Но мисс Табита, не поняв, что он ее оборвал, продолжала:
     - О, как вы были похожи на привидение! И говорили прямо как привидение.
А потом петух закукарекал так натурально! Понять не могу, как это вы научили
его кукарекать в самое что ни на есть нужное время!  Должно  быть,  это  был
бойцовый петух? Правда, мистер Гуин?
     - Это был самый простой петух, мадам.
     - Простой или не простой, это неважно, но у него был такой чистый альт,
что мне бы хотелось достать другого такого в  Брамблтон-Холл,  чтобы  будить
служанок, по утрам. Где бы я могла достать какого-нибудь его потомка?
     - Возможно, в работном доме в приходе Сен-Джилс, мадам, но  должен  вам
заметить, мне неизвестно, в каком он жил курятнике.
     Дядюшка, вскипев от раздражения, воскликнул:
     - Боже мой, о чем вы толкуете, сестра? Двадцать раз я вам говорил,  что
сего джентльмена зовут отнюдь не Гуин!..
     - Неужто, братец? - отозвалась мисс Табита. - А разве это  обида?  Гуин
самая  что  ни  на  есть  почтенная  английская  фамилия...  Я  думала,  что
джентльмен происходит от миссис Элен Гуин, которая занималась тем же, что  и
он. А если это так, он, может быть, потомок короля Карла, и у него  в  жилах
течет королевская кровь!..
     - Нет, мадам, моя мать  не  была  столь  знатной  распутной  девкой,  -
торжественно сказал Куип. - Но, пожалуй, я в самом  деле  склонен  полагать,
что мой предок - король, ибо частенько нет  удержу  моим  желаниям.  Будь  я
сейчас неограниченным монархом, я приказал бы подать на блюде  голову  вашей
стряпухи. Она повинна в преступлении против сей рыбы, которую она беспощадно
накромсала, да к тому же подала без соуса. О tempora! О mores! {О времена! О
нравы! (лат.).}
     Эта шутливая выходка направила беседу в более спокойное русло. Но  дабы
вы не сочли мои писанья столь же утомительными, сколь и болтовню мисс Табби,
не прибавлю больше ничего, кроме того только, что остаюсь, как всегда, ваш
                                                               Дж. Мелфорд.
                                                               Бат, 30 апреля


                               Доктору Льюису

     Дорогой Льюис!

     Получил ваш вексель на Уилтшир, который был оплачен точно в срок, но  я
не хочу держать при себе столько денег в чужом доме и потому здесь, в  Бате,
внес в банк двести пятьдесят фунтов, откуда и возьму чеками на Лондон  перед
отъездом отсюда, когда сезон подойдет к концу.
     Да будет вам известно, что я сейчас на ногах и  решил  показать  Лондон
моей племяннице Лидди. Она -  одно  из  самых  добрых  созданий,  которых  я
когда-либо знал, и с каждым дне, м я привязываюсь к ней все больше.  Что  до
Табби,  то  я  уже  сделал  намеки  ирландскому   баронету   касательно   ее
имущественного  положения,  а  сие,   не   сомневаюсь,   охладит   пыл   его
искательства. Тогда  гордость  ее  встрепенется,  вспыхнет  злоба,  присущая
перезрелой девственнице, и мы не услышим  от  нее  ничего,  кроме  ругани  и
поношений при упоминании  о  сэре  Улике  Маккалигуте.  Сей  разрыв,  как  я
предвижу, облегчит нам отъезд из Бата, где в настоящее время Табби  по  всем
признакам ублажает себя с превеликим удовольствием. Что до меня,  то  я  так
ненавижу Бат, что был бы не в состоянии так долго оставаться здесь, если  бы
не встретил старых приятелей, беседа с которыми смягчает дурное расположение
духа.
     Как-то  поутру  я  отправился  в  кофейню   и   разглядел   внимательно
посетителей, разглядел не без  удивления  и  жалости.  Нас  было  тринадцать
человек:  семеро  охромевших  от  подагры,  ревматизма  или  паралича,  трое
случайно изувеченных калек, а остальные глухие или слепые. Один еле ковылял,
другой припадал на ногу, третий еле ползал, точно  раненая  змея,  четвертый
раскорячился между длинными костылями, будто мумия преступника,  повешенного
в  цепях,  пятый,  подталкиваемый  двумя  носильщиками,  согнулся   пополам,
напоминая телескоп  на  подставке,  а  у  шестого  виден  был  только  бюст,
втиснутый в кресло на колесах, передвигаемое с места на место слугой.
