Владимир Васильев. Монастырь Эстебан Бланкес

---------------------------------------------------------------
 © Copyright Владимир Васильев
 Email: boxa@savel.ru
---------------------------------------------------------------

     Не  могу сказать,  что ранее я никогда  не слыхал об этом монастыре. Во
всяком случае, название тихо дремало у меня где-то на задворках памяти. Но я
точно знал, что прежде  никогда  не видел  этих стен, хотя исходил Картахену
вдоль и поперек еще в юношеском возрасте.
     Моя профессия обязывает знать все. Тем более - город.
     Но все же я с удивлением отметил, что нахожусь здесь впервые.
     Дальнее  предместье, сущая глушь. Косая лощина  меж двух холмов  - кому
пришло в  голову  строить  монастырь  в  лощине?  Обычно подобные  постройки
возводятся на вершинах холмов, на пригорках. На возвышениях, одним словом.
     Еще тогда я подумал, что это необычный монастырь.
     Он  был  отделен  от  города  большим,  похожим  на  гигантский  лишай,
пустырем. Пыльные куры рылись в кучах мусора, на кур охотились жирные черные
крысы. На крыс - худые бродячие коты. На котов - стаи облезлых псов,  злющих
и трусливых одновременно. Я не удивлюсь, если местные жители скажут мне, что
у них пропадают младенцы из хижин.
     По-моему, это не просто  псы. Не просто бродячие собаки. Это  - гнусные
твари,  отпрыски отвратительных  волко-собачьих  свадеб.  Они не  сторонятся
людей,  как настоящие волки.  И страшны  в  стае, как бывают страшны  только
обладатели серых шкур и ненасытных глоток.
     Я машинально  потрогал перевязь с метательными ножами под легким летним
плащом. От стаи, пожалуй, в  одиночку  не отбиться.  Может  быть, вот она  -
разгадка?  И  монастырь  тут,  собственно,  ни  при  чем.  Стая.  Их  просто
растерзала местная стая. Позабыв ненадолго о страхе перед человеком.
     Я  вздохнул и, решительно взбивая сапогами пыль, двинулся  к  стенам по
извилистой тропинке,  что  вилась  меж  мусорных  куч.  Туда,  где виднелись
массивные монастырские ворота.
     Чем  ближе я подходил, тем  тягостнее становилось у меня на  душе. Хотя
особых  причин  тому  я  не  усмотрел -  возможно, на  меня  действовал  дух
запустения, отпечаток которого с приближением  к монастырю чувствовался  все
сильнее. А,  может,  повлияла мрачная архитектура монастыря. Замшелые головы
числом семь возносились к праздничному небу, но не становились от близости к
небу  менее  мрачными.  Наоборот,  небо  над  монастырем  начинало  казаться
мрачным, несмотря на яркость и голубизну. Головы храма, увенчанные  круглыми
шапками с алонсовскими крестами на куполах, все были разного размера.  И еще
создавалось впечатление,  что  они  строились  в  разное  время, потому  что
камень, из которого они были сложены,  имел  разные оттенки. Головы повыше и
на более  толстых  башнях - потемнее. Которые  поскромнее -  светлые, словно
время еще  не успело  оставить на них  темную накипь промелькнувших  лет. На
самой высокой голове,  под самым  куполом виднелись  выложенные из несколько
более светлого  камня слова: Эстебан Бланкес.  На второй по высоте  - Карлос
Диего Лараззабал.  На остальных  тоже все еще  можно  было  разобрать чьи-то
имена, имена неподвластные времени. Интересно - что это были за люди?
     Лавируя  в море  мусора,  я  вплотную приблизился  к  воротам. Они были
массивны  и  ветхи, как рукописные экземпляры  Завета.  Только поразительная
стойкость римской лиственницы  к гниению позволили им дожить до сегодняшнего
дня -  дерево оказалось  долговечнее железа.  Петли  и  запоры проржавели  и
искрошились, а ворота остались  относительно целыми, хотя на внешней стороне
створок рыжели ископаемые разводы поколений и поколений южного лишайника.
     Левая створка сорвалась с умершей верхней петли и лежала нижней кромкой
прямо  на  земле,  вросши  в  нее  на  несколько  пядей.  Косая  щель  между
покосившейся левой и относительно  ровно стоящей правой сплошь была затянута
сивой  паутиной;  в  паутине  танцевали  на  ветерке  иссохшие  мумии мелких
насекомых.
