, и с обеих  сторон  воспоследовала  такая  ругань,  что  я  был
вынужден тайком утихомирить  горничную  и  кухарку.  Разыщите  какого-нибудь
бедного джентльмена из Уэльса, дабы он  мог  избавить  от  этой  драгоценной
особы вашего
                                                                 М. Брамбла.
                                                                 Бат, 19 мая


                               Доктору Льюису

     Доктор Льюис!

     Уж позвольте мне вам сказать,  что  следует  употреблять  ваши  таланты
получше и не к чему вам помогать, чтобы слуги расхищали добро своих  хозяев.
От Гунллим я узнала, что Уильямс забрал себе мою шкуру, и  выходит,  что  он
последний негодяй. Да и забрал-то он не только мою пряжу, а еще и сыворотку,
чтобы откармливать своих свиней, и теперь он, верно, возьмет и  мой  турнюр,
чтобы водить свою дочку в церковь и на ярмарку. Роджер берет и то и  се,  но
ни одному мошеннику во всем королевстве я не позволю себя грабить.
     И очень я удивляюсь, доктор Льюис, как это вы полагаете, что мои дела -
это одно, а братнин домашний очаг - совсем другое. Я  работала  не  покладая
рук, и все на пользу семьи Матта, а себе не могла припасти  шерсти  даже  на
нижнюю юбку.
     А что до сыворотки, то ни одна свинья во всем приходе не посмеет сунуть
в нее свое рыло, нет на то моего разрешения. Есть в Горячих Водах знаменитый
лекарь, который приписывает ее всем своим больным, когда у  них  чахотка,  и
все шотландцы и ирландцы уже принялись ее пить, и столько ее пьют, что около
Бристоля не остается во всей округе ни одной капли для свиней.  Пускай  нашу
сыворотку сливают в бочки и два раза в неделю посылают в Абергеванни, там ее
можно продавать по полпенни за кварту, а Роджер пускай водит своих свиней на
другой рынок.
     Надеюсь, доктор, больше вы не  будете  вбивать  в  голову  моего  брата
всякий вздор и не принесете убыток моему карману, и тогда  (а  покуда  не  к
чему) я буду подписываться преданной вам
                                                                Бат, 19 мая
                                                                Таб. Брамбл.


          Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса

     Дорогой Филипс!

     Не дожидаясь вашего ответа на последнее мое письмо,  я  хочу  дать  вам
отчет о нашем путешествии в Лондон, которое не обошлось без приключений.
     В минувший вторник сквайр занял место в запряженной  четверкой  наемной
карете вместе со своей и моей сестрами, а  также  с  горничной  мисс  Табби,
Уинифред  Дженкинс,  которая  должна  была  держать  на  коленях  подушку  с
Чаудером. Я чуть не  расхохотался,  заглянув  в  карету,  где  это  животное
восседало  против  моего  дядюшки,  словно  какой-нибудь  пассажир.  Сквайр,
смущенный  своим  положением,  покраснел  до  ушей  и,  приказав  форейторам
трогать, поднял окошко перед самым моим носом. Я вместе с его слугой  Джоном
Томасом сопровождал карсту верхами.
     Ничего достойного упоминания не произошло, покуда мы не  взобрались  на
Мальборо Даунс. Там, спускаясь с холма на рысях, одна  из  передних  лошадей
упала, а задний форейтор, пытаясь остановить карету, направил ее в  глубокую
колдобину, где она и опрокинулась.
     Я ехал ярдах в двухстах впереди, но, услышав крики,  поскакал  назад  и
спешился,  чтобы  оказать  посильную  помощь.  Заглянув  в  карету,  я   мог
разглядеть только нижнюю половину Дженкинс, которая дрыгала ногами и  вопила
во весь голос.
     Вдруг появилась лысая дядюшкина голова, и проворный,  словно  кузнечик,
дядюшка выскочил из окна, воспользовавшись, как ступенькой,  задом  бедняжки
Уинифред.
     Слуга спешился, как и я,  и  вытащил  из  того  же  окошка  беспомощную
девицу, которая была ни жива ни мертва. Потом мистер Брамбл сорвал дверцу  с
петель, уцепился за руку Лидди и извлек ее на свет божий  очень  испуганную,
но весьма мало пострадавшую. На мою долю выпало освободить  тетушку  Табиту,
которая потеряла в суматохе капор; в страхе и бешенстве она походила на одну
из фурий, что охраняют врата ада. Она даже не подумала позаботиться о брате,
который суетился на холоду без  парика  и  проявлял  удивительную  сноровку,
помогая распрягать лошадей. Но зато она в полном смятении вопила:
     "Чаудер! Чаудер! Мой милый Чаудер! Мой бедный Чаудер, наверно, погиб!"
