умно выпроводил его из комнаты.
     Дядюшка, видя льющуюся  с  меня  воду,  припомнил  все  происшествие  и
спросил, все ли спаслись. Получив утвердительный  ответ,  он  попросил  меня
переодеться в сухое платье и, выпив глоток теплого вина, пожелал, чтобы  его
оставили одного отдохнуть.
     Прежде  чем  пойти  переодеться,  я  осведомился  об  остальных  членах
семейства. Оказалось, что мисс Табита все еще не пришла в себя от испуга и в
изобилии  извергает  воду,  проглоченную  ею.  Ее  поддерживал  лейтенант  в
развившемся парике, с которого капала вода, такой тощий и мокрый, что был он
похож на бога Таммуза, только без осоки, обнимающего Изиду в то  время,  как
та извергает содержимое желудка в  его  урну.  Тут  же  присутствовала  мисс
Дженкинс в широкой ночной рубашке, без чепца и косынки; была  она  не  более
compos mentis {В здравом уме (лат.).}, чем ее хозяйка,  и,  прислуживая  ей,
суетилась без толку, так  что  с  ними  обеими  нашему  Лисмахаго  надлежало
вооружиться всем своим философическим спокойствием.
     Что касается до Лидди, то, казалось, бедная девушка лишилась  рассудка.
Добрая хозяйка дома переодела ее и уложила в постель, но бедняжке  запала  в
голову мысль, что дядюшка ее погиб, и она безутешно рыдала  и  ни  малейшего
внимания не обращала на мои клятвы, что он цел и невредим.
     Услышав шум и узнав о ее опасениях, мистер  Брамбл  пожелал,  чтобы  ее
привели к нему в спальню; когда я передал сие, она бросилась туда полунагая,
с безумным лицом. При виде сидящего в постели сквайра она кинулась  к  нему,
обвила руками его шею и душераздирающим голосом воскликнула:
     - Вы ли это... это вы, дядюшка?.. Дорогой  мой  дядюшка!..  Лучший  мой
друг!.. Отец мой!.. Неужели вы живы? Или это только мечтание  моего  бедного
мозга?
     Достойный Мэтью был так растроган, что невольно прослезился и, целуя ее
в лоб, сказал:
     - Милая Лидди, я надеюсь еще долго пожить на свете, чтобы доказать вам,
как ценю вашу любовь. Но, дитя  мое,  душа  ваша  в  смятении...  Вам  нужен
отдых... Пойдите лягте в постель и успокойтесь.
     - Хорошо, я пойду, - отвечала она, - но мне все еще не верится, что это
правда. Карета была полна воды... дядюшка очутился на самом дне, под нами...
Боже милостивый! Вы были под водой... как же вы оттуда выбрались?  Объясните
мне, а не то я буду думать, что все это обман.
     - Как меня оттуда вытащили - об этом я знаю не больше, чем вы,  дорогая
моя, - отвечал сквайр, - и, сказать по правде, я бы  хотел,  чтобы  мне  все
рассказали.
     Я начал было подробно описывать происшествие, но он не пожелал слушать,
покуда я не переоденусь; потому я успел только сказать ему, что жизнью своею
он обязан мужеству и верности Клинкера, и увел сестру в ее спальню.
     Происшествие это случилось около  трех  часов  дня,  а  примерно  через
полчаса буря улеглась. Но карета наша была сильно повреждена и  нуждалась  в
починке, чтобы мы могли ехать в ней дальше, а потому послали за  кузнецом  и
колесным мастером в ближайший рыночный город, мы же поздравили друг друга  с
тем, что обрели пристанище в трактире, где можно было прекрасно поместиться,
хотя он и находился вдали от почтовой дороги.
     Когда женщины наши понемногу успокоились, а все мужчины были на  ногах,
дядюшка послал за своим слугой и в присутствии Лисмахаго и меня обратился  к
нему со следующими словами:
     - Вы, видно,  порешили,  Клинкер,  не  допускать,  чтобы  я  утонул.  С
опасностью для своей жизни вы меня выудили со дна реки,  а  посему  вам,  по
крайней мере, принадлежат все деньги, бывшие у  меня  в  кармане.  Вот  они,
получайте.
     И он подал кошелек с  тридцатью  гинеями  и  перстень,  стоивший  почти
столько же.
     - Боже сохрани! - вскричал Клинкер.  -  Извините  меня,  ваша  милость.