     М-да.  Сюда давно никто не  приходил.  Впрочем, разве это  единственный
путь внутрь? Высокий монастырский забор тоже мог пострадать. Кто сказал, что
Сантьяго  Торрес  и  Фернандо  Камараса  прошли  именно  в  ворота,  а не  в
какой-нибудь давний пролом?
     Я  бы  не удивился,  если  бы выяснилось, что они  сюда  прилетели.  На
воздушном шаре, например, или на помеле, позаимствованном у  одной из  сотен
картахенских ведьм.
     Улыбка еле-еле коснулась моих губ. Наверное, от мыслей о ведьмах.
     Но почему-то страшно не хотелось нырять в щель между створками, и, смею
вас заверить, вовсе не из-за паутины.
     Что-то  удерживало меня от  приближения к  монастырскому храму.  Что-то
такое,  чему люди до сих пор не нашли разумного об®яснения. Инстинкт. Чутье.
Предвиденье.
     Но моя профессия как раз и заключается в  том, чтобы нарушать инстинкты
и идти вперед вопреки предвидениям.
     Впрочем,  осторожность тоже является частью  моей  профессии. Трусливая
умная осторожность. Частью и залогом успеха.
     Кому нужен мертвый сыскарь?
     Никому. Только об®екту сыска.
     Поколебавшись,  я все же решил  сначала обойти монастырь по  периметру.
Снаружи забора.
     Замшелые (а точнее - покрытые лишайником) стены охватывали монастырское
подворье  неровным  кольцом; кольцо  имело  два  характерных  выступа  около
скитских башен. Грубо вытесанные блоки, наверное, еще в незапамятные времена
привезли  из  каменоломен  севернее Картахены. Теперь  там  прибежище дикого
зверья. Дикого и одичавшего.
     Замкнув кольцо,  я  с непонятным  разочарованием  убедился,  что  стены
вокруг монастыря нигде не  повреждены,  и если  Торрес и  Камараса приходили
сюда, они воспользовались именно воротами. Недавние мысли о воздушном шаре и
ведьмином помеле это лишь нервная шутка, не надо удивляться...
     Паукам  достаточно двух-трех дней, чтобы затянуть щель своими тенетами.
Ну,  возьмем  для  простоты  неделю,  паутина между  створками ворот явно не
первый день кормит хозяев и служит проклятием местным мошкам.
     Торрес исчез полтора месяца назад. Камараса - чуть менее двух недель.
     Они вполне могли войти  на  монастырское подворье, и  покинуть его тоже
могли, так что паутина ни о чем не говорит.
     Ладно. Надо и мне входить.
     Или не надо?
     Я замер  перед створками.  Что-то не пускало меня внутрь. Предчувствие.
Или страх.
     Не знаю.
     Я долго  стоял, не  решаясь  нарушить целостность  паутины; пот липкими
струйками  стекал  по  лицу,  по шее,  по спине, и мне неудержимо захотелось
содрать с себя пропыленный плащ.
     "Это не  предчувствие, -  подумал я  с некоторым унынием.  - Это страх,
Мануэль Мартин Веласкес. Обычный страх, который тебе трудно пересилить."
     А вдруг  -  не обычный? Никто в Картахене не осмелился бы  назвать меня
трусом. А если и осмелился бы -  это была бы неправда. Но сейчас я ничего не
мог с собой поделать.
     Легкий шорох за спиной вернул  меня к действительности;  рука незаметно
скользнула под  плащом к перевязи и прохладный  металл ножа мгновенно придал
мне уверенности.
     Медленно-медленно я обернулся, ожидая  новых звуков, но за  спиной было
тихо.
     Собака.   Или  волкособака   -  тощий  длинноногий  зверь  с   голодным
ненавидящим  взглядом,  глядел  на меня  из-за мусорной  кучи.  Из пасти его
свисало что-то похожее на грязный лоскут.
     Я мягким движением выпростал руку из-под плаща.  Если собака всего одна
- она мне не страшна.
     Мое движение спугнуло эту тварь, она  как-то неловко, бочком отпрыгнула
от кучи.  Я  опять шевельнулся, и собака  пустилась наутек,  поджав  тонкий,
почти  крысиный  хвост. Добычу свою  она уронила,  и непохоже,  чтобы сильно
жалела об этом.
     С минуту я провожал ее взглядом, пока пегая спина не потерялась на фоне
пестрых отбросов городской свалки.
     Свалка рядом с заброшенным монастырем  - странное место, не правда  ли?
Не  оттого ли покинули эту обитель  монахи-последователи Эстебана  Бланкеса,
что рядом  стала неудержимо разрастаться вонючая свалка? Этот печальный,  но
закономерный итог человеческого существования?