     Меня поразили лица некоторых из них; я справился в  книге  посетителей,
нашел там имена нескольких старых моих  приятелей  и  стал  всматриваться  в
присутствующих более внимательно.  Тут  я  узнал  контр-адмирала  Болдерика,
друга моей юности, которого не видал с той поры, как он  получил  назначение
лейтенантом на "Северн". Он преобразился в пожилого  человека  с  деревянной
ногой и обветренным лицом,  казавшимся  еще  более  старым  благодаря  седым
кудрям,  придававшим  ему  весьма  почтенный  вид;  сидя  за  столом,   где,
углубившись в газету, сидел и он, я некоторое время вглядывался  в  него  со
сметанным чувством радости и сожаления, от коего сердце  мое  преисполнялось
нежностью, а потом взял его за руку и сказал:
     - Эх, Сэм, сорок лет назад я не думал... Тут я  столь  расчувствовался,
что не мог продолжать.
     - Да неужто старый приятель!  -  воскликнул  он,  схватив  мою  руку  и
впившись в меня взглядом сквозь очки. -  По  виду  судно  знакомое,  хоть  и
здорово износилось с тех пор, как  мы  расстались,  но  вот  никак  не  могу
выудить из памяти, как оно зовется...
     Не успел я назвать себя, как он закричал:
     - Матт! Старина! Еще держится на воде!
     Вскочив, он сжал меня в объятиях. Но его восторг обошелся мне недешево,
ибо, целуя меня, он въехал мыс в глаз дужкой очков, а деревяшкой наступил на
подагрический большой палец. От сей атаки слезы у меня полились не на шутку.
Когда волнение, вызванное встречей, улеглось, он указал мне  на  двух  общих
наших приятелей. "Бюст" - это было все, что осталось от полковника  Кокрила,
каковой во время  американской  кампании  утратил  способность  пользоваться
конечностями, а "телескоп" оказался моим  однокашником  по  колледжу,  сэром
Реджиналлом Бентли, который, получив титул и неожиданное наследство, занялся
охотой на лисиц, не пройдя посвящения в ее тайны, а следствием было то,  что
он в погоне за лисицами через реку получил воспаление кишок,  после  чего  и
скрючился.
     Тотчас же прежние наши отношения возобновились,  и  сопровождались  они
самыми  сердечными  выражениями  взаимного  доброжелательства,  а  так   как
встретились мы неожиданно, то порешили пообедать все вместе в тот же день  в
таверне. Мои друг Куин,  по  счастью,  не  был  занят  и  почтил  нас  своим
присутствием. И, право же, это был самый счастливый день  в  моей  жизни  за
последние двадцать лет. Мы с вами,  Льюис,  всегда  были  вместе,  а  потому
никогда и не испытали тех высоких дружеских чувств,  какие  возникают  после
долгой разлуки. Я не могу выразить и половины  того,  что  я  чувствовал  во
время неожиданной встречи нескольких приятелей, столь  долго  разлученных  и
столь пострадавших от жизненных бурь. Это  было  возрождение  юности,  вроде
воскрешения из  мертвых,  как  бы  воплотившего  мечты,  в  коих  мы  иногда
извлекаем наших старых друзей из могилы. Может быть,  удовольствие  не  было
мне менее приятно оттого, что к нему примешивалось меланхолическое  чувство,
вызванное воспоминанием о картинах прошлого, от  которых  возникли  мысли  о
некоторых дорогих сердцу узах, в самом деле разорванных рукою смерти.
