ием их недостойных уловок. Мне  ничего
не  оставалось  кроме  того, чтобы не обращать на них внимания.
Однако все это доставляло  мне  мучения,  --  сетовала  Великая
княгиня.
     Однажды  вечером  --  Ольга Александровна и ее супруг жили
тогда уже в Куксвилле -- послышался  стук  в  дверь.  Полковник
подошел  к  ней  и  открыл.  Там стоял низенький, с неприятными
чертами лица, мужчина. Улыбнувшись, он произнес по-французски:
     -- Полагаю, что, спустя столько лет, вы меня не узнали.  Я
Алексей.  Не могу ли я видеть тетю Ольгу. Я принес ей рассказ о
моей жизни.
     Великая княгиня услышала эти  слова  и  чуть  не  упала  в
обморок. Полковник попытался помешать пришельцу войти в дом, но
тот  проскользнул в жилую комнату и, положив на стол засаленную
объемистую  рукопись,  начал  пространный  рассказ  о  каких-то
солдатах  в  Екатеринбурге, которые сжалились над ним много лет
назад.
     -- Я был  тяжело  ранен,  но  жив,  и  они  вытащили  меня
украдкой из подвала. Потом передали меня французам. Один офицер
усыновил  меня  и увез во Францию. Я всегда знал, чей я сын, но
не хотел делать это достоянием публики.  Но,  полагаю,  настала
пора  сделать  это.  Я  написал  рассказ  о  своей жизни. Прошу
прощения, я совершенно забыл русский язык.
     Для хрупкой  Великой  княгини,  слушавшей  всю  эту  дикую
историю,  тот вечер был, должно быть, один из самых кошмарных в
ее  жизни.  Она  давно  заставила  себя  смириться   с   ужасом
Екатеринбургского злодейства. Горячо верила, что Державный брат
ее  вместе  со  всей  своей  Семьей почиют о Господе. Постоянно
молилась о них и хранила память о них. Даже  тогда,  когда  она
решила рассказать мне свои воспоминания, она почти не упоминала
об  Екатеринбурге, да и я не расспрашивал ее. Я знал, что мысль
о нем не переставала терзать ее.
     И  здесь,  под  крышей  ее  собственного  дома,   какой-то
неопрятный  французик  все  говорил  и  говорил  об  ужасах той
июльской ночи 1918 года. Полковник, верно, готов был вышвырнуть
непрошенного рассказчика вон. Но Великая княгиня слушала его.
     -- Нам было очень жаль его, -- рассказывала она, --  и  мы
согласились прочитать его рукопись, хотя разумеется, он был мне
племянником  не  в  большей  степени, чем вот этот пес, лежащий
возле камина.
     В конце концов, человечек разрыдался и признался в обмане.
Рассказал, что он  француз,  что  плавал  на  судах,  а  теперь
работает    мойщиком   посуды   в   Нью-Йорке.   Слушая   Ольгу
Александровну, я хорошо представлял себе, каких  мучений  стоил
ей  тот  вечер.  Но  она  сказала: "Нам было очень жаль его", и
только.
     Очередная "Анастасия" появилась совсем недавно,  в  начале
1960  года.  Женщина  эта,  личность  которой  так и не удалось
установить,   была   настолько   настойчивой,   что   начальник
монреальской  полиции  решил  откомандировать  одного  из своих
сотрудников в Куксвилль.
     -- Меня спросили, не разрешу ли я показать  цветной  фильм
обо  мне  этой  женщине  в  Монреале.  Я  согласилась. Я решила
положить этой глупой затее конец -- раз и навсегда.
     Однако спустя  несколько  недель,  когда  Великая  княгиня
лежала,   тяжело   больная,  в  одной  из  больниц  Торонто,  в
помещение, отведенное Великой  княгине,  вошел  полицейский  из
Монреаля  в  сопровождении  последней  самозванки,  несмотря на
табличку    на    дверях    "Посетителям    вход    воспрещен".
Раздосадованная  Ольга Александровна закрыла глаза, притворяясь
спящей, в надежде, что ее оставят в покое, и тут услышала слова
"Анастасии":
     -- Помню, она всегда делала вид, что ей плохо,  когда  она
хотела попросить чего-нибудь у моего отца.