     Везде,  куда  приходит  человек,  вскоре  начинают  возникать  свалки и
мусорные кучи.
     Оставив в дорожной пыли отпечатки сапог, я дошел до места,  где недавно
стояла собака. Почему-то мне захотелось взглянуть - что же она жевала  перед
тем, как испугаться меня?
     Действительно,  тряпка. Грязная и,  по-моему, недавно изрядно намокшая.
Вряд ли от собачьей слюны. Я брезгливо расправил этот лоскут носком сапога -
под темными  наслоениями  угадывалась  плотная  ткань,  похожая на  материал
летнего  плаща или  куртки. Ткань простая, без  рисунка; лоскут  был неровно
оборван и в нескольких местах продырявлен. Причем, это не были следы  уколов
шпагой или  ножом.  Ничего общего это не имело и  с собачьими зубами - такие
треугольные  рваные  дыры остаются  только если  ненароком  зацепиться полой
плаща за  что-нибудь острое  и, не заметив этого,  рвануть. Хрясь!  И готова
дыра,  проклятие  ленивого холостяка. И с  дырой ходить стыдно,  и  зашивать
неохота.
     Я сокрушенно вздохнул. Ну не люблю я чинить одежду, с детства не люблю,
хотя приходится очень часто. Не  люблю  несмотря  на то,  что мать  моя была
швеей, и хорошей швеей. Отбоя не знала от заказчиков. Благодаря ее  неплохим
заработкам  я и не  стал  подзаборной шпаной, как большинство сверстников, а
получил кое-какое образование.
     На нашей улице читать умеют три человека. Один из них - я.
     А, может,  оттого я и не выношу вида  иголки с  ниткой, что насмотрелся
этого вдоволь еще в  детстве и  теперь от одного вида портняжных ножниц меня
воротит? Не знаю...
     Кстати, о портняжных  ножницах. Жену одного моего клиента убили такими.
Если вздумаете кого-нибудь  прирезать  -  никогда не пользуйтесь портняжными
ножницами. В особенности, если вы брезгливы, как я.
     Плюнув напоследок на неизвестно чем привлекшую внимание бродячей собаки
тряпку, я уже собрался вернуться к воротам монастыря, как вдруг внимание мое
привлекло  пятно подозрительно правильных очертаний. С самого краешка, рядом
с оборванной кромкой.
     Я присел.
     А  ведь это не пятно! Это вышивка, почти погребенная  под слоем  грязи.
Вышивка в форме букв. Причем, не с лица, а с изнанки ткани.
     Две буквы. "Ф" и "К".
     Я замер. "Ф" и "К". Это может означать,  например,  "Фиеста Кастилья" -
есть  такая гостиница  в Картахене.  Для богачей и знати, меня туда даже  на
порог  не  пустят.  Особенно  благоухающего   после  посещения  окрестностей
монастыря  Эстебан Бланкес. Лакеи и  служки "Фиесты  Кастильи"  вполне могут
носить одежду с гостиничным знаком.
     Но  это также может означать  и "Фернандо Камараса".  И тогда цена этой
вонючей реликвии наверняка сильно возрастет.
     Я полез под плащ и  достал специально припасенный  для подобных находок
холщовый мешок.  Кое-как  затолкав внезапно  подорожавшую  тряпку внутрь,  я
подвесил мешок к боку и прикрыл плащом.
     До ножей слева теперь трудно добраться, ну да ладно. Пока неприятностей
не предвидится.
     Я вернулся к  воротам,  полный решимости наскоро осмотреть монастырское
подворье, заглянуть в кельи, скитские башни и в храм и тащиться к Сальвадору
Камараса, почтенному дядюшке пропавшего восемнадцатилетнего обормота.
     От  ворот меня отделяло не  более  пятнадцати шагов. Почему-то с каждым
шагом от моей  решимости оставалось  все  меньше и меньше, и завершилось все
тем, что я снова застыл перед воротами, и  обнаружил, что дальше идти просто
не могу.
     Не могу.
     Не знаю почему.
     Меня  прошиб  пот.  Чертовщина  какая-то! Такое  впечатление,  что меня
просто не пускают внутрь! Но кто? И каким образом?
     Без  толку  потоптавшись  еще  пяток  минут,  я  решил убираться отсюда
подобру-поздорову.  Наверное,  это  снова  какое-нибудь  предчувствие.  А  я
стараюсь им доверять.