     Казалось, веселость  и  хорошее  расположение  духа  торжествовали  над
телесными немощами  собравшихся.  Они  были  даже  настолько  философы,  что
подшучивали над собственными бедами; такова сила дружбы  -  превосходнейшего
целебного лекарства в жизни. Однако потом я узнал, что у всех у  них  бывали
минуты, даже часы, тревожные. Каждый из них при последующих  наших  встречах
сетовал на свои обиды, и все они в сущности роптали. Все они, - и не  только
потому, что с каждым из них случилась беда, - почитали себя  неудачливыми  в
лотерее жизни. Болдерик жаловался, что в награду за свою  долгую  и  трудную
службу он получает только половинное жалованье контр-адмирала. Полковник был
обижен тем, что его обогнали на службе генералы-выскочки, из коих  некоторые
служили под его начальством; по натуре был он человеком щедрым  и  с  трудом
мог жить на ежегодную ренту, за  которую  продал  свой  патент.  Что  же  до
баронета, то, погрязши в долгах после избирательной борьбы, он вынужден  был
отказаться от своего места в парламенте, а также от права  представительства
графства и отдать свое имение в опеку. Но огорчения его, виновником коих был
он сам, растрогали меня гораздо меньше, чем  огорчения  двух  других,  столь
достойно подвизавшихся на широкой арене, а ныне вынужденных влачить  скучную
жизнь и вариться до конца своих дней в этом  котле  праздности  и  ничтожных
дел.
     Они  уже  давно  отказались  от  лечения  водами,   убедившись   в   их
бесполезности.  Но  состоянию  своего  здоровья  они  не  могут  забавляться
городскими увеселениями. Как же они ухитряются коротать здесь время?  Поутру
они ковыляют в залы пли в кофейню, где играют в вист либо судят да рядят над
"Дженерал  адвертайзер",  а  вечера  убивают  где-нибудь  в   гостях   среди
брюзгливых калек и выживших из ума старух. Так-то обстоит  дело  со  многими
людьми, которым, казалось, было уготовано лучшее будущее.
     Лет десять назад немало достойных, но небогатых семейств,  помимо  тех,
какие приезжали сюда для лечения, селились на жительство в Бате,  где  тогда
можно было жить с удобствами и даже одеваться весьма нарядно, тратя  на  все
это небольшие деньги. Но в безумные наши  дни  это  место  стало  им  не  по
средствам, и теперь они  вынуждены  подумать  о  переезде  в  другой  город.
Кое-кто  уже  бежал  в  горы  Уэльса,  другие  укрылись  в  Экзетере.   Там,
разумеется, их настигнет поток роскоши  и  излишеств,  который  заставит  их
переезжать с места на место до самого  Конца  земли;  а  там,  конечно,  они
должны будут сесть на корабль и отплыть в другие страны.
     Бат  стал  помойной  ямой  распутства  и  вымогательства.  Каждая  вещь
домашнего обихода чрезвычайно  поднялась  в  цене  -  обстоятельство,  коему
нельзя удивляться, если вспомнить, что все здешние жители,  у  которых  есть
хотя бы самые ничтожные деньги, чванятся  тем,  что  держат  открытый  стол,
полагая,  будто  их  славе   споспешествует   потаканье   плутовству   слуг,
находящихся в заговоре с рыночными торговцами, которые, стало быть, получают
столько, сколько запросят.
     Есть здесь богатый выскочка, который платит повару  семьдесят  гиней  в
неделю за то, что тот ему готовит только обед. Это чудовищное безумие  столь
заразительно, что его не избегли даже  отбросы  человечества.  Я  знаю.  что
некий надсмотрщик над неграми с Ямайки заплатил хозяину одной из зал за один
только  чай  и  кофе  для  приглашенных  шестьдесят  пять  гиней,  а  наутро
таинственно исчез из Бата, причем его гости понятия не имели, кто он  такой,
и даже не пытались узнать его имя.
     Такие  случаи  бывают  нередко,  и   каждый   день   изобилует   такими
несуразностями,  слишком  непристойными,  чтобы  мыслящий  человек  мог  ими
позабавиться.
     Но я чувствую, что хандра быстро надвигается на меня, а посему  я  ради
вас кончаю  письмо,  дабы  вы,  дорогой  Дик,  не  имели  повода  проклинать
переписку с вашим
                                                                М. Брамблом.
                                                                Бат, 5 мая


                       Мисс Летиции Уиллис, в Глостер

     Дорогая моя Летти!

     Двадцать шестого числа прошлого месяца я послала вам с почтовой каретой
длинное письмо, из которого вы можете узнать о нашем житье  в  Бате.  Теперь
же, пользуясь сей оказией, посылаю вам две дюжины колец из Бата и прошу  вас
взять себе шесть самых лучших, а остальные  раздайте  по  своему  усмотрению
молодым леди, нашим подругам. Не знаю, одобрите ли  вы  девизы,  из  которых
некоторые мне не совсем по вкусу, но я принуждена была  купить  уже  готовые
кольца.