     --  Нужно вам сказать, -- заявила мне Ольга Александровна,
когда я пришел навестить ее  и  возмутиться  тем,  что  от  нее
узнал,   --   что  я  никогда  и  не  падала  в  обморок  и  не
притворялась, будто мне плохо, в присутствии Ники. Мне не  было
нужды  притворяться перед ним. Знаю, я часто досаждала ему, и я
надеюсь, что он меня простил, но между ним и  мною  никогда  не
было фальши.
     Несмотря  на  свою  назойливость, монреальская "Анастасия"
стушевалась и куда-то исчезла.
     Как это ни невероятно, но однажды Великую княгиню обвинили
в том, что она выдает себя... за самое себя! В одном  канадском
журнале  были  напечатаны  несколько  моих  статей  о  ней, и я
получил пространное  письмо  на  испанском  языке  от  женщины,
жившей  в Монтевидео. Она утверждала, будто именно она является
Великой княгиней Ольгой Александровной, а "женщина в Канаде" --
самозванка.  Автор  письма  предупредила  меня,  что   намерена
приехать  в  Канаду  и  начать  судебное  расследование с целью
"защитить честь и достоинство семейства Романовых".  Я  показал
письмо Ольге Александровне, и она рассмеялась.
     -- Даже не верится, что бывают такие сумасшедшие на свете,
не правда ли? -- отозвалась она.
     О  женщине  из  Монтевидео  мы  так  ничего  больше  и  не
услышали.
     Какой гордой и сдержанной была  Великая  княгиня  и  какую
боль, должно быть, причиняли ей все эти "Анастасии"! До сих пор
слышу ее голос:
     -- Я знаю, что смерть моя близка, и теперь, в конце долгой
своей  жизни  я  думаю,  что  рассказала  вам все, что помню об
Анастасии. Больше мне  нечего  добавить.  Мне  кажется,  что  я
воздала  долг  памяти  моей  бедной  Маленькой. [Так называли в
Императорской семье Великую княжну Анастасию Николаевну.]
     Я тоже был уверен в этом, как был  уверен  и  в  том,  что
сбудется  ее  пламенная надежда: с легендой об Анастасии вскоре
будет покончено. Преклонение перед памятью ее брата и его семьи
было  так  велико,  что  этого  не  выразить   словами.   Рана,
нанесенная  ей  злодейской  расправой в Екатеринбурге, так и не
зажила, не превратилась в шрам. Все эти  претендентки,  которые
появлялись  на международном рынке, не просто досаждали Великой
княгине. Они вламывались в дверь святилища, на доступ в которое
имели право лишь  Великая  княгиня  Ольга  Александровна  и  ее
сестра  Ксения,  и  никто  другой.  Истинная  дочь Православной
Церкви, в канонах и символах которой она находила опору,  Ольга
видела  в  своем  брате Помазанника Божия, власть которому была
дарована не людьми,  а  Богом.  Однажды  я  осмелился  спросить
Великую  княгиню, молится ли она за него. Немного помолчав, она
ответила:
     -- Не за него -- а ему. Он мученик.
     И я понял, что иного ответа она дать не могла.
     От таких чувств и такой преданности  некоторые,  возможно,
отмахнутся  в наши дни, когда самое жестокое и гнусное убийство
оставляет людей чуть  ли  не  равнодушными,  когда  королевская
власть   во   многих  странах  считается  нелепым,  затасканным
анахронизмом; когда для многих миллионов людей само  понятие  о
причастии  перестало  существовать,  а большая часть истории не
представляет никакого интереса. Однако Великая княгиня, хотя  и
не  получившая  строгого  академического  образования, обладала
чувством непрерывности истории и ясно сознавала,  что  является
наиболее  важным  в жизни. У нее была цельная натура, и даже ее
предрассудки не вступили с нею в противоречие.
     Поселившись   в   Кэмпбеллвилле,    Ольга    Александровна
надеялась,  что  сможет  вести более или менее уединенный образ
жизни.  Но  не  тут-то   было.   Последовали   приглашения   от
торонтовских дам на обеды, ужины, званые вечера. Сначала она их
принимала  исключительно  ради своих невесток. Великая княгиня,
где бы она ни появлялась, совершенно не  обращала  внимания  на
то,  как  плохо  она  одета.  При  жизни  матери ей приходилось
следить за своим гардеробом. Но после кончины Императрицы Марии
Федоровны в 1928 году Ольга Александровна перестала обращать на
собственный гардероб какое-то особенное внимание,  однако,  как
бы  ни  была  она  одета,  это  не  мешало  ей  сохранить  свое
достоинство и величественность.