     Пойду к Сальвадору, суну  ему под нос  сегодняшнюю находку,  он  скорее
всего  на меня наорет, обзовет  каким-нибудь нехорошим  словом, и  вытолкает
взашей за ворота. Потом, правда, меня нагонит его дворецкий  (приблизительно
напротив   рынка   Эдмундо   Флорес),  пятидесятилетний  отставной   матрос,
обладатель потрясающих баков, зычного голоса и  неистребимой тяги к крепкому
рому.  Он хлопнет  меня  по плечу,  басом скажет,  что  хозяин извиняется за
вспыльчивость, просит продолжать поиски,  и вручит ежедневные четыре монеты.
Потом  многозначительно кашлянет и выжидающе уставится куда-то  в сторону. И
мы пойдем  с ним  в ближайший матросский  кабачок,  где и останется одна  из
монет,  будем  пить ром,  дворецкий будет вспоминать былое,  а  я  слушать и
тоскливо   ожидать   внезапного  озарения.   Ну,   а  вечером  я  притащусь,
покачиваясь,  словно под  ногами  у  меня не  булыжная  мостовая,  а  палуба
галеона,  домой, велю Генису согреть воды, с наслаждением  вымоюсь  и  рухну
спать. А наутро все начнется сначала.
     Как выяснилось, я ошибся. Сальвадор на меня не наорал, и не выгнал.  Но
об этом - чуть ниже.

     *** *** ***

     Для меня все  это началось  двенадцать дней  назад. Спустя сутки  после
исчезновения Фернандо  Камараса, племянника Сальвадора Камараса. А Сальвадор
Камараса - ни много, ни мало - дож Картахены и глава торговой гильдии.
     К тому моменту я занимался, как сам  считал, совершенно заурядным делом
-  разыскивал  некоего  Сантьяго  Торреса,  мелкого  купчишку,  задолжавшего
небольшие  деньги  коллегии  Альфонсо  Баройя.  Баройя  вовсе  не  собирался
прижимать  Торреса к ногтю, наоборот  - его  коллегия  поддерживала торговлю
маслом и благовониями, и Торрес был одним из распространителей, причем не из
худших. Альфонсо Баройя интересовало  -  куда подевался его мелкий  партнер?
Вероятно, Торрес имел устоявшуюся сеть сбыта, и Баройя не хотел ее терять.
     Так  или  иначе,  Альфонсо  Баройя  поручил своему  помощнику  отыскать
пропавшего купчишку, а помощник, недолго думая, нанял  меня, за полмонеты  в
день. Поскольку иных предложений, повыгоднее, у меня не было и не ожидалось,
я взялся.
     В  Картахене, конечно, часто  пропадают  люди, как и в любом достаточно
большом городе.  Вряд ли  их  всех начинают разыскивать  - во всяком  случае
вояки  городского магистрата  этим  не занимаются,  предпочитая выколачивать
налоги у  рыночных завсегдатаев. Да  и  заметит  ли кто-нибудь  исчезновение
какого-нибудь бродяжки? А если и заметит - хоть кого-нибудь это взволнует?
     Другое дело  - более заметная публика. Когда пропал  Фернандо Камараса,
об этом мгновенно узнал весь город.
     Я к тому  моменту  ни на шаг не продвинулся в поисках Сантьяго Торреса,
хотя сумел более или менее внятно установить, чем  он занимался в утро перед
исчезновением. Ничего такого он не  делал, за  что можно было бы ухватиться.
Как назло.
     И  вдруг  в  мою  берлогу  пожаловал  Сальвадор  Камараса,  собственной
персоной. Я опешил. Дож Картахены - у меня в гостях?
     Слава богу, надолго он там не задержался, а то я сгорел бы со стыда.
     Я  уже говорил, что не очень люблю чинить одежду?  Так  вот,  убирать в
своей берлоге я тоже не очень люблю, а Гениса к себе просто не пускаю.
     Ну,  в общем, дож  посулил мне четыре монеты в день, лишь бы  я отыскал
его дражайшего племянника, которому только недавно стукнуло  восемнадцать. В
этом возрасте у многих молодых людей в голове заводится всякая блажь. К тому
же,  тронуть  племянника  дожа  вряд ли посмели бы и  местные  головорезы, и
головорезы  пришлые. Скорее всего, думал я, парня обуяла жажда странствий, и
он околачивается где-нибудь  в порту. Хуже, если  ему уже удалось пробраться
на  какой-нибудь корабль и он ныне находится далеко в  море. Но  Фернандо не
видели  всего лишь три дня, и  я прекрасно понимал, что выяснить -  отходили
последнее время из  Картахены  какие-нибудь корабли или не отходили -  будет
проще простого.