Пусть я бедняк, но сердце у меня  есть.  Если  б  знала  ваша  милость,  как
возрадовался я, увидав... Да будет благословенно его святое имя, что  избрал
он меня смиренным орудием... Но  что  до  денежной  награды,  то  я  от  нее
отказываюсь... Я только исполнил свой долг... То же самое сделал  бы  я  для
последнего из ближних моих...  То  же  самое  сделал  бы  я  для  лейтенанта
Лисмахаго, или Арчи М'Алпина, или  для  всякого  другого  грешника  на  этом
свете... Но для вашей милости я готов пойти и в огонь и в воду.
     - Пусть так, Хамфри, - сказал сквайр, -  но  если  вы  почитаете  своим
долгом спасать мою жизнь, подвергая опасности свою собственную, то мой долг,
полагаю я, доказать, как я благодарен вам за такую удивительную  преданность
и любовь ко мне. Однако же не думайте, что я считаю  сей  подарок  достойной
наградой за услугу, которую вы  мне  оказали.  Я  решил  закрепить  за  вами
пожизненно тридцать  фунтов  в  год  и  хочу,  чтобы  эти  джентльмены  были
свидетелями данного мною обещания, которое я записал в свою памятную книжку.
     - Боже, помоги мне отблагодарить за все эти милости! - рыдая,  вскричал
Клинкер. - Смолоду был я сирым и нищим. Ваша милость подобрали меня, когда я
был... наг... когда я был... болен  и  покинут  всеми...  Ваша  милость  так
глядит на меня... Я понимаю... не смею ослушаться...  но  сердце  мое  полно
чувством... И если Ваша милость не разрешает мне говорить, я  должен  излить
их в молитве, вознесенной господу за моего благодетеля!
     Когда покинул он комнату, Лисмахаго сказал, что был бы гораздо  лучшего
мнения о его искренности, если бы он не  так  противно  хныкал  и  причитал;
он-де, Лисмахаго, всегда замечал, что  эти  плаксивые  и  богомольные  слуги
бывают сущими лицемерами.
     Мистер Брамбл ни слова  не  ответил  на  это  саркастическое  замечание
лейтенанта, рассерженного тем, что Клинкер в простоте души поставил  его  на
одну доску с М'Алпином и другими грешниками на этом свете.
     Трактирщик, которого призвали, чтобы распорядиться  о  ночлеге,  сказал
сквайру, что весь дом к его услугам, но что  вряд  ли  удостоится  он  чести
принимать у себя сквайра и всех его спутников. Он объяснил нам, что владелец
поместья, живущий неподалеку отсюда, не допустит нас оставаться в  трактире,
когда в собственном его доме есть удобное для нас помещение, и что если б не
обедал он сегодня у соседа, то, без сомнения, пригласил бы нас тотчас же  по
прибытии нашем. Потом принялся он расхваливать этого джентльмена, у которого
служил когда-то дворецким, и описывал  его  как  чудо  доброты  и  щедрости.
Говорил, что он ученейший человек  и  почитается  лучшим  помещиком  в  этих
краях, что есть у него жена, столь же всеми  любимая,  сколь  и  он  сам,  и
единственный сын, подающий большие надежды  молодой  джентльмен,  только  на
днях оправившийся от опасной горячки, которая могла  оказаться  роковой  для
всей семьи, ибо, как уверял  трактирщик,  если  бы  сын  умер,  родители  не
пережили бы своей потери.
     Он еще воспевал хвалу мистеру Деннисону, когда сей джентльмен  подъехал
в почтовой карете  и  одной  наружностью  своею,  казалось,  подтвердил  все
сказанное в похвалу ему. Был он уже в пожилых летах,  но  добрый,  здоровый,
цветущий, с открытым  лицом,  говорившим  о  трезвом  уме  и  добросердечии.
Посочувствовав нам в приключившейся с нами  беде,  он  сказал,  что  приехал
пригласить нас в свой дом, где нам  будет  менее  беспокойно,  чем  в  таком
жалком трактире, и выразил надежду, что наши леди не откажутся поехать в его
коляске, так как до дома его не более четверти мили.
     Дядюшка  мой,  поблагодарив,  как   полагается,   за   такое   любезное
приглашение, вгляделся в него и спросил, не  учился  ли  он  в  Оксфорде,  в
колледже Королевы. Когда же  мистер  Деннисон  с  некоторым  удивлением  дал
утвердительный ответ, наш сквайр воскликнул:
     - Взгляните же на меня! Неужели вы не можете узнать  старого  друга,  с
которым не видались вот уж сорок лет?!