     Но это было не так: Чаудер, куснув дядюшку за ногу  во  время  суматохи
при падении, забился под сиденье, откуда лакей вытащил его за загривок, а  в
благодарность за услугу пес прокусил ему пальцы до кости. Парень, мрачный по
натуре, так возмутился этой обидой, что дал ему под ребра хорошего  пинка  и
воскликнул: "К черту этого сукиного сына! И его госпожу!"
     Сие благословение отнюдь не прошло незамеченным неумолимой фурией,  его
хозяйкой. Однако дядюшка  убедил  ее  удалиться  в  находившийся  поблизости
крестьянский дом, где они оба прикрыли себе  головы,  а  с  бедной  Дженкинс
случился припадок. Потом мы позаботились, чтобы заклеить пластырем ранку  на
дядюшкиной ноге, сохранившей отпечаток зубов Чаудера, но  дядюшка  ни  одним
словом не попрекнул виновника. Встревоженная этим мисс Табби вскричала:
     - Вы молчите, Матт, но я - то знаю, что у вас на уме... Я  знаю,  какую
злобу вы питаете к этому  бедному,  злосчастному  животному!  Знаю,  что  вы
хотите лишить его жизни!
     - Право же, вы ошибаетесь, - саркастически улыбаясь, ответил сквайр.  -
Как мог бы я  лелеять  столь  жестокий  умысел  против  такого  приятного  и
безобидного создания,  даже  ежели  бы  оно  не  имело  счастья  быть  вашим
любимцем.
     Джон Томас был не столь деликатен. То ли он в самом  деле  опасался  за
свою жизнь, то ли его обуревало желание отомстить, но, войдя, он потребовал,
чтобы пса прикончили на том основании, что если собака взбесится, то он,  ею
укушенный, окажется зараженным. Дядюшка  спокойно  доказывал  нелепость  его
опасения, заметив, что и он сам находится в таком же  бедственном  положении
и, разумеется, принял бы предлагаемые меры предосторожности, не будь он  так
уверен в том, что нет никакой опасности заразиться.
     Тем не менее Томас упорствовал  и  под  конец  заявил,  что,  если  пса
немедленно не пристрелят, он  сам  казнит  его.  Эта  угроза  открыла  шлюзы
красноречия Табби, каковое заставило бы устыдиться лучших ораторов  женского
пола с Биллингсгейта. Лакей отвечал в том же  тоне,  и  сквайр  тут  же  его
уволил, помешав мне, однако, проучить его хлыстом за наглость.
     Когда карету привели в порядок, возникло  еще  одно  затруднение:  мисс
Табита наотрез отказалась снова сесть в нее, покуда  не  заменят  форейтора,
который, по ее утверждению, предумышленно опрокинул карету. После длительных
споров форейтор уступил свое место деревенскому  оборванцу,  который  взялся
довезти нас до Мальборо, где можно было сделать привал; туда  мы  и  прибыли
без помех около часу дня.
     Однако мисс Брамбл нашла новое основание  для  обиды,  а  она  обладала
особым даром извлекать подобные основания из всего,  что  бы  ни  произошло.
Только-только мы вошли в гостиницу в Мальборо, где  остановились  пообедать,
как она пожаловалась на бедного парня, заменившего форейтора.  Она  сказала,
что он  прощелыга  и  бездельник,  что  у  него  нет  даже  рубахи  и  своим
бесстыдством  он  оскорбляет  ее,  ибо  показывает  ей   зад,   за   каковую
неделикатность его следовало бы посадить в колодки. Мисс  Уинифред  Дженкинс
подтвердила обвинение касательно его наготы, но при этом заметила, что  кожа
у него белая, как алебастр.
     - Это ужасное обвинение! - воскликнул дядюшка. - Послушаем, что  скажет
парень в свое оправдание.
     Парня призвали, у него вид был смешной и  трогательный.  Ему  было  лет
двадцать; был он среднего роста, косолап, сутул, лоб  у  него  был  высокий,
волосы рыжие, красноватые глаза, приплюснутый нос и  длинный  подбородок,  а
лицо болезненно-желтого цвета. Видно было, что он  изголодался,  и  лохмотья
еле-еле  прикрывали  те  части  тела,  которые  приличие  требовало  скрыть.
