ери, просто-напросто нечестно.
     Что-то - везение, судьба, провидение -  пытались  спасти  его.  Некое
иное, белое везение. Но в последний момент  вернулось  прежнее  злосчастье
Джека Торранса. Карта все еще шла хреновая.
     К горлу мрачной, серой волной подкатила обида. Руки снова  сжались  в
кулаки.
     (Нечестно, будьте вы прокляты, нечестно!)
     Что ему было не  посмотреть  куда-нибудь  в  другое  место?  В  любое
другое. Почему не вступило в шею, не засвербило в  носу  и  не  приспичило
моргнуть? Любой такой поступок - и он никогда не заметил бы эту коробку.
     Ах, так? Ну, значит, он ее и не видел. Вот и все.  Это  галлюцинация,
такая же, как то, что вчера случилось у того номера на третьем этаже или с
проклятой живой изгородью. Минутное напряжение - вот и все. Вообрази,  мне
показалось, что в углу я вижу  аккумулятор  от  снегохода.  А  сейчас  там
ничего нет. "Должно быть, боевая усталость, сэр. Извините".  "Держи  хвост
морковкой, сынок. Рано или поздно, такое случается со всеми нами".
     Он так дернул дверь, что чуть не сорвал  ее  с  петель,  втащил  свои
снегоступы в сарай и так саданул ими об пол,  что  налипший  на  них  снег
взвился облаком. Джек сунул левую ногу в снегоступ... и остановился.
     Снаружи, у площадки для подвоза молока,  оказался  Дэнни.  Видно,  он
пытался слепить снеговика. Не  слишком  удачно  -  снег  был  недостаточно
липким, чтобы держаться. И все же Дэнни  давал  ему  возможность  показать
себя, мальчик укутанный по самую макушку, пятнышко на сверкающем снегу под
сверкающим небом. И шапочка козырьком назад, как у Карлтона Фишке.
     (Господи, о чем ты думал?)
     Ответ пришел незамедлительно.
     (О себе. Я думал о себе.)
     (Он вдруг вспомнил, как лежал прошлой ночью в постели - лежал и вдруг
понял, что обдумывает убийство собственной жены.)
     В то мгновение, что Джек стоял там на одном  колене,  ему  все  стало
ясно. "Оверлук" трудился не только над Дэнни. Над ним тоже.  Слабое  звено
не Дэнни - он сам. Это он уязвим, его можно согнуть и скручивать, пока  не
хрустнет.
     (Пока я не  сдамся  и  не  усну...  а  когда  я  сделаю  это...  если
сделаю...)
     Он взглянул вверх на занесенные  окна.  Их  многогранные  поверхности
отражали слепящий блеск  солнца,  но  он  все  равно  смотрел.  И  впервые
заметил, как  эти  окна  похожи  на  глаза.  Отражая  солнце,  внутри  они
сохраняли свой собственный мрак. И смотрели они не за Дэнни. А за ним.
     В  эти  несколько  секунд  Джек  понял  все.  Ему  вспомнилась   одна
черно-белая картинка, которую он еще  мальчишкой  видел  на  уроке  закона
божия. Монахиня поставила ее на мольберт и назвала чудом Господним.  Класс
тупо смотрел  на  рисунок  и  видел  только  бессмысленную,  беспорядочную
путаницу черного и белого. Потом кто-то из детей  в  третьем  ряду  ахнул:
"Там Иисус!" и отправился домой  с  новеньким  Новым  заветом  и  святцами
впридачу. Ведь он был первым. Остальные уставились еще пристальнее, Джекки
Торранс среди прочих. Один  за  другим  ребята  одинаково  ахали,  а  одна
девочка впала чуть ли не в  экстаз,  визгливо  выкрикивая:  "Я  вижу  Его!