     Я досадую, что ни вы, ни я не получали больше никаких вестей  от  некой
ведомой  вам  особы,  но,  право  же,   это   не   может   быть   умышленным
пренебрежением! О дорогая моя Уиллпс! У меня рождаются фантастические  мысли
и меланхолические сомнения, которым, однако, не имея сведений,  было  бы  не
великодушно предаваться.
     Дядюшка, подаривший мне очень красивый гранатовый убор, поговаривает  о
поездке в Лондон для нашего увеселения; что, как можете вы себе представить,
будет весьма приятно; но мне так нравится Бат, что, смею  надеяться,  он  не
помыслит о том, чтобы услать отсюда до конца сезона, и однако  -  говорю  по
секрету вам, как другу, -  с  тетушкой  моей  произошло  псчг)  такое,  что,
вероятно, сократит срок пребывания нашего здесь.
     Вчера поутру она отправилась без нас позавтракать  в  одну  из  зал,  а
через полчаса вернулась в большом смятении, захватив с  собою  в  портшез  и
Чаудера. Я полагаю,  что-то,  должно  быть,  случилось  с  этим  злополучным
животным, которое является причиной всех ее треволнений.  Милая  Летти!  Как
печально, что женщина в таких летах и с ее благоразумием дарит  свою  любовь
такому безобразному злому  псу,  который  на  всех  рычит  и  огрызается!  Я
спросила сопровождавшего ее лакея, Джона Томаса, что случилось. Но он только
ухмыльнулся. Послали за известным собачьим доктором, и тот  взялся  излечить
больного при условии, если ему разрешено будет увезти ею к  себе  домой,  но
хозяйка Чаудера не пожелала с ним расстаться. Она приказала кухарке принести
горячую тряпку и собственноручно обмотала ему брюхо. Она и слышать не хотела
о том, чтобы отправиться вечером на бал, и, когда пожаловал к нам сэр  Улик,
не соизволила к нему выйти, а потому он ушел искать себе  другую  даму.  Мой
брат Джерри  посвистывает  и  приплясывает.  Дядюшка  пожимает  плечами  или
принимается хохотать. Тетушка то плачет, то бранится,  а  ее  горничная  Уин
Дженкинс таращит глаза, дивится и ходит с преглупой  физиономией,  снедаемая
любопытством. Что до  меня,  то  я  любопытствую  не  меньше,  чем  она,  но
расспрашивать стесняюсь.
     Может быть, со  временем  тайна  откроется,  так  как  если  что-нибудь
произошло в залах, недолго удастся  хранить  это  в  секрете.  Известно  мне
только, что вчера за ужином мисс Брамбл очень презрительно отзывалась о сере
Улике Маккалигуте и осведомилась у своего брата, намеревается ли он  держать
нас все время в Бате, чтобы мы изнывали здесь от зноя.
     - Нет, сестра Табита, - ответил он с лукавой улыбкой, - мы уедем отсюда
раньше, чем настанет собачья жара, но я не  сомневаюсь,  что  при  некотором
воздержании и благоразумии мы круглый год можем сохранять хладнокровие  даже
в Бате.
     Не понимая смысла этого намека, я не берусь обсуждать его  теперь,  но,
быть может, позднее я смогу дать вам удовлетворительное объяснение,  а  пока
прошу вас без промедления отвечать на мои письма и по-прежнему любить навеки
вам преданную
                                                              Лидию Мелфорд.
                                                              Бат, 6 мая


          Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса

     Итак, мисс Блекерби подняла ложную тревогу и мои деньги спасены? Однако
мне бы хотелось, чтобы ее признание не было преждевременным, ибо, если молва
о том, что я способен сделать ее матерью, могла быть для  меня  лестной,  то
интрига с подобным треснувшим сосудом не делает мне чести.
     В последнем письме я говорил, что мне хотелось  бы  повидать  Куина  во
хмелю в какой-нибудь таверне, которая является храмом веселья и дружбы и где
Куин, как некий жрец Комуса, проявляет по вдохновению  остроту  и  игривость
ума; это удовольствие я получил.
