а.
     Яворский пожал плечами, промолчал.
     - Да, - продолжал кибернетик, - и свою трусость  прикрываешь  словами
об ответственности. А твое увлечение теорией? Ты  и  теоретиком  стать  не
решаешься, потому что тогда твои идеи обрели  бы  плоть,  а  ты  этого  не
хочешь. Ты боишься, что они покажутся людям слишком мелкими,  недостойными
внимания. Ты даже себя боишься. Боишься, что настанет момент, и тебе,  как
любому из нас, придется нарушить инструкцию, сделать что-то свое, а ты  не
будешь готов. Ты никогда не будешь готов к этому, потому что ты Верблюд  и
тебе мешает твой горб, которым ты сам себя наградил,  и  тебе  плевать  на
все, что превышает меру твоей личной ответственности.
     - Я очень средний пилот и очень плохой теоретик, - тихо сказал Ким, и
в голосе его не было злости.
     Он замолчал, а Базиола уже пожалел о своей вспышке. Ему не  следовало
начинать разговор, не следовало горячиться. Базиола понимал этот разлад  в
Яворском. Он действительно неудачливый теоретик, и  он  не  очень  уважает
свою профессию пилота. Поэтому из каждого рейса он будет стремиться домой,
чтобы сесть к мнемографу и думать об очередной идее. И в каждом  рейсе  он
будет осторожничать, потому что будет думать только о возвращении.
     Базиола и Яворский сидели друг против друга  нахохлившись  и  никогда
еще не чувствовали себя более чужими.


     На следующий день, перед отлетом на Луну, Базиола зашел к  Яворскому.
Тот готовился к экзамену, и  разговор  не  клеился.  До  отлета  оставался
какой-нибудь час, отчуждение не исчезало. Базиола начал вспоминать  первые
месяцы учебы, первые идеи, и лишь тогда Верблюд оттаял, и Базиола узнал об
идее галактического прожектора.
     - Все просто,  -  небрежно  говорил  Ким.  -  Для  связи  с  далекими
цивилизациями  людям  не  хватает  мощности.  Лазерная  связь   с   трудом
осуществляется даже между  звездолетами.  Но  если  природа  сама  создала
естественный сверхмощный лазер - разве им не воспользуются?
     Представь себе, Джу, планету с плотной атмосферой из чистого азота  с
небольшой примесью инертных  газов,  скажем  неона.  Планета  находится  в
системе горячей звезды, излучение которой возбуждает молекулы  и  атомы  в
атмосфере.  Атмосфера  возбуждена,  она  заряжена  колоссальной  энергией.
Каждый ее атом - мина на взводе. Достаточно слабого по величине  импульса,
но обязательно на определенной частоте, и вся  атмосфера,  вся  эта  масса
газа как бы взорвется, почти мгновенно  выдаст  накопленную  энергию,  это
будет мощный лазерный всплеск, энергетический выход которого превысит все,
что сейчас доступно человечеству.  Нужно  отыскать  такую  планету,  нужно
подобрать  "затравочную  частоту",  и  главное  -  нужно  закодировать   в
"затравочном импульсе" как можно больше информации. "Затравочный  импульс"
не должен быть мощным, достаточно сигнала обычного корабельного лазера,  и
он, как первый нейтрон в цепной реакции, вызовет такую лавину, что вспышку
увидят во всей галактике, даже на самых далеких ее окраинах.
     Сигнал понесется к звездам со скоростью света, то есть  в  пятнадцать
раз  медленнее  сигнала  бортового  лазера,  работающего  на   генераторах
Кедрина. Но здесь важна не  скорость,  а  энергетика.  Отпадает,  наконец,
энергетическая  сложность  межзвездной  связи,  и  останется  лишь  задача
взаимопонимания разумов. Проблема, не решенная до сих пор.