Вижу!" Ее тоже наградили Новым заветом. Под конец лицо Иисуса  в  путанице
черного и белого разглядели все - все,  кроме  Джекки.  Перепугавшись,  он
сильнее напряг глаза, но  какая-то  часть  его  "я"  цинично  думала,  что
остальные просто выпендриваются, задабривая сестру Беатрису, а часть  была
в тайне убеждена, что он ничего не видит,  потому  что  Господь  счел  его
самым большим грешником в классе. "Разве ты не видишь, Джекки?" - спросила
своим печальным приятным голосом сестра Беатриса. Он затряс головой, потом
притворился взволнованным и сказал: "Да, вижу! Ух ты! Это правда Иисус!" И
все в классе засмеялись и захлопали ему, отчего Джекки  ощутил  торжество,
стыд и  испуг.  Позже,  когда  все  остальные,  толкаясь,  поднимались  из
церковного подвала на улицу, он отстал,  разглядывая  ничего  не  значащую
черно-белую сумятицу,  которую  сестра  Беатриса  оставила  на  мольберте.
Джекки ненавидел рисунок. Остальные притворились - так же, как  он  сам  и
сама сестра. Все это  была  большая  липа.  "Дерьмо,  дерьмо  чертово",  -
прошептал он себе под нос, а когда  повернулся,  чтобы  уйти,  то  уголком
глаза заметил  лик  Иисуса,  печальный  и  мудрый.  Он  обернулся,  сердце
выпрыгивало из груди. Вдруг  щелкнув,  все  встало  на  место,  и  Джек  с
изумлением и испугом уставился на картину, не в состоянии поверить, что не
замечал ее. Глаза. На  изборожденный  заботой  лоб  зигзагом  легла  тень.
Тонкий нос.  Полные  сострадания  губы.  Он  смотрел  на  Джека  Торранса.
Бессмысленно  разбросанные  пятна  внезапно  превратились  в   несомненный
черно-белый  набросок  лика  Господа-Нашего-Иисуса-Христа.  Полное  страха
изумление перешло в ужас. Он  богохульствовал  перед  образом  Иисуса.  Он
будет проклят. Он окажется с грешниками в аду. Лик Иисуса был на  картинке
все время. Все время.
     Сейчас, став на одно колено в солнечном пятне и наблюдая за  играющим
в тени отеля сыном, Джек понял, что  все  это  правда.  Отелю  понадобился
Дэнни - может быть, они все, но уж Дэнни -  точно.  Кусты  на  самом  деле
двигались. В 217-ом обитает покойница. В большинстве случаев эта  женщина,
может быть, всего лишь безвредный дух, но сейчас она активна и опасна. Ее,
как злобную игрушку, запустило странное сознание  самого  Дэнни...  и  его
Джека. Это Уотсон говорил, что на  площадке  для  роке  один  раз  кого-то
насмерть хватил удар? Или  это  рассказал  Уллман?  Все  равно.  Потом  на
третьем этаже произошло убийство. Сколько  же  давних  ссор,  самоубийств,
ударов? Сколько убийств? Может, по западному крылу рыщет Грейди с топором,
поджидая лишь одного: чтобы Дэнни завел его и можно  было  бы  шагнуть  за
двери?
     Опухшее кольцо синяков на шее Дэнни.
     Подмигивающие, еле видные, бутылки в пустынном баре.
     Рация.
     Сны.
     Альбом для вырезок, который обнаружился в подвале.
     (Мидок, здесь ли ты, радость моя? Снова во сне бродила я...)
     Джек вдруг поднялся и швырнул снегоступы за дверь. Его била дрожь. Он
захлопнул дверь и поднял  коробку  с  аккумулятором.  Та  выскользнула  из
трясущихся пальцев
     (О Господи, что если я его разбил)
     и боком ударилась об пол. Джек раскрыл картонные  клапаны  и  вытащил
наружу аккумулятор, не страшась того, что, если корпус  треснул,  из  него
может подтекать кислота. Но тот был целехонек. С губ Джека сорвался  тихий
вздох.