     На одном из таких приемов она,  по  ее  словам,  встретила
ныне  покойную Мазо де ля Рош. Имя это ничего не говорило Ольге
Александровне, и она, со свойственной ей прямотой,  призналась,
что  не  читала  ни  одного  романа  этой писательницы. "Но они
переведены на семнадцать языков", -- заявила мисс де ля Рош  и,
обратясь  к  хозяйке  гостиной,  заметила, что Великая княгиня,
видимо, плохо начитана.
     Если одна из собеседниц  была  откровенна,  то  вторая  --
груба.  Как  бы  то  ни  было,  инцидент удалось уладить, и обе
женщины подружились.
     Великая княгиня всегда ненавидела светскую чернь и поэтому
невзлюбила званые вечера с коктейлем. "Это самый дешевый способ
отблагодарить тех людей, которых  следовало  бы  пригласить  на
ужин", -- сказала по их поводу Ольга Александровна. Мало помалу
она  стала  удаляться  от  все увеличивавшегося круга знакомых.
Приближаясь  к  своему  семидесятилетию,  Ольга   Александровна
поняла,  что  должна  сохранять  свои силы и уделять досуг лишь
друзьям -- где бы они не жили, и кем бы они ни были.
     В дружбе она проявила свою натуру художника. Ее  щедрость,
тактичность,  умение  разбираться  в людях, верность друзьям не
имели границ. Если друг в чем-то  испытывал  нужду,  для  Ольги
Александровны не было таких трудностей и неудобств, которые она
была  готова испытать для него. Для нее не существовало никаких
различий  для  людей,  принадлежащих  к  тем  или  иным   слоям
общества. Она искала лишь то настоящее, что было в тех мужчинах
и  женщинах,  которым  она дарила свою дружбу. "Я чувствую, что
сущим  благодеянием  для  меня  было  знакомство   [с   Великой
княгиней]", -- писал один молодой бизнесмен из Торонто, а сосед
ее   по  Кэмпбеллвиллю  отметил  присущие  Ольге  Александровне
"удивительные и  редкие  качества,  свидетельствовавшие  об  ее
истинной доброте".
     несмотря  на  теплый  прием,  оказанный  Великой княгине в
Канаде, с самого начала жизнь ее в  графстве  Холтон  пошла  по
тернистому   пути.  Первым  огорчением  четы  Куликовских  было
расставание с обоими сыновьями,  которые  покинули  ферму.  Они
отправились   в  Торонто,  захватив  с  собой  целое  множество
рекомендательных писем к главам фирм, но найти  хорошую  работу
оказалось  не  так просто, как они надеялись. Они были хорошими
солдатами, но деловым опытом не располагали. Должности, которые
они со временем получили, отнюдь нельзя было назвать денежными,
и  Ольге  Александровне  пришлось  испытать  немало  финансовых
трудностей.  На  ее  беду,  обе  невестки  решили развестись со
своими мужьями. Одна из них, взяв  с  собой  младшего  ребенка,
вернулась в Данию.
     А  в  начале 1952 года Великая княгиня и ее супруг поняли,
что им больше не под силу хозяйствовать на ферме.
     -- Я полюбила нашу усадьбу. Она была такой просторной. Все
в ней дышало свободой. Дом обладал  каким-то  очарованием.  Это
был  поистине  домашний  очаг. И местность была очаровательной.
Было райским наслаждением в  часы  досуга  гулять  по  лесам  и
полям.  Я  могла  писать  на  пленэре. Но мужу было все труднее
продолжать  работать.  Сыновья  от  нас   уехали,   а   наемных
работников  было  не  так-то  легко  найти.  Те  же, которых мы
нанимали, не всегда нас устраивали.
     То было время, полное огорчений для Ольги Александровны, в
особенности, после того, как за несколько месяцев  до  этого  у
нее таинственным образом были похищены некоторые из ее наиболее
ценных  ювелирных  изделий.  Больше  всего ее расстроила утрата
бесценного кольца  с  сапфиром  размером  с  вишню,  окруженным
крохотными  алмазами  и  сапфирами; его подарила ей Императрица
Мария Федоровна, когда у дочери  родился  ее  первенец,  Тихон.
Кольцо  и еще несколько украшений лежали в небольшой коробочке,
хранившейся в портфеле вместе с  некоторыми  важными  семейными
документами. По словам Великой княгини, опасности, что портфель
могут  похитить, не было, так как он всегда стоял на виду возле
кресла-качалки полковника Куликовского, и, ко всему, лишь члены
семьи знали о том, что в нем хранится.