        6

     Перед станцией  стоял  высеченный  в  скале  орел.  Птица  расправила
могучие крылья, высоко подняла клювастую  голову,  смотрела  на  восток  -
туда, где по утрам поднимался  в  бирюзовом  зареве  Альтаир.  Птица  была
символом [Альтаир  или  Ат-таир  (арабск.)  -  Летящий  Орел],  и  Надеину
об®яснили, что она, может быть, уцелеет  во  время  Передачи,  потому  что
вырублена из сверхпрочных горных пород.
     В распоряжении Надеина был час. Потом нужно  вернуться  на  Базу,  на
этот  едва  заметный  светлячок  в  темном  предрассветном  небе  Лонгины.
Драматург жадно осмотрелся.  Плато  Устинова  было  невелико,  оно  больше
напоминало кратер потухшего  марсианского  вулкана  или  лунный  цирк.  Но
здесь, на Лонгине, все настолько покорежено, что любая мало-мальски ровная
площадка тут же получала громкое  название  плато.  Теоретики  подсчитали:
Альтаир полностью заряжает атмосферу Лонгины  за  два  с  половиной  года.
Потом - вспышка. Начнется Передача - и в одно мгновение потекут эти скалы,
на их месте вздыбятся другие, от плато останется лишь  название,  да  еще,
пожалуй, эта сугубо земная птица с сплавленными жаром  крыльями.  Так  уже
было лет шесть  назад,  когда  на  Лонгину  опустился  "Ахилл"  и  передал
сообщение об открытии.  Передача  погубила  звездолет,  но  сигнал  достиг
Земли, достиг гораздо раньше, чем сама вспышка,  -  ведь  скорость  света,
излучаемого бортовым лазером, в пятнадцать раз больше скорости, с  которой
мчится в пространстве "обычный" свет. Только через  десять  лет  на  Земле
увидят в созвездии Орла отсвет далекого пожара. Двадцать  тысяч  солнц  на
мгновение осветят земную ночь -  это  достигнет  Солнечной  системы  пламя
гибели  "Ахилла".  Подобное  должно  было  случиться  с   "Корсаром",   со
спасательной экспедицией.
     "Корсар" спас Яворский. И было бы нелогично,  нетеатрально  давать  в
пьесе гибель самого Кима как игру  случая.  Что  бы  ни  говорил  Базиола,
Яворский - герой. Он мог не успеть к отлету "Корсара", он почти  наверняка
не успел бы, но он не  мог  не  попытаться.  Ким  был  осторожен,  говорит
Базиола. Но тогда почему он стал пилотом? В любом, даже каботажном,  рейсе
возможны случайности, не предусмотренные никакими  инструкциями.  Железное
здоровье - отговорка, которой Верблюд прикрывал  свои  мечты,  свою  жажду
необычного. Он был осторожен. Верблюд, но он отлично знал:  идеи  остаются
пустыми словами, если нет  возможности  действовать,  нет  сил  достигнуть
цели. И когда такая  возможность  появилась,  мог  ли  Ким  устоять  перед
соблазном увидеть собственную мечту?
     Хорошо. Примем, что Яворский должен  был  действовать.  Как?  Покидая
Росс-154, капитан "Геркулеса" знал об открытии планеты-лазера,  знал  и  о
том, что может не успеть к старту "Корсара". Другие люди первыми опустятся
на поверхность угаданной им планеты, другие люди первыми... Другие люди...
     Надеин медленно пошел прочь от станции по неровной каменистой дороге.
Мысль еще не оформилась, и драматург не  знал,  какими  словами  об®яснить
Базиоле свою догадку. Другие люди. Люди, которые не знают истинной причины
гибели "Ахилла". Люди,  уходящие  в  _о_ч_е_р_е_д_н_о_й_  звездный  поход.
Яворский должен был торопиться на Землю, должен был рисковать, обязан  был
вернуться на планету до старта "Корсара". Не  из-за  себя.  Из-за  других.
Именно так.
     - Осторожнее, Андрей, - услышал Надеин в наушниках голос  диспетчера.
- Справа глинистый провал.
     "Беспокоятся", - подумал Надеин. Его не хотели выпускать одного, он с
трудом настоял.  Это  была  последняя  возможность  побывать  на  Лонгине,
сегодня пробная Передача с отключенными лазерами, больше полетов не будет.
     Тоскливая планета. Черные  контуры  скал,  сероватый  купол  станции,
серебристая чаша звездолета - теневой театр. Он, Надеин, не  прожил  бы  и
дня в этой каменистой неподвижности, и он не понимал восхищения, с которым
говорили о пейзажах  Лонгины  на  Базе.  Нужно  обладать  большим  зарядом
бодрости,  чтобы  жить  здесь,  хвалить  эти  пейзажи,  радоваться   серым
рассветам. Если бы Яворский не погиб на пути к Земле, он мог бы... На пути
к Земле... Почему?
     Догадка пришла в какое-то мгновение, и Надеин улыбнулся. Он знал, что
это произойдет именно здесь, он остался спокоен.
     - Вызовите, пожалуйста, кибернетика Базиолу с Базы, - сказал  Надеин.
- Очень важно.
     Драматург  ждал.  Ему  нужно  было  задать   Базиоле   один   вопрос.
Обязательно Базиоле, хотя с тем же успехом можно спросить у диспетчера,  у
любого сотрудника  станции  В  наушники  ворвался  треск  помех,  и  голос
кибернетика спросил удивленно:
     - Это вы, Андрей? Что случилось?
     - Пожалуйста, Джузеппе, - Надеин ускорил шаг, он  почти  бежал.  -  Я
хочу знать расстояние от Альтаира до Росс-154.  И  сколько  времени  может
занять полет...
     - Но... - неуверенно начал Базиола.
     - Семь с половиной светолет, - вмешался в разговор диспетчер.  -  Сто
восемьдесят дней полета.
     - Совершенно верно, - сказал  Базиола.  -  Вы  хотите  слетать  туда,
посмотреть на место происшествия?
     - Да нет же! - Надеин кричал, догадка его переросла в уверенность.  -
Яворский  должен  был  предупредить  об  опасности  людей,   летевших   на
"Корсаре". И у него была такая возможность!
     - Простите, Андрей, - в голосе Базиолы звучало раздражение.  -  Через
два часа пробная Передача. Мне некогда. Поговорим о ваших версиях потом...
У вас все в порядке?
     Надеин молчал. Скорее! На Базу! К мнемографу! Теперь  он  знает,  что
произошло четыре года назад в системе красной звезды Росс-154.



