чаю  мы  слушали  сонату,  исполненную  на
клавикордах леди Балфорд, которая прекрасно поет и играет, но  что  касается
до слуха сэра Томаса, то он у  него  как  у  осла,  хотя  он  и  притворялся
восхищенным и просил жену спеть для нас ариетту собственного  ее  сочинения.
Однако ж едва начала она исполнять эту ариетту, как и он,  и  мировой  судья
заснули, но как только она перестала играть, баронет, всхрапнув, проснулся и
воскликнул:
     - О cara! {Дорогая (итал.).} Ну, что  скажете,  джентльмены?  Можно  ли
говорить после этого о ваших Перголези и Корелли?
     Тут он подпер языком щеку и скосил один глаз  на  доктора  и  на  меня,
сидевших по левую его руку.  Эту  пантомиму  он  завершил  громким  хохотом,
всегда готовым к его услугам. Несмотря  на  свой  недуг,  за  ужином  он  не
постился и не только не отказывался от стаканчика, когда пили за  чье-нибудь
здоровье, но даже поощрял гостей примером своим и уговорами быстрее  осушить
рюмки.
     Вскоре я  приметил,  что  доктор  был  для  баронета  человеком  весьма
необходимым. Он был как бы оселком для его остроумия, мишенью для стрел  его
сатиры и помогал ему в разных  забавных  проделках,  которые  они  иной  раз
придумывали, чтобы потешиться над гостями. Судья Фрогмор прекрасно  подходил
для таких философических забав. Дебелый и тучный,  чванливый  и  глуповатый,
Тин с недюжинным прилежанием изучал Борна, но лучше всего  изучил  искусство
жить, то бишь хорошо есть.
     Эта жирная дичина часто доставляла нашему  хозяину  случай  поохотиться
всласть, да и в тот вечер он не раз принимался за судью не  без  успеха,  но
особенно разжигали страсть баронета  к  насмешкам  разговоры,  наружность  и
обхождение Лисмахаго, над которым он пробовал подшутить и  так  и  сяк.  Тут
вспомнилось мне виденное некогда сражение молодой  гончей  со  старым  ежом.
Собака перевертывала его с боку на бок, прыгала, лаяла и рычала,  но  стоило
ей попытаться его куснуть, как игла вонзалась ей в морду, и пес  отступал  в
явном замешательстве.
     Лейтенант, если его не задевают,  неизменно  покажет  обществу  смешные
свои  стороны,  но  если  кто-нибудь  старается  поставить  его  в   смешное
положение, он становится упрямым, как мул, и непокладистым, как  необученный
слон.
     Немало подшучивали над мировым  судьей,  который  поужинал  чрезвычайно
плотно и, между прочим, съел большую тарелку жареных  грибов;  не  успел  он
покончить с ними, как доктор с нарочитой серьезностью заметил, что эти грибы
относятся к  роду  шампиньонов  и  на  иных  людей  действуют,  как  отрава.
Испуганный этими словами мистер  Фрогмор  с  беспокойством  спросил,  почему
доктор по доброте своей не уведомил его раньше. Лекарь отвечал, что судья ел
их с большой охотой, а потому он и не сомневался в том, что тот  привычен  к
этому блюду, но теперь,  приметив  его  опасения,  предписывает  ему  стакан
лечебной воды. Судья тотчас же осушил стакан и в  страхе  и  смятении  пошел
спать.
     В полночь отвели нас в предназначенные нам спальни, и через  полчаса  я
уже крепко спал, но часа в три утра меня разбудил отчаянный вопль:  "Пожар!"
Вскочив с постели, я в одной рубашке бросился  к  окну.  Ночь  была  темная,
ненастная, а во дворе метались полуодетые люди с факелами и фонарями, весьма
как будто испуганные. Быстро одевшись, я сбежал  вниз  и  узнал,  что  огнем
охвачена только  задняя  лестница,  ведущая  в  отдельные  покои,  где  спал
Лисмахаго.
     К тому времени лейтенанта уже разбудили крики,  раздававшиеся  под  его
окном, которое находилось во втором этаже, но в темноте он не  мог  отыскать
одежду, а дверь его комнаты оказалась запертой снаружи. Слуги