колочи,   перед   деревнею   Рогачево.  Наполеон   почтил   личным
квартированием своим Валуево. Целый  день слегка перестреливались за воду и
водопои.





          ДВИЖЕНИЕ ФРАНЦУЗОВ ВПРАВО НАКАНУНЕ БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ



Накануне, т. е. к вечеру 25-го, на всей французской линии последовала общая
перестановка  войск: полки  передернуты как  на снурках. С  колокольни села
Бородина  ясно  можно  было  видеть, как  линия  французская  по местам  то
сгущалась,  то  разреживалась, и  все  густоты сливались  вправо, к  старой
Смоленской  дороге. Зрелище  единственное!  Поля, с  которых не  успели еще
снять  посева,  облиты  были слегка  волновавшимся  золотым  морем жатвы  и
окрашены   косвенными  лучами   понижавшегося  солнца.  Это   золотое  море
прорезывалось стальною рекою штыков  и ружей, которые зеркально сверкали на
вечернем  солнце. За  ростом  и густотою  жатв людей  почти не  видно было.
Двигалось одно железо.

Король Неаполитанский остался там  же, где и был, с своими тремя корпусами.
Князь Понятовский, предназначенный к  обходу своего русского крыла, стал за
Мюратом.

Маршал  Даву, долженствовавший  бить  по оконечности  нашего левого  крыла,
поставил  дивизии  Кампана,  Десекса и  Фрияна  между  Шевардиным и  лесом,
который, тянется до самой Утицы.

Маршалу Нею  предоставлено было пробивать русскую  линию в промежутки между
левым  крылом и  центром.  У Нея  для этого  был  корпус свой  и  Жюно. Ней
построился между  Шевардиным и Алексинским, вытянув  3-й корпус в первой, а
8-й во второй линии.

Вице-король Италиянский  с своими образовал левое  французское и должен был
бить   правое  крыло   наше.  При   нем  были  корпуса:   его  собственный,
кавалерийский  Груши  и  дивизии  Жерара  и  Морана из  1-го  корпуса.  Они
назначены  противустоять   (contenir) центру  к  правому  крылу русскому  и
составлять левое  крыло армии французской. Все  эти силы расположились было
на левом берегу Колочи.

Русские  боялись за свое,  а французы за  свое левое  крыло. И те  и другие
прикрылись окопами.  По расчетам тактики и  от напоров право