        7

     Ночь отступила. У горизонта, где  выросли  крутые  горбы  аппаратной,
вспыхнули прожекторы, и в желтоватых лучах заплясали неземные снежинки.
     Полчаса до  старта.  Яворский  решился.  Звездолет  готов  к  полету.
Полчаса. Они ничего не изменят - программа старта  и  выхода  за  световой
барьер составлена. И все-таки Верблюд не  уверен.  Сидит  у  пульта,  ждет
стартового сигнала, думает.
     Надеин несколько раз переделывал эту сцену, прежде  чем  показать  ее
Базиоле, - мысли капитана  "Геркулеса"  должны  быть  очень  четкими,  они
должны убедить кибернетика.
     "Ахилл" погиб. Погиб на его, Яворского, планете. Он должен был раньше
доказывать свою правоту, должен  был  бороться  за  свои  идеи.  Убеждать:
Базиолу, Басина, всех. Тогда не было бы  трагедии  "Ахилла",  не  было  бы
сейчас этого мучительного раздвоения, когда знаешь и не можешь решиться. И
если "Корсар" тоже погибнет, виноват будет он, капитан Ким Яворский.
     На Землю он почти наверняка не успеет. Перехватить  звездолет,  когда
он  летит  на  сверхсветовой  скорости,  невозможно.  Остается  лететь   к
Альтаиру.  Там,  на  своей  планете,  ждать  экспедицию,   встретить   ее,
предупредить. Да, это верное решение. Но, капитан, ты же знаешь: трасса не
облетана. У тебя рейсовый звездолет, капитан Яворский.  И  где-то  в  пути
может подстерегать неожиданное изменение  режима  полета,  нормальное  для
исследовательских кораблей, но не предусмотренное в обычных  рейсах.  Мало
ли что: магнитные ловушки, нейтронные  звезды,  пылевые  облака.  Подумай,
Верблюд.
     Еще раз: успеть на Землю - ничтожное количество  шансов  из  ста.  Но
безопасно. Вероятность же погибнуть на пути к Альтаиру -  половина.  Через
сто восемьдесят дней "Геркулес" будет на Лонгине. На  Земле  в  это  время
только закончится подготовка  к  старту  "Корсара".  Сколько  же  придется
ждать? Оптимально - четыреста тридцать  дней.  Год  и  два  месяца.  Вести
наблюдения, экономить энергию, потом сигналить на полную мощность бортовых
радиосредств. Для радиоволн атмосфера Лонгины должна быть безопасной.
     Может быть, есть иной выход?
     Нет.
     Сейчас старт.


     Затемнение. И сразу последняя картина пьесы: Яворский на Лонгине.