     Осторожно, как ребенка, Джек отнес аккумулятор к "Скиду" и  установил
на место перед мотором. На одной из полок он отыскал  небольшой  разводной
ключ и быстро, без проблем, подсоединил к аккумулятору провода. Тот  ожил,
подзаряжать не было нужды. Когда Джек  ткнул  плюсовым  кабелем  в  клемму
аккумулятора, раздался треск  электрического  разряда  и  запахло  озоном.
Закончив работу, Джек стал поодаль, нервно  вытирая  ладони  о  выгоревшую
джинсовую куртку. Вот. Заработал. С  чего  бы  ему  не  работать?  Никаких
причин,  вот  только  снегоход  -  это  часть  "Оверлука",   а   "Оверлук"
действительно не хочет выпустить их  отсюда.  Ни  капельки.  "Оверлук"  до
чертиков приятно проводит  время.  Тут  тебе  и  маленький  мальчик,  чтоб
стращать, и мужик с  женой,  чтоб  стравливать  друг  с  другом,  и,  если
правильно разыграть свою партию, все они могут  кончить  тем,  что  станут
витать в холлах "Оверлука" подобно невещественным теням  из  романа  Ширли
Джексон. Что бы ни бродило по Хилл-Хаус, оно бродило в одиночестве.  Но  в
"Оверлуке"  одиночество  никому  не  угрожает,  о  нет,   общества   будет
предостаточно.  Однако,  у  снегохода  действительно  не  было  причин  не
заводиться. Конечно, если не считать того, что
     (если не считать того, что на самом  деле  ему  все  еще  не  хочется
уезжать)
     да, если не считать этого.
     Джек  стоял  и  глядел  на  "Скиду",  дыхание  замерзшими   струйками
вырывалось наружу. Ему хотелось,  чтобы  все  оставалось  так,  как  есть.
Заходя сюда, он не испытывал сомнений. Тогда он знал,  что  спуститься  на
равнину  -  неверное  решение.  Просто-напросто  Венди  напугалась   буки,
придуманного истеричным мальчишкой. Теперь вдруг он сумел  поставить  себя
на ее место. Как в пьесе, в его проклятой пьесе. Джек  перестал  понимать,
на чьей он стороне и как следует поступить. Стоило разглядеть  в  путанице
черного и белого лик Господа, как все, туши фонари  -  невозможно  было  и
дальше не замечать его.  Прочие  могли  смеяться,  заявляя:  "что  это  за
бессмысленные  грязные  пятна,  вы  мне  дайте  старого  доброго  Маэстро,
картину, написанную титаном", но ты  всегда  будешь  видеть  выглядывающий
оттуда лик Господа-нашего-Иисуса-Христа. У тебя на глазах он  одним  махом
обрел форму, и в этот потрясающий миг  прозрения  сознание  и  подсознание
смешались в одно. Ты всегда будешь видеть его.  Твое  проклятие  -  всегда
видеть его.
     (Снова во сне бродила я...)
     Все было в порядке, пока Джек не увидел, как Дэнни возится  в  снегу.
Вот кто виноват. Виной всему Дэнни. У него - "сияние", или  как  его  там.
Нет, не сияние. Проклятие. Будь они с Венди здесь  одни,  зима  прошла  бы
очень приятно. Нечего было бы ломать голову.
     (Не хочешь уехать? Не можешь?)
     "Оверлук" хотел, чтоб они остались, и Джек  тоже  хотел  этого.  Все,
даже Дэнни. Может быть, "Оверлук", будучи  огромным,  грохочущим  Сэмюэлем
Джонсоном, выбрал Джека на роль своего Босуэлла.  Говорите,  новый  сторож
пишет? Отлично, наймите его. Пора  определиться,  однако,  давайте  сперва
избавимся от этой женщины и сынка, который сует нос, куда не  следует.  Мы
не хотим, чтобы его отвлекали. Мы не...