     Джентльмен, взяв его за руку и пристально глядя на него, вскричал:
     - Ну, конечно, я припоминаю  Мэтью  Ллойда  из  Глеморганшира,  который
учился в колледже Иисуса!
     - Хорошая у вас память, любезный друг мой Чарльз Деннисон! - воскликнул
дядюшка, прижимая его к груди  своей.  -  Я  -  тот  самый  Мэтью  Ллойд  из
Глеморгана.
     Клинкер, только что вошедший в комнату с углем для камина, едва услыхав
эти  слова,  уронил  ведерко  на  ногу  Лисмахаго  и  начал   прыгать,   как
исступленный, выкрикивая:
     - Мэтью Ллойд из Глеморгана! О провидение!.. Мэтью Ллойд из Глеморгана!
     Потом, обняв дядюшкины колени, продолжал:
     - Ваша милость должны простить меня... Мэтью Ллойд из  Глеморгана!..  О
боже, сэр!.. Я не могу опомниться!.. Я сойду с ума!
     - Ты, кажется, уже сошел с ума,  -  проворчал  сквайр.  -  Прошу  тебя,
Клинкер, успокойся. Что случилось?
     Хамфри, порывшись за пазухой, вытащил старую деревянную табакерку  и  с
трепетом подал хозяину, который, открыв ее,  достал  маленькую  сердоликовую
печатку и две бумажки. При  виде  их  он  вздрогнул,  изменился  в  лице  и,
просмотрев бумаги, вскричал:
     - Как?.. Что?.. Где тот, о ком здесь упоминается? Клинкер, колотя  себя
в грудь, едва мог выговорить:
     - Здесь... здесь... здесь, Мэтью Ллойд, как показано в  бумаге.  Хамфри
Клинкером звали того кузнеца, который взял меня в ученье.
     - А кто дал вам эти бумаги? - быстро спросил дядюшка.
     - Бедная моя мать на смертном одре, - отвечал тот.
     - А как звали вашу мать?
     - Дороти Твайфорд, с разрешения вашей милости! Работала она за  стойкой
в трактире под вывеской "Ангел" в Чиппенхеме.
     - Почему же эти бумаги не были предъявлены раньше?
     - Мать сказывала мне, что писала в Глеморганшпр, когда  я  родился,  но
никакого ответа не получила, а потом, как стала она справляться,  оказалось,
что нет такого человека в этом графстве.
     - Значит, потому только, что я переменил имя и в то самое  время  уехал
за границу, твоя бедная мать и ты были обречены на  нищету  и  горе!  Как  я
потрясен последствиями моего безумия!
     Потом, положив руку на голову Клинкера, он добавил:
     - Встаньте, Мэтью Ллойд! Джентльмены! Вы свидетели того,  как  обвиняют
меня грехи моей молодости. Вот  распоряжение  с  моею  подписью  и  печатка,
которую я оставил по просьбе этой женщины, а вот бумага о крещении  ребенка,
подписанная приходским священником.
     Все присутствующие немало дивились такому открытию, а  мистер  Деннисон
шутливо поздравил и отца и сына; я  же  крепко  пожал  руку  новообретенному
двоюродному брату, а Лисмахаго приветствовал его сквозь  слезы,  ибо  только
что прыгал по комнате, ругался на чистом шотландском языке и мычал  от  боли
после того, как на ногу ему упало ведерко с углем. Клялся он даже вытряхнуть
душу из тела этого сумасшедшего парня, но после неожиданного оборота событий
пожелал ему счастья. прибавив, что сам он к этому  делу  причастен,  ибо  по
причине сего открытия едва не лишился большого пальца на ноге.
     Мистер Деннисон пожелал  узнать,  почему  дядюшка  переменил  имя,  под
которым  он  известен  был  в  Оксфорде,  и  наш  сквайр  следующим  образом
удовлетворил его любопытство:
     - Я унаследовал поместье  моей  матери  в  Глеморганшире  и  принял  ее
фамилию Ллойд. Достигнув же  совершеннолетия,  я  продал  эту  землю,  чтобы
очистить от долгов отцовское имение, и снова стал носить настоящее мое  имя.
Итак, ныне я - Мэтью Брамбл из Брамблтон-Холла в  Монтмаутшире,  а  это  мой
племянник Джереми Мелфорд из Белфилда в графстве Глеморган.
     В эту  минуту  вошли  в  комнату  леди,  и  он  представил  их  мистеру
Деннисону: мисс Табиту - как свою сестру, а Лидди  как  племянницу.  Пожилой
джентльмен  приветствовал  их  весьма  сердечно  и,  кажется,  был   поражен
наружностью моей сестры, ибо то и дело на нее посматривал с  удивлением,  но
не без удовольствия.