     Я обедал вместе с членами его кружка  в  "Трех  бочках"  и  имел  честь
пересидеть его. Вечером,  в  половине  девятого,  он  был  доставлен  домой,
нагруженный шестью добрыми бутылками кларета, а  так  как  это  произошло  в
пятницу, то он приказал не будить  его  раньше  полудня  в  воскресенье.  Не
думайте, что эти бутылки возымели какое-нибудь действие на  его  способность
вести беседу; нет, она стала еще более занимательной. Правда,  за  несколько
часов до  нашей  разлуки  он  перестал  управлять  своими  конечностями,  но
превосходно сохранил все другие способности, а поскольку  он  делился  любой
причудливой мыслью, как только она рождалась, я был поражен блеском его  ума
и силой его речей. Куин  поистине  услаждает  себя  яствами  и  напитками  и
прослыл таким эпикурейцем в обычном  значении  этого  слова,  что  не  может
довольствоваться столом для простых смертных. Для него это столь, важно, что
он всегда заботится самолично о съестных припасах, и посему каждый, кто  ест
и пьет вместе с ним, может быть уверен в том, что  блюда  будут  лакомые,  а
вина превосходные. Он признает, что слишком привержен чревоугодию,  и  часто
подшучивает над собственной страстью, но в  этой  наклонности  нет  никакого
себялюбия. Он полагает, что  веселая  пирушка  объединяет  добрую  компанию,
веселит дух, распахивает  сердца,  развязывает  языки  и  наилучшим  образом
споспешествует общению. Но мистер Джеме Куин не такой человек, чтобы описать
его в одном письме, а посему я оставлю  его  почивать  и  перейду  к  совсем
другой личности.
     Вы  выразили  желание  поближе  познакомиться  с   нашей   тетушкой   и
предполагали  позабавиться  рассказом  о  ее  отношениях  с   сэром   Уликом
Маккалигутом, но надежды ваши не оправдаются  -  эти  отношения  прервались.
Ирландский баронет - старый пес, который открывается от преследования, когда
почует запах падали.
     Я уже писал вам, что мисс Табита Брамбл девица и ей сорок пять лет.  На
вид она рослая, поджарая, неуклюжая, плоскогрудая  и  сутулая;  лицо  у  нее
желтое и покрыто веснушками, глаза у нее не  серые,  а  зеленоватые,  как  у
кошки, и обычно воспалены, волосы у нее песочного  или,  скорей,  сероватого
цвета; у нее низкий лоб, длинный, острый нос, кончик что в  холодную  погоду
всегда красный, большой рот с увядшими губами, зубы редкие, разного цвета  и
формы и шатаются, а на длинной сморщенной ее шее тысяча морщин.
     Нрав у нее  спесивый,  упрямый,  она  суетна,  высокомерна,  любопытна,
злобна, жадна и скупа. Весьма возможно,  что  ее  природная  суровость  была
отравлена разочарованием в любви, так как ее длительное безбрачие отнюдь  не
вызвано  ненавистью  к  брачной  жизни.  Напротив:  она  землю  рыла,   дабы
освободиться от обидной клички "старая дева".
     Меня еще на свете не  было,  когда  она  зашла  столь  далеко  в  своей
любовной интриге с неким офицером-вербовщиком, что  ее  доброе  имя  {слегка
пострадало. Потом она начала закидывать удочку приходскому викарию,  который
бросал неясные намеки о назначении на церковную должность, зависящую  от  се
брата; но, узнав, что должность уже обещана другому, сей викарий ускользнул,
а мисс Табби в отместку добилась того,  что  его  лишили  и  места  викария!
Следующим ее возлюбленным был лейтенант с военного корабля, наш родственник,
который, не  понимая  прелести  нежной  страсти,  не  выражал  отвращения  к
сочетанию брачными узами с кузиной Табби; но прежде чем все было улажено, он
отправился в плаванье и был убит в бою с французским фрегатом. Тетушка, хотя
она и обманывалась часто в своих надеждах, не впадала еще  в  отчаяние.  Сна
расставила свои ловушки доктору Льюису, коего можно  назвать  fides  Achates
{Верный Ахатес (лат.).} моего дядюшки. По сему случаю она  даже  заболела  и
уговорила дядюшку выступить посредником между нею и его  другом.  Но  доктор
Льюис был осторожен, его нельзя было уловить пустой болтовней, и он  наотрез
отказался  делать  предложение.  И  вот  мисс  Табита  должна   была   вновь
вооружиться терпением после  тщетных  усилий  поссорить  двух  друзей,  и  в
настоящее время она считает за благо быть очень любезной с Льюисом,  который
стал ей необходим как лекарь.
     Однако