Дядюшка, весьма внимательно осмотрев его, сказал с иронической миной:
     - Как же вам, любезный, не стыдно ездить форейтором и не иметь рубашки,
чтобы укрыть зад от взоров леди, сидящие в карете?
     - Точно так, ваша честь, стыдно! - согласился парень. -  Но  на  нет  и
суда нет, как говорит пословица... А к тому же со мной случилась беда. Как я
сел в седло, штаны у меня сзади лопнули.
     - Бесстыжий плут! - воскликнула мисс Табби. - Ехать без  рубашки  перед
знатными особами!..
     - Совершенно верно, ваша  милость...  Но  я  уилтширский  бедняк...  И,
сказать по чести, нет у меня ни  рубашки,  ни  другой  какой  тряпки,  чтобы
прикрыться... И нет у меня ни друзей, ни родичей, чтобы  мне  помочь...  Вот
эти полгода я болел горячкой и  трясавицей  и  истратил  на  докторов  и  на
пропитание - все, что у меня было. Прошу прощения у доброй леди, у меня  уже
целые сутки крошки хлеба во рту не было...
     Мисс Брамбл, отвернувшись от  него,  сказала,  что  никогда  не  видела
такого грязного оборванца, и приказала ему убираться вон, выразив  опасение,
как бы он не напустил в  комнату  насекомых.  Брат  ее  внушительно  на  нее
поглядел, когда они удалялась вместе с  Лидди  в  другую  комнату,  а  потом
спросил парня, знает ли его кто-нибудь в Мальборо. Когда же тот ответил, что
его с детства знает хозяин гостиницы, последний был  призван  немедленно  и,
будучи  спрошен,  объявил,  что  парня  зовут   Хамфри   Клинкер;   что   он
незаконнорожденный и доставлен был в приют для подкидышей; и  что  церковный
приход отдал его в ученики к деревенскому кузнецу, который умер раньше,  чем
окончился срок  обучения  мальчика;  что  он  некоторое  время  работал  при
гостинице подручным у  конюха  и  запасным  форейтором,  покуда  не  заболел
трясавицей, которая лишила его возможности добывать себе хлеб насущный;  что
для пропитания и лечения он продал либо заложил решительно все,  превратился
в жалкого оборванца, стал позором для конюшни  и  был  уволен,  однако  ему,
хозяину, ничего плохого о нем не доводилось слышать.
     - Значит, когда парень заболел и впал в нищету, - сказал дядюшка, -  вы
выгнали его помирать на улице...
     - Я плачу налог на содержание  бедняков,  -  ответил  тот.  и  не  могу
кормить бездельников, все равно, больны они или здоровы. А к тому  же  такой
жалкий парень осрамил бы мое заведение...
     - Как видно, наш хозяин - христианин до  мозга  костей,  -  сказал  мне
дядюшка. - Кто осмелится порицать мораль нашего века, ежели даже трактирщики
подают  такие  примеры  человеколюбия?  А  вы,  Клинкер,  самый  закоренелый
преступник! Вы виновны в  болезни,  в  голоде,  в  бедности,  в  нищете!  Но
наказывать преступников не мое дело, а потому я возьму на себя  только  труд
дать вам совет: как можно скорей достаньте себе рубаху,  чтобы  ваша  нагота
отныне не оскорбляла благородных леди, особливо девиц не первой молодости!
     С этими словами он вложил гинею в руку бедняги, который в трал на  него
молча, разинув рот, пока хозяин не вытолкал ею из комнаты.
     Поздней, когда тетушка  вошла  в  карету,  она  не  без  удовлетворения
заметила, что форейтор,  ехавший  перед  ней  на  лошади,  был  уже  не  тот
оборванец, который вез их в Мальборо. И в самом деле,  разница  бросалась  в
глаза. Это был опрятно одетый парень, в шляпе  с  узкими  полями  и  золотым
галуном, в коротком парике, в хорошей синей куртке, в  кожаных  штанах  и  в
чистой полотняной рубахе, топорщившейся спереди. Когда мы приехали  в  замок
на Спинхилле, куда держали путь, этот новый форейтор  выказал  замечательную
сноровку, перетаскивая разные узлы; и в конце концов  мы  узрели  физиономию
Хамфри Клинкера, с которым произошла указанная метаморфоза  благодаря  тому,
что он выкупил часть  своих  собственных  вещей  на  деньги,  полученные  от
мистера Брамбла.