     Джек стоял у кабины снегохода и головная боль  возвращалась.  К  чему
все свелось? Уехать или остаться. Очень просто.  И  нечего  усложнять.  Мы
уезжаем или остаемся?
     "Если уезжаем, сколько пройдет времени,  прежде,  чем  ты  найдешь  в
Сайдвиндере какую-нибудь тамошнюю дыру, - спросил его внутренний голос,  -
темную каморку  с  паршивым  цветным  теликом,  где  небритые  безработные
день-деньской смотрят  развлекательные  программы,  убивая  время.  Где  в
мужской уборной воняет мочой, которой не меньше двух тысяч лет, а  в  очке
унитаза всегда плавает бычок "Кэмела"? Где стакан пива - тридцать  центов,
закусываешь солью, а в  музыкальный  автомат  загружено  семьдесят  старых
"кантри"?"
     Сколько времени? О Господи, как же он боится, что времени понадобится
совсем немного.
     - Я не могу выиграть, - очень тихо выговорил он. Вот оно. Словно Джек
пытается играть в "солитер", но из-под руки пропал туз.
     Он резко наклонился к мотору "Скиду" и выдернул магнето. Легкость,  с
какой оно оторвалось, вызывала  дурноту.  Джек  взглянул  на  него,  потом
прошел к задней двери сарая и открыл ее.
     Оттуда открывался ничем не загороженный вид на  горы  -  в  мерцающем
блеске утра он был красив, как на  почтовой  открытке.  Вверх  по  склону,
почти на милю, до первых сосен простиралась  снежная  целина.  Джек  кинул
магнето в снег так далеко, как только сумел. Оно улетело куда дальше,  чем
должно было, и  упав,  взметнуло  легкое  снежное  облачко.  Ветерок  унес
снежную крупу к новым местам отдыха. Рассеять ее, вот оно как. Нечего  тут
смотреть. Все прошло. Рассеялось.
     Джека охватило чувство покоя.
     Он долго простоял в дверях,  дыша  отличным  горным  воздухом,  потом
решительно затворил их и ушел через другую дверь сказать  Венди,  что  они
остаются. По дороге он задержался и поиграл в снежки с Дэнни.



                                  34. КУСТЫ

     Настало 29 ноября. Три дня назад  был  День  Благодарения.  Последняя
неделя выдалась на славу. Такого обеда, как на День Благодарения, дома  им
еще не приходилось есть. Для разнообразия Венди приготовила  индейку  Дика
Холлоранна, но все наелись до отвала,  даже  не  приступив  к  расчленению
веселой птички. Джек простонал, что есть им теперь индейку до конца зимы -
в сандвичах, с лапшой, в сметане, с сюрпризом...
     Венди чуть улыбнулась.
     - Нет, - сказала она, - только до Рождества. А потом будет каплун.
     Джек и Дэнни хором застонали.
     Синяки с шеи Дэнни исчезли, а с ними  -  почти  все  страхи.  В  День
Благодарения Венди катала сына на  санках,  а  Джек  работал  над  пьесой,
которая уже близилась к завершению.
     - Все еще боишься,  док?  -  поинтересовалась  Венди,  не  зная,  как
спросить не так прямо.
     - Да, - просто ответил тот,  -  но  теперь  я  держусь  в  безопасных
местах.
     - Папа говорит, рано или поздно лесники заинтересуются тем, почему мы
не выходим на связь по рации. И приедут  посмотреть,  все  ли  в  порядке.
Тогда можно будет уехать. Нам с тобой. А папа останется до весны.  У  него
есть на это веские причины. В определенном отношении,  док...  знаю,  тебе
трудно это понять... мы загнаны в угол.
     - Ага, - уклончиво ответил мальчик.