     А возможно,  все еще  тривиальнее.  Ушел парень  в запой в каком-нибудь
кабачке  и благополучно валяется под  столом. Впрочем,  нет,  племянник ведь
дожа.  Любой кабатчик  Картахены счел бы своим долгом  доставить  его  домой
после первой же отключки.
     В  конце-концов,  он  мог  связаться  с какой-нибудь девицей,  а в этом
возрасте можно провести в постели неделю, и не надоест.
     И оставался мизерный шанс,  что  беднягу  действительно убили, если  он
пьяный возвращался домой.  Мизерный, потому что в затрапезный кабак приятель
дожа  не пойдет,  а  в центре  нечасто  ошивается всякая шваль с  ножами  за
пазухой.
     В  общем,   я   понадеялся,  что  быстренько  отыщу   Фернандо,  получу
оговоренное  вознаграждение,  и  преспокойно  вернусь  к  поискам   Сантьяго
Торреса, пока помощнику Альфонсо  Баройя не надоест платить мне по полмонеты
в день. Случай с Торресом казался мне куда более безнадежным.
     Понадеялся я зря. Начал я как обычно, с шатания по городу, разговоров с
уличными  торговцами,  с  мальчишками  (между  прочим  -  ценнейший источник
информации!), расспросов  - словом с рутины. Стал прокручивать путь Фернандо
Камараса с момента когда он ступил за ворота дядюшкиного дома.
     К  вечеру  я  установил,  что  Фернандо и близко  не подходил  к порту.
Непохоже и  чтобы он заворачивал  в кабаки - по  крайней  мере  в центре,  в
приличествующие его положению великовозрастного  бездельника-богача. Сначала
он слонялся  по  рыночной  площади  и, видимо,  кого-то  поджидал.  Потом  в
компании   некоего  седобородого   (бородища  -  до  колен!  -  сказал   мне
десятилетний Хосе) мужчины  пошел  в направлении собора Санта-Розалины. Этот
бородач, вероятно,  был португальцем, потому  что Хосе сказал, что он вместо
"с" все время произносил "ш", а "о" - скорее как "оу".
     Про португальца, понятно, вывод сделал я, а не Хосе.
     В  собор эта  парочка  заходить не стала,  и следующий  свидетель видел
Фернандо спустя некоторое время выходящим из библиотеки Ксавьера Унсуе.
     Тут я насторожился: Сантьяго  Торреса  перед исчезновением  тоже видели
около библиотеки! Правда, непонятно было - заходил он туда, или нет.
     В тот день я ничего больше выяснить не сумел, а на следующий оказалось,
что старый книгочей Унсуе тоже исчез.
     Мне сразу  же перестала нравиться  эта  история. То есть, не подумайте,
конечно,  что я радуюсь, когда бесследно пропадают люди и  поэтому я получал
аж  четыре  монеты в день. Просто до  сих пор я  считал, что  случаи  эти  -
неизбежная дань  хаотичному року.  Теперь  же мне  казалось,  что  за  этими
исчезновениями стоит что-то на редкость нехорошее.
     Сальвадор Камараса, по-моему, преисполнился самых мрачных предчувствий.
Я  слышал,  он послал  солдат  и они  прочесали все побережье  у  Картахены.
Обнаружили четыре трупа, выброшенных морем,  но  тела Фернандо  среди них не
было. Я на всякий случай  поинтересовался, нет ли  среди  утопленников также
Сантьяго Торреса или книгочея Ксавьера Унсуе. Оказалось - нет.
     Почти  неделю я тщетно шастал по трущобам Картахены  в надежде отыскать
какие-нибудь  следы  Фернандо  - его одежду, нательный  крест (оказалось,  у
Камараса кресты особые, фамильные), нож его, наконец. Да что угодно.
     А потом  мне сказали,  что Ксавьер  Унсуе  вернулся и, как ни в чем  не
бывало, открыл свою библиотеку.
     Вот такого поворота я, признаться, совершенно не ожидал.
     Ясно, что я помчался в эту библиотеку, обгоняя собственные мысли.
     Конечно,  старый  книгочей  знал всех своих  посетителей наперечет -  в
Картахене  не так-то много людей, умеющих читать. А желающих читать - и того
меньше. Я, например, у Ксавьера Унсуе был третий раз в жизни. И  снова вовсе
не затем, чтоб почитать какую-нибудь книгу.
     Да, и  Сантьяго Торрес, и молодой Камараса захаживали к книгочею, и уже
довольно  давно. Заходили они в библиотеку и в дни своих исчезновений. Ни н