     Несмотря  на  то,  что   остальная   компания   была   очень   довольна
благодетельной переменой в наружности бедняги, перемена эта вызвала  желчное
раздражение  мисс  Табби,  которая  все  еще  не   переварила   Оскорбления,
нанесенного его наготой. Она с  негодованием  задрала  нос  и  сказала,  что
парень, конечно, пришелся но вкусу  ее  брату,  ибо  он  оскорбил  ее  своим
бесстыдством; что у дурака деньги в кармане недолго держатся, и,  если  Матт
намеревается взять парня с собою в Лондон, она не двинется с места.
     Дядюшка не сказал ничего, но взгляд его был достаточно  выразителен,  и
на следующее утро Клинкер уже  не  появлялся,  так  что  мы  без  дальнейших
пререканий доехали до Солтхилла, где собирались пообедать. А там первым, кто
очутился у кареты и стал прилаживать подножку, был не кто иной,  как  Хамфри
Клинкер.
     Когда  я  высаживал  мисс  Брамбл  из  кареты,  она  метнула  на   него
разъяренный взгляд и прошла в дом. Дядюшка был озадачен и брюзгливо  спросил
его, как он сюда попал. Парень ответил, что "его честь" был слишком  добр  к
нему и у него не хватило духу расстаться с "его честью" и что  он  последует
за дядюшкой хоть на край снега и будет ему служить до конца дней  своих,  не
требуя никакого жалованья пли награды.
     Мистер Брамбл не знал, ругать ли его, или засмеяться в ответ  на  такие
слова.  Он  предвидел  со  стороны  Табби  сильное  противодействие,  однако
благодарность Клинкера пришлась ему по душе не меньше, чем его простодушие.
     - Предположим, я захотел бы взять вас к себе на службу, что  вы  умеете
делать? - спросил он.
     - О, ваша честь! - воскликнул чудаковатый парень. -  Я  умею  читать  и
писать и работать на конюшне. Я могу  ходить  за  лошадью,  подковывать  ее,
пускать ей кровь, продергивать заволоку, а что до холощенья свиней, так я не
откажусь холостить любого  борова  в  Уилтшире,  могу  также  делать  свиные
колбасы, гвозди с широкой шляпкой, чинить чайники и лудить кастрюли.
     Тут дядюшка стал хохотать и осведомился, какие у него еще есть таланты.
     - Я немножко умею играть в лапту и петь псалмы, - продолжал Клинкер,  -
умею играть на варгане, петь "Черноокую Сьюзен", "Артура О'Брэдли" и  другие
песенки, могу станцевать валлийскую джигу и  "Нэнси  Даусон",  побороться  с
любым парнем моего роста, когда придет охота, и, с вашего  позволения,  могу
раздобыть зайца, если ваша честь захочет дичи.
     - Черт побери! Да ты парень хоть куда! - воскликнул  дядюшка,  все  еще
смеясь. - Я не прочь взять тебя к нам в дом. А ну-ка попытайся помириться  с
моей сестрицей. Ты ее очень оскорбил, показав голый зад!
     Держа шляпу в руке, Клинкер последовал за нами в комнату, где обратился
к мисс Табите:
     - Покорно прошу, ваша милость, извинить и  простить  меня,  что  я  вас
оскорбил, с божьей помощью я буду стараться, чтобы мой  зад  больше  вас  не
оскорблял, а я не был бы из-за него  виноват.  Умоляю  вас,  милая,  добрая,
прекрасная леди, смилуйтесь над жалким  грешником!  Господь  да  благословит
ваше благородное лицо! Вы слишком красивы и великодушны, чтобы желать зла, а
я буду вам служить на коленях и ночью и днем, и на суше и на море  и  только
ради удовольствия прислуживать такой превосходной леди!
     Эти славословия и смирение произвели некоторое действие  на  Табби,  но
она оставалась безгласной, а Клинкер, приняв молчание за знак согласия, стал
прислуживать за обедом.
     Природная неуклюжесть Клинкера и его  волнение  привели  к  тому,  что,
прислуживая, он не раз попадал впросак. В завершение  он  уронил  на  правое
плечо Табби кусочек драчены и, отскочив назад, наступил на Чаудера,  который
отчаянно взвыл.
     Бедняга Хамфри столь был огорчен этой двойной оплошностью,  что  уронил
фарфоровое блюдо, которое разбилось вдребезги. Тут он  в  отчаянии  упал  на
колени и остался в этой позиции с разинутым  ртом;  вид  у  него  был  самый
дурацкий. Мисс Брамбл подлетела к псу и,  схватив  его  на  руки,  протянула
брату и закричала во весь голос:
     - Это заговор против несчастного животного, которое  повинно  только  в
том, что любит меня! Вот оно, убейте его сразу, тогда вы будете довольны!