     Этим сияющим полднем родители остались вдвоем наверху, и Дэнни  знал,
что  они  занимаются  любовью.  Сейчас  они  задремали.  Дэнни  знал,  они
счастливы. Мама еще побаивалась, а вот папина позиция была  странной.  Как
будто он сделал что-то очень трудное и сделал правильно. Но, похоже, Дэнни
не вполне понимал, что именно. Отец даже в мыслях тщательно  охранял  это.
Дэнни размышлял: можно ли радоваться поступку и одновременно стыдиться его
настолько, чтобы стараться о нем не думать? Вопрос не давал  покоя.  Дэнни
считал, что в  норме  такого  быть  не  может.  Как  ни  старался  мальчик
проникнуть в отцовские мысли, получалась лишь неясная картинка:  высоко  в
пронзительно-синем небе кружилось нечто вроде осьминога.  Два  раза  Дэнни
сосредотачивался достаточно сильно, чтобы уловить, что  это,  и  оба  раза
папа вдруг упирался в него таким пронзительным и пугающим взглядом,  будто
знал, чем Дэнни занят.
     Сейчас Дэнни в вестибюле готовился выйти на улицу.  Он  гулял  часто,
прихватывая то санки, то снегоступы. Ему нравилось бывать вне отеля. Когда
он оказывался за дверями, в солнечном свете, у него словно гора  падала  с
плеч.
     Мальчик  притащил  стул,  встал  на  него   и   из   шкафчика   возле
танцевального зала достал парку и стеганые штаны, а потом уселся, чтобы их
надеть. Сапоги лежали в ящике для обуви. Он натянул их, а, когда  принялся
шнуровать и завязывать аккуратным "бабушкиным" узлом сыромятные шнурки, то
язык от старательности выполз из уголка рта наружу. Митенки, лыжная  маска
- и готово.
     Протопав через кухню к черному ходу, мальчик  помедлил.  Ему  надоело
играть на заднем дворе, к тому  же,  в  эти  часы  место,  где  он  играл,
закрывала тень отеля. Дэнни не нравилось быть в тени "Оверлука". Он решил,
что вместо этого наденет снегоступы и  сходит  на  детскую  площадку.  Дик
Холлоранн велел держаться подальше от кустов живой изгороди,  но  мысль  о
зверях-деревьях не слишком беспокоила мальчика. Сейчас их  похоронили  под
собой сугробы, виднелись лишь бугры неопределенной  формы  -  некогда  они
были головой кролика и львиными хвостами. В таком виде, выглядывая  из-под
снега, они казались скорее нелепыми, чем пугающими.
     Дэнни открыл черный ход и взял с площадки  для  подвоза  молока  свои
снегоступы. Пять минут спустя на парадном крыльце он прикрепил их к ногам.
Папа говорил, что у него (Дэнни) талант ходить на  снегоступах  -  ленивый
шаркающий шаг, поворот  лодыжки,  от  которого  пушистый  снег  слетает  с
креплений как раз перед тем, как нога снова опускается  на  землю,  -  ему
остается  только  нарастить  на  бедра,  голени  и   лодыжки   необходимую
мускулатуру. Дэнни обнаружил, что лодыжки устают раньше прочего.  Хождение
на снегоступах точно так же утомляло их, как катание  на  коньках  -  ведь
приходилось все время отряхивать крепления.  Примерно  каждые  пять  минут
Дэнни  приходилось  останавливаться,  чтоб  отдохнуть,  расставив  ноги  и
выровняв снегоступы.
     Но по дороге к детской площадке отдыхать  не  потребовалось,  он  все
время катился под  горку.  Дэнни  с  трудом  перебрался  через  чудовищный
сугроб, больше похожий на дюну, которую  намело  на  парадное  крыльцо,  и
меньше чем через десять минут уже держался рукой в  митенке  за  горку  на
детской площадке. Он почти не запыхался.
     Детская площадка под глубоким снегом выглядела куда симпатичнее,  чем
осенью.  Она  напоминала  парк  аттракционов.  Цепи  качелей  примерзли  в
странных положениях, сиденья покоились прямо на снегу. Полоса  препятствий
превратилась в ледяную пещеру,  которую  стерегли  ледяные  зубы  сосулек.