     Однако однажды портфель таинственным образом исчез. Тотчас
же вызвали полицию, был произведен  тщательный  осмотр  дома  и
примыкающего  к  нему участка. Кроме того, все были подвергнуты
допросу, в том числе два работника, трудившихся в это время  на
ферме. Поле нескольких часов поисков в амбаре был найден пустой
портфель.  Неподалеку,  в  кустарнике, по снегу были разбросаны
бумаги. Ни одно ювелирное изделие, как и кольцо, так и не  было
обнаружено.  Полицейские были уверены, что кража была совершена
кем-то из обитателей дома.
     -- Ирония заключалась в том,  что,  если  бы  мы  доверили
хранение  драгоценностей  доброй  старой  Мимке, то кражи бы не
было, -- заключила Великая княгиня.  Дело  в  том,  что  верная
Мимка,  подобно  всякой  предусмотрительной русской крестьянке,
зашивала все драгоценности ее хозяйки в нижнюю  юбку  --  самое
безопасное  место.  Неожиданная  потеря кольца очень расстроила
Ольгу  Александровну,   которая   видела   в   ней   еще   одно
доказательство проклятья, нависшего над сокровищами Романовых.
     Осенью  1951  года здоровье ее мужа ухудшилось. Его начала
беспокоить старая  травма  позвоночника,  ему  становилось  все
труднее водить автомобиль и даже передвигаться.
     --  Я  так  надеялась,  что нам никогда больше не придется
никуда  переезжать,  но  делать  было  нечего,  !  рассказывала
Великая княгиня.
     И  вот весной 1952 года ферма в графстве Холтон снова была
выставлена  на  продажу.  верный   друг   семейства,   господин
А.Г.Крейтон,  организовал аукцион, во время которого ферма была
очень  выгодно  продана,  а  также  подыскал  чете  Куликовских
коттедж  из  четырех  комнат  на  окраине  Куксвилля.  Он стоял
особняком на пустыре. В нем было две  спальни,  кухня  и  жилая
комната. Ни одному из супругов более просторного дома и не было
нужно.
     Переезд  удалось  осуществить  вовремя.  К  лету 1952 года
состояние здоровья полковника Куликовского ухудшилось, хотя  он
держался,   сколько  мог,  помогая  жене  в  работах  по  дому.
Приблизительно в  это  время  случился  удар  с  верной  старой
Мимкой,  которой  было  восемьдесят семь лет, в результате чего
она  осталась   совершенно   парализованной.   Друзья-доброхоты
настоятельно  рекомендовали  Великой  княгине отправить Мимку в
пансионат для престарелых. Ольга Александровна возмутилась.  По
ее словам, Мимка была ее самым старым и самым близким другом во
всем  мире,  а  с  друзьями  не  обращаются,  как с изношенными
перчатками. Так Великая княгиня превратилась в сиделку. Она  не
позволяла  никому из соседок помогать ей и сама купала, одевала
и кормила старую женщину. Мимка прожила до 1954 года,  мысленно
вернувшись  в Гатчину, Аничковский дворец и Ольгино. Умерла она
на руках  хозяйки,  которой  с  такой  любовью  и  преданностью
служила  всю  свою  жизнь.  Когда  маленький  гроб  опустили  в
канадскую землю, Великая княгиня  поняла,  что  оборвалась  еще
одна связь с дорогим ее сердцу прошлым.
     Живя  в графстве Холтон, Ольга Александровна имела в своем
распоряжении  Мимку  и  приходившую  иногда  женщину,   которые
помогали ей по дому. В Куксвилле же ей приходилось рассчитывать
только   на   себя.   Большая   часть   наличных   денег   была
израсходована, и поэтому следовало экономить на  всем.  Финансы
Великой  княгини  всегда  были  в расстроенном состоянии. Ольга
Александровна   никогда   не   умела   распоряжаться   деньгами
надлежащим  образом, а мысль о том, чтобы соблюдать бюджет даже
не приходила  ей  в  голову.  Она  обходилась  без  посторонней
помощи,  поскольку  не  берегла  себя.  Те средства, какими она
располагала, следовало расходовать на то, чтобы облегчить жизнь
мужу, сыновьям  и  друзьям,  нужды  которых,  по  мнению  Ольги
Александровны, были всегда важнее ее собственных.