     Скалы были серыми и в полдень  казались  зеркальными.  Будто  осколки
колоссального зеркала хаотически легли на поверхность планеты. Из  космоса
это выглядело красиво: мраморные блестки в мутном зеленоватом хаосе.
     Сегодня  четыреста  шестьдесят  дней,  как  "Геркулес"  вынырнул  без
происшествий из-за светового барьера, и Яворский  увидел  цель  полета.  У
Альтаира была только одна большая планета  -  Лонгина.  Великое  множество
мелких планетоидов, но Лонгина одна, и Яворский вывел звездолет на  орбиту
ее спутника.  Он  хорошо  использовал  год  ожидания.  Трижды  садился  на
планету, побывал на семи астероидах. Два месяца назад  Яворский  послал  в
направлении  Солнечной  системы  первый   сигнал.   Потом   он   передавал
непрерывно, тратил уйму энергии, которую не успевали восполнять реакторы и
солнечные батареи. "Корсар"  молчал.  Миновал  день  его  прилета.  Прошла
неделя, месяц.
     Яворский один, на  многие  тысячи  километров  вокруг  лишь  скалы  и
солнце, и что-то  случилось,  что-то  очень  неприятное.  Яворскому  легко
подсчитать: если он будет тратить на передачу столько же энергии,  сколько
сейчас, то через три недели он не сможет взлететь  с  Лонгины,  через  три
месяца не будет энергии для вездехода. Придется запереться в "Геркулесе" и
ждать помощи.
     Яворский ведет передачи раз в сутки, сначала по часу, потом несколько
минут. Его должны услышать, должны найти, иначе произойдет непоправимое.
     Каково это - жить на мине? Знать,  что  каждую  минуту  можешь  стать
облаком газа, и даже памяти о тебе  не  останется,  потому  что  никто  не
знает, что в одной из каменистых впадин Лонгины  стоит  земной  звездолет.
Энергии все меньше. Яворский старается не думать об этом, нужно сигналить,
и он сигналит. Неделю. Месяц. Год. Все спокойно на Лонгине.
     Яворский нашел неподалеку от "Геркулеса" глубокую пропасть, спустился
в нее, бродил по пещерам и склепам, где оплавленные  нагромождения  камней
напоминали фигуры людей, дома, корабли. Здесь был свой  мир,  неподвижный,
но не вечный. Мина на взводе.
     Яворский назвал пещеры Эрмитажем, он находил  здесь  собор  Парижской
богоматери, и  Нику  Самофракийскую,  власовских  Марсиан  и  роденовского
Мыслителя. Мыслитель сидел, подперев кулаком одну из своих голов, это  был
Мыслитель с  другой  планеты,  и  мысли  у  него  были  странные:  он  был
скептиком. "Корсар" не придет, убеждал  он  Яворского,  ведь  прошел  год,
целый год! Конечно, экспедицию отменили. А ты, человек,  зря  спешил,  зря
рисковал, зря тратил энергию. Рейсовый корабль не для  подобных  передряг.
Пришел и ушел. Это просто в гриновском мире. Ты пришел. Верблюд, вот она -
Лонгина. А как ты уйдешь? Уйдешь ли?
     "Полет  не  могли  отменить,  -  отвечал   Яворский,   -   я   должен
продержаться. Должен сигналить".
     Мыслитель усмехался, все  три  его  головы  нелепо  раскачивались  из
стороны в сторону...
     Через полтора года передатчик умолк.  Реактор  умирал,  а  каменистая
пустыня была  негодным  заменителем  для  обогащенного  фермия.  Солнечные
батареи давали кораблю жизнь и тепло, но обрекали его на молчание.
     Яворский стал  вспоминать  старинные  способы  сигнализации.  Минимум
энергии, минимум информации - костры, искровые разряды - тихий  всплеск  в
грохоте радиопомех...
     Однажды высоко над горизонтом появилась звездочка.  Она  проплыла  по
небу и исчезла  в  серой  дымке.  Яворский  ждал  ее  появления  следующим
вечером, но увидел опять лишь через неделю - звездочка медленно  двигалась
к зениту, а потом вниз,  на  северо-восток.  Яворский  успел  замерить  ее
координаты  и  скорость,  рассчитал  траекторию.  Звезда  была   спутником
Лонгины, новым спутником со странной полярной орбитой, и  Яворский  понял,
что это  корабль.  "Корсар".  Потом  он  видел  и  другие  звездочки,  они
двигались очень  быстро,  и  Яворский  не  успевал  поймать  их  в  прицел
телескопа.
     Он сигналил. Разряды, химические  реакции  с  выходом  пламени,  даже
окраска скал. Напрасно. Обнаружить слабые призывы можно было, лишь  твердо
зная, что и где искать. Люди на "Корсаре" этого не знали.
     Яворский ждал. В любую минуту "Корсар" мог пойти на  посадку,  начать
передачу на Землю. В любую минуту  он  мог  вспыхнуть,  сгореть  вместе  с
атмосферой, скалами и "Геркулесом".
     Передатчик молчал, но в приемнике среди  невообразимого  хаоса  помех
Яворский как-то услышал обрывок музыкальной фразы и  голос.  Он  не  успел
разобрать слова, передача была направленной, а луч прошел мимо. Но  теперь
Яворский  был  спокоен.  Люди  используют  радио.  Значит,  они  знают  об
опасности лазерных передач. Теперь можно ждать.
     Мыслитель, с которым Яворский поделился  своей  радостью,  промолчал.
Недавний подземный толчок лишил его двух  голов  и  кулака,  и  теперь  он
казался беспомощным, он не  хотел  думать,  не  хотел  радоваться.  Больше
Яворский не приходил к нему.