     Клинкер, услыхав эти слова и приняв их  за  чистую  монету,  вскочил  с
колен и, схватив нож с буфета, закричал:
     - Только не здесь, добрая леди! Зачем пачкать комнату? Дайте  его  мне,
ваша милость, я отнесу его в придорожную канаву.
     В ответ на это предложение он получил по уху и отлетел в  другой  конец
комнаты.
     - Вот оно что! -  закричала  мисс  Табби.  -  Каждая  шелудивая  тварь,
которую вы подобрали на дороге, смеет меня оскорблять! Немедленно  прогоните
этого мерзавца!
     - Ради бога, сестра, успокойтесь! - сказал дядюшка. - Поймите, что этот
бедняга неповинен в желании вас оскорбить.
     - Неповинен, как грудной младенец! - подхватил Хамфри.
     - Я вижу ясно,  что  вы  его  подстрекаете!  -  воскликнула  неумолимая
девица. - Вы решили поощрять его бесстыдство! Вот она, благодарность за  все
услуги, какие я вам оказывала! За то, что ухаживала за вами, когда  вы  были
больны, вела ваше хозяйство, спасала  вас,  неразумного,  от  разорения.  Но
теперь выбирайте: либо я, либо этот негодяй! Решайте немедленно.  Пусть  все
узнают, кого вы больше уважаете: свою кровь и плоть  или  нищего  подкидыша,
найденного в навозной куче!
     Глаза мистера Брамбла заблистали, и он заскрежетал зубами.
     - Стало быть, - начал он, повысив голос, - все дело в том, хватит ли  у
меня духа раз и навсегда сбросить  непосильное  ярмо,  или  хватит  подлости
поступить жестоко и несправедливо, потакая капризу злобной женщины. Ну,  так
слушайте, мисс Табита Брамбл! Теперь, в свою очередь, и я вам  предлагаю  на
выбор: либо расстаньтесь с вашим четвероногим любимцем, либо я распрощаюсь с
вами навеки! Я порешил: с вашим псом я больше  под  одной  кровлей  жить  не
стану. А теперь извольте обедать, если у вас есть аппетит.
     Она была поражена, как громом, этими словами и уселась в углу; помолчав
несколько минут, она произнесла:
     - Я вас не понимаю, Матт.
     - А я с вами говорил на чистейшем английском  языке,  -  с  решительным
видом отозвался сквайр.
     - Сэр, вы имеете право  приказывать,  а  мой  долг  -  повиноваться.  -
сказала сия фурия, не на шутку присмирев. - Я не могу оставить собаку здесь,
разрешите ей доехать в карете до Лондона, а я даю слово, что она никогда вас
больше не будет беспокоить.
     Дядюшка был совсем обезоружен таким смиренным ответом и объявил, что на
любую разумную ее  просьбу  он  не  может  ответить  отказом;  при  этом  он
прибавил:
     - Надеюсь, сестра, вы никогда не могли  пожаловаться  на  отсутствие  у
меня родственных чувств.
     Мисс Табита тотчас же встала и, обняв его за шею, поцеловала в щеку. Он
с чувством ответил на ее поцелуй. Лидди всхлипнула, Уин Дженкнис  кудахтала,
Чаудер прыгал, а Клинкер  сновал  вокруг  и  потирал  руки,  радуясь  такому
примирению.
     Согласие было восстановлено, мы не без приятности кончили  наш  обед  и
вечером без всяких приключений прибыли в Лондон.
     Тетушке как будто пошло на пользу внушение, сделанное братом. Ей угодно
было сменить гнев на милость, и теперь Клинкер служит у  нас  лакеем  и  дня
через два появится в новой ливрее; но так как он мало знаком с Лондоном,  мы
взяли временного слугу, которого я намереваюсь потом оставить при себе.
     Мы живем на Голден-сквер в доме некой  миссис  Нортон,  благопристойной
леди, которая заботится о наших удобствах.  Дядюшка  для  развлечения  своих
питомцев  собирается  обозреть  все  примечательные  места  в  столице;  по,
поскольку мы  с  вами  знакомы  с  большинством  мест,  которые  он  намерен
посетить, и с рядом других, о коих он и не подозревает, я буду сообщать  вам
только о тех, которые в какой-то мере вам незнакомы.
     Кланяйтесь от меня нашим друзьям по колледжу Иисуса и  верьте,  дорогой
мой баронет, что я остаюсь всегда вам преданным