     Вот  почему  в  Куксвилле  у  нее  не было даже работницы,
которая приходила бы к ней раз в неделю помочь по дому. Тяжелый
труд никогда не страшил Великую Княгиню, но  она  не  имела  ни
малейшего   представления,   что  такое  организация  домашнего
хозяйства. На кухне творился беспорядок,  повсюду  лежали  горы
посуды.    Кто-то    назвал    кулинарные   способности   Ольги
Александровны    "очаровательно    примитивными".    Они     не
распространялись  дальше  умения  работать с консервным ножом и
подогрева  содержимого  банки  в  первой  попавшейся  под  руку
кастрюле.  Она  не  обращала  внимания  на  мух  в  молоке  или
тараканов, иногда появлявшихся на кухонном полу.
     Для Великой княгини, которую еще помнил весь мир, это  был
чересчур  непритязательный  образ жизни. В глазах рассеянных по
всему свету эмигрантов эта хрупкая старая дама оставалась живым
символом великой и  славной  традиции.  Не  была  забыта  Ольга
Александровна  и  своими  родственниками  из королевских домов.
Летом 1954 года во время своего  довольно  насыщенного  разного
рода  встречами  визита  в  Канаду  герцогиня Кентская выкроила
время  для  того,  чтобы  заехать  на  автомобиле  в  Куксвилль
повидаться с престарелой родственницей. Великая княгиня описала
эту  встречу  в  письме к подруге, адресованном 1 сентября 1954
года:
     "Действительно, разве  не  мило  было  со  стороны  Марины
[Принцесса  Марина  -- дочь Великой княгини Елены Владимировны,
жена  греческого  королевича   Николая,   приходившейся   Ольге
Александровне  двоюродной сестрой. Отцом Елены Владимировны был
Великий  князь  Владимир  Александрович,  матерью  --   Великая
княгиня  Мария Павловна (старшая).] заехать повидаться со своей
двоюродной теткой, которую она даже не  помнит,  ведь  ей  было
всего  два  годика,  когда  она  вместе с двумя своими старшими
сестрами и няней приезжала  ко  мне  в  Санкт-Петербург,  чтобы
поиграть  и  напиться чаю... [Она] позвонила мне и сказала, что
заглянет ко мне ненадолго,  выкроив  время  между  официальными
встречами  в половине одиннадцатого утра в субботу. Новость эту
я сохранила в тайне, чтобы не  привлекать  внимания  любопытной
толпы   --   а  вы  знаете,  что  представляет  собою  толпа!..
Заблаговременно  прибывшие  полицейские  (кстати,  очень  милые
люди)  оцепили  наш  домик  и  сад.  Марина действительно очень
славная женщина -- такая дружелюбная и любезная. Она  заглянула
в наше скромное жилище и съела на кухне несколько сэндвичей. Ее
сопровождали   фрейлина  и  секретарь.  Мы  с  нею  посидели  и
поговорили, но разве побеседуешь  по  душам,  когда  в  комнате
столько   народу,   а   комнаты   такие  маленькие,  что  негде
уединиться...   Нас   сфотографировали...   Фотограф   появился
неизвестно  откуда,  словно с неба свалился... А перед тем, как
Марина уехала, пришла дочка одной из наших соседок  с  корзиной
персиков.  Ее  тоже  сфотографировали у дверцы ее машины. После
отъезда Марины к нам набежали с расспросами ближайшие соседи. С
некоторыми из них мы отправились в сад и за кофе с  сэндвичами,
которые    у    нас   еще   оставались,   принялись   обсуждать
случившееся..."
     До конца своей жизни Великая княгиня поддерживала связь  с
русскими  эмигрантами. Не были ею забыты и раскиданные по всему
свету бывшие кавалеристы Гусарского Ахтырского  Е.И.В.  Великой
Княгини Ольги Александровны полка. Ольга Александровна обладала
феноменальной  памятью  и  помнила  имена  и фамилии почти всех
офицеров и даже некоторых солдат. Однажды в  Куксвилль  приехал
полковник   Одинцов,   чтобы  сопровождать  Великую  княгиню  в
Торонто,  где  в  русском  православном  соборе   должна   была
состояться  панихида по убиенным воинам полка. Одинцов привез с
собой список всех однополчан, павших во  время  Великой  войны.
Внимательно ознакомившись с ним, Ольга Александровна заметила:
     --  Да, но только вы забыли внести сюда имя Василия... Как
же его фамилия? Ничего,  я  ее  вспомню  и,  конечно  же,  буду
молиться об упокоении его души.
     Полковник  ответил, что, по его мнению, среди офицеров его
по