     - Сестра, - сказал дядюшка, - перед вами - бедный родственник,  который
ищет вашего благоволения. Бывший Хамфри Клинкер превратился в Мэтью Ллойда и
притязает на честь быть вашим родственником по крови. Короче  сказать,  этот
плут - дикая яблонька, мною самим посаженная во  дни  разгула,  когда  кровь
кипела в жилах.
     Тем временем Клинкер опустился  на  одно  колено  перед  мисс  Табитой,
которая искоса посматривала на него; с  волнением  обмахиваясь  веером,  она
порешила после недолгой борьбы с собою протянуть ему руку для  поцелуя  и  с
видом скромницы промолвила:
     - Брат, вы тяжко согрешили, но я надеюсь, что вы доживете до того  дня,
когда откроется вам безумие деяний ваших. С прискорбием должна сказать,  что
молодой человек, которого признали вы  сегодня  своим  сыном,  исполнен,  по
милосердию божию,  веры  и  благочестия  более,  нежели  вы  со  всею  вашей
кощунственной премудростью, хотя вам не раз  представлялся  удобный  случай.
Право же, мне кажется, что в глазах его и в кончике  носа  есть  сходство  с
моим дядюшкой Ллойдом из  Флуидуэллина,  а  длинный  подбородок  точь-в-точь
такой, как у нашего родителя. Брат, раз вы уже переменили его имя, то, прошу
вас, перемените и платье: непристойно носить ливрею тому, в чьих жилах течет
наша кровь.
     Лидди, кажется, была очень довольна таким приращением нашего семейства.
Она  подала  ему  руку,  уверяя,  что  всегда  будет  гордиться  родством  с
добродетельным   молодым   человеком,    который    многократно    доказывал
благодарность свою и преданность ее дядюшке.
     Мисс Уинифред Дженкинс, крайне взволнованная и не знающая, дивиться  ли
ей этому событию или  страшиться,  как  бы  не  потерять  своего  любезного,
воскликнула хихикая:
     - Желаю вам благополучия, мистер Клинкер, то бишь Флойд...  хи-хи-хи!..
Теперь вы так возгордитесь, что на нас, бедных, служивших вместе с  вами,  и
поглядеть не соизволите,
     Клинкер чистосердечно признался, что он в восторге от ниспосланного ему
счастья, превышающего его заслуги.
     - Но могу ли я возгордиться? - прибавил  он.  -  Я  человек  ничтожный,
зачатый во грехе, рожденный в бедности, воспитанный  в  приходском  работном
доме и обучавшийся в кузнице!.. Если покажется вам,  мисс  Дженкинс,  что  я
загордился, прошу вас, напомните мне, каков я был, когда впервые увидел  вас
на дороге между Чиппенхемом и Мальборо.
     Когда  обсудили  сие  знаменательное  событие   к   удовольствию   всех
участников, небо прояснилось, наши леди отказались ехать в коляске, и все мы
пошли пешком к дому мистера Деннисона, где для нас уже приготовлен  был  чай
его супругою, любезной матроной, которая приняла нас с крайним радушием. Дом
у них старомодный, построенный без плана, но поместительный и удобный. Южной
стороною он обращен к реке, до которой не  больше  ста  шагов,  а  к  северу
расположен по отлогому холму сад; лужайки и дорожки содержатся в  образцовом
порядке, и вид всей местности пасторальный и романический.
     Мне еще не довелось увидеть  молодого  джентльмена,  который  гостит  у
приятеля-соседа, а домой ожидают его только завтра.
     Сейчас в ближайший рыночный город отправляется человек  с  письмами  на
почту, а потому я пользуюсь случаем препроводить вам  описание  сегодняшнего
дня, столь чреватого  событиями;  признайтесь,  что  я  подаю  вам  их,  как
бифштекс в трактире Долла, "с пылу с жару", запросто и не приукрашая, а так,
как припоминаются они вашему
                                                               Дж. Мелфорду.


                               Доктору Льюису

     Любезный Дик!

     С той поры, как я в  последний  раз  вас  беспокоил,  произошли  разные
события; о некоторых из них следует поговорить особливо, и о них  я  поведаю
вам устно, но есть и другие, столь занятные, что хранить in  petto  {В  душе
(итал.).} до встречи я никак не могу.
     Да  будет  вам  ведомо:  можно  было  поставить  тысячу  фунтов  против
шестипенсовика,  что  в  настоящее  время  вместо  чтения  моего  письма  вы
приводили бы в исполнение мое завещание!