Из-под снега торчали только трубы игрушечного "Оверлука",
     (Хорошо бы и настоящий так же завалило... только, чтобы нас  не  было
внутри.)
     да в двух местах, как эскимосские иглу, выдавались верхушки цементных
колец. Дэнни протопал к ним, присел на  корточки  и  начал  копать.  Очень
скоро темная пасть одного из колец отворилась,  и  мальчик  протиснулся  в
холодный тоннель. Он воображал себя Патриком Макгуэном, секретным  агентом
(эту программу по берлингтонскому телеканалу показывали дважды, и папа  ни
разу ее не пропустил - он готов был не ходить в гости, чтобы остаться дома
и посмотреть "Секретного агента" или "Мстителей", а Дэнни  всегда  смотрел
вместе с ним), убегающий по швейцарским горам от  агентов  КГБ.  Тут  были
лавины, а его подружку убил отравленной стрелой печально  известный  агент
КГБ Слоббо, но  где-то  неподалеку  находилась  антигравитационная  машина
русских. Возможно, в конце  этого  тоннеля.  Он  вытащил  свой  автомат  и
зашагал по цементному тоннелю, широко раскрыв настороженные глаза, выдыхая
воздух.
     Дальний  конец  кольца  оказался  плотно   перекрыт   снегом.   Дэнни
попробовал прокопаться насквозь и удивился (а немного и встревожился),  до
чего крепким - почти как  лед  -  оказался  снег  из-за  холодного  груза,
который постоянно давил сверху.
     Выдуманная игра распалась. Дэнни вдруг сообразил, что заперт в тесном
цементном  тоннеле,  отчего  сильно  нервничает.  Он  услышал  собственное
дыхание, которое показалось влажным, гулким и быстрым.  Он  находился  под
снегом, а через отверстие, которое Дэнни выкопал, чтобы попасть сюда, свет
почти не  проникал.  Мальчику  вдруг  больше  всего  на  свете  захотелось
оказаться наверху, он внезапно вспомнил, что папа с мамой спят и не знают,
где он, и что если выкопанную им дыру засыплет, он окажется в ловушке -  а
"Оверлук" его недолюбливает.
     Дэнни с некоторым трудом  повернулся  и  пополз  по  цементной  трубе
обратно,  за  спиной  деревянно  потрескивали  снегоступы,  под  ладошками
хрустели мертвые осиновые листья последнего листопада. Только он  добрался
до конца, до льющегося сверху  холодного  света,  как  снег  действительно
обвалился -  совсем  немного,  но  достаточно,  чтобы  припудрить  малыша,
перекрыть выкопанное им в снегу отверстие и оставить Дэнни в темноте.
     На мгновение  рассудок  мальчика  оцепенел  в  полнейшей  панике,  не
способный размышлять. Потом, словно из далекого далека,  послышался  наказ
отца: никогда не играть на стовингтонской  свалке,  ведь  дураки,  бывает,
выкидывают старые холодильники, не сняв дверцы. Если заберешься  внутрь  и
она случайно захлопнется, выбраться невозможно. Умрешь в темноте.
     (Ты ведь не хочешь, чтобы такое случилось с тобой, а, док?)
     (Нет, папа.)
     Но такое случилось, в неистовстве подсказал рассудок, случилось, ты в
темноте, ты заперт и тут холодно, как в холодильнике. И...
     (тут со мной есть что-то еще)
     Судорожно ахнув, Дэнни перестал дышать. По жилам растекся  нагоняющий
сон ужас. Да. Да. Здесь вместе с ним было что-то еще, что-то ужасное,  что
"Оверлук" приберег именно для такого случая. Может  быть,  огромный  паук,
прячущийся в норе под  опавшими  листьями,  или  крыса...  а  может,  труп
какого-нибудь малыша, к