        8

     Базиола улыбался. У кибернетика было отличное настроение. Только  что
прошла пробная Передача,  аппаратура  сработала  нормально,  и  программа,
составленная сотрудниками Базиолы, хороша. Она  состоит  из  трех  частей:
курса космолингвистики, описания современного состояния  земной  науки,  и
очерков земной  истории.  Через  пять  дней,  ровно  в  десять  ноль-ноль,
автоматы включат лазер на плато Устинова, и в долю секунды азотно-неоновая
атмосфера Лонгины станет горящим факелом, несущим к звездам мысль людей.
     Теперь можно отдохнуть. Подумать. Не отрывочно, а серьезно подумать о
том, что внесла в историю Лонгины пьеса Надеина. Ее новый финал. Дикая  на
первый взгляд идея - Яворский на Лонгине.  Однако  Надеин  успел  поверить
своей фантазии. Вот он ходит по комнате, горячо жестикулирует, доказывает,
убеждает.
     На драматурга  пробная  Передача  не  произвела  впечатления.  То  ли
потому,  что  она  действительно  была  не  эффектна:   дробный   перестук
метронома, красная вспышка индикатора - все.  То  ли  потому,  что  Надеин
думал теперь о предстоящей Передаче с некоторым страхом. Минуты, когда  он
писал новый финал, были счастливыми минутами, но  они  принесли  за  собой
сомнение. Драматург не видел противоречий в своей версии. Более  того,  он
знал, что так должно было быть. Четкая логическая  цепочка,  и  замыкается
она на Лонгине. Передача может стать гибелью для Яворского. Надеин  ничего
не может доказать, пьеса не документ, но если Передача состоится, если  не
будет сделано ничего, чтобы отыскать "Геркулес", он, Надеин, будет считать
себя  виновником  смерти  Верблюда.  Возможно,  это  только  разыгравшаяся
фантазия, но где тогда факты, говорящие против?
     - Факты? - Базиола пожал плечами. - Только один, и он  разбивает  все
ваше очень логичное построение. Звездолет, даже рейсовый и не рассчитанный
на дальний поиск, обладает гораздо большими энергетическими возможностями,
чем вы думаете. Полет к Альтаиру не исчерпывает запасов, их хватит на годы
непрерывной передачи.
     -  Яворский  не  сидел  на  месте.  Он  летал.  Исследовал   Лонгину,
астероиды.
     - Не думаю, - усмехнулся Базиола. - Если его цель - дождаться  людей,
он не станет рисковать. Не станет летать, если не будет уверен, что у него
хватит энергии.
     - Хорошо, - с  досадой  сказал  Надеин.  -  Какие  основания  были  у
Яворского придерживаться жесткой экономии? Разве раньше задерживали  отлет
звездных экспедиций? Случай с "Корсаром"  -  особый.  Напротив,  поскольку
речь шла о помощи "Ахиллу", то "Корсар" должен был спешить!
     - Пожалуй, - согласился Базиола.
     - Давайте думать, Джузеппе, - сказал Надеин почти просительным тоном.
- Я ведь не предлагаю истин. Давайте думать.
     - Я думаю, - Базиола улыбался. Этот драматург увяз  в  своей  версии.
Она логична, но неувязка с  энергией  ее  убьет.  Катастрофическая  утечка
энергии  могла  произойти   только   в   одном   случае,   совершенно   не
оправданном...
     - В каком случае, Джузеппе?
     -  Яворский  должен  был  лишний  раз   пересечь   световой   барьер.
Дополнительный разгон и торможение. Но у Верблюда не было необходимости  в
таком маневре.
     - А если наоборот - торможение и разгон?
     -  Какая  разница?  -  сказал  Базиола.  -  В   обоих   случаях   это
неоправданно, нелогично.
     Надеин промолчал. Он прав, этот кибернетик, но будь он  трижды  прав,
Надеин теперь не может поверить  в  гибель  "Геркулеса".  Нужно  подумать.
Допустить, что Верблюд на пути к Альтаиру дважды пересек световой  барьер.
Зачем?
     - Если хотите, - предложил Базиола, - я проверю на м