     Два дня назад наша карета опрокинулась посредине быстротекущей реки,  и
я спасен был с превеликим трудом только благодаря храбрости, расторопности и
присутствию духа слуги моего Хамфри Клинкера.  Но  сие  еще  не  есть  самое
удивительное в упомянутом приключении. Дело в том, что Хамфри  Клинкер  есть
не кто  иной,  как  Мэтью  Ллойд,  побочный  сын  некоего  Мэтью  Ллойда  из
Глеморгана, ежели вы знавали сего человека!
     Итак, вы видите, доктор, что,  невзирая  на  вашу  философию,  валлийцы
отнюдь не лишены разума, когда они приписывают узам крови великое  значение.
Но о сем предмете мы побеседуем при случае.
     Но это не единственное открытие, первопричиной коего было случившееся с
нами  бедствие.  Нам  посчастливилось  выбраться  на  гостеприимные  берега.
Владельцем  поместья  оказался  Чарльз  Деннисон,  наш  повеса-сотоварищ  по
Оксфорду.  Теперь  мы  благополучно  проживаем  в  доме  этого  джентльмена,
достигшего  вершины  деревенского  блаженства,  которого  я  добивался   лет
двадцать всуе. Ему выпало счастье получить супругу, подходящую ему  во  всех
отношениях; нежную, великодушную и добросердечную. Сверх того  она  обладает
недюжинным умом, мужеством и скромностью и  удивительной  способностью  быть
его собеседницей, наперсницей, советчиком и помощницей во всех трудах его.
     У этой превосходной четы есть один-единственный сын, лет  девятнадцати,
юноша, какого только можно было бы просить у бога для увенчания их  счастья.
И  ничто  не  смущает  их  счастья,  кроме  забот  и  опасений  за  жизнь  и
благополучие обожаемого их чада.
     Старинный  наш  приятель  имел  несчастье   родиться   младшим   сыном,
предназначен был стать законоведом и даже начал выступать в суде, но сам  не
почел себя способным блистать на этом поприще и питал мало склонности к сему
занятию. С отцом он не поладил, ибо женился по любви, не помышляя о  богатом
приданом, и потому не имел никакого  дохода,  кроме  того  только  -  весьма
скудного, - который приносило ему хождение по  делам;  ожидаемое  приращение
семейства повергло его в беспокойство. Тем временем умер его отец,  которому
наследовал старший сын, олух, большой любитель охоты на лисиц; забросив  все
свое хозяйство,  он  умел  только  угнетать  и  обижать  слуг  и  в  течение
нескольких лет довел имение до такого состояния, что  от  полного  разорения
спасла его смерть от горячки, непременного следствия разгульной жизни.
     Чарльз, с полного одобрения жены, порешил немедля  прекратить  хождение
по судам и удалиться в деревню, хотя от такого намерения каждый, у  кого  он
спрашивал совета, решительно  его  отговаривал.  Те,  кто  был  уже  умудрен
опытом, уверяли, что в деревне придется ему тратить вдвое больше денег,  чем
приносило его имение; уверяли, будто он, чтобы жить, как джентльмен,  должен
будет завести кареты и лошадей, и собак,  и  соответствующее  число  слуг  и
держать хороший стол для приема соседей;  что  занятие  сельским  хозяйством
есть тайна, ведомая только тому, кто  знал  его  с  колыбели,  и  успех  сих
занятий зависит  не  только  от  ума  и  трудолюбия,  но  и  от  упорства  и
рачительности, чего никак  невозможно  ждать  от  джентльмена,  а  посему-де
попытки джентльменов всегда кончались неудачей, и многие из тех, кто  тщился
вести хозяйство у себя в имении, разорялись начисто. Уверяли даже,  что  ему
дешевле будет покупать сено и овес для скота и лошадей и доставать на  рынке
живность, яйца, зелень и любые предметы домашнего обихода,  чем  добывать  у
себя дома.
     Сии уверения не отвратили мистера Деннисона, ибо они зиждились  главным
образом на предположении, что он вынужден  будет  вести  жизнь  беспутную  и
расточительную, которую он  и  его  супруга  в  равной  степени  ненавидели,
презирали  и  вознамерились  избегать.  Он  ставил  своей  целью  сохранение
телесного здоровья, спокойствия духа и  особливо  семейного  мира  и  покоя,
которого не может смутить  недостаток  в  деньгах  и  нарушить  страх  перед
бедностью.
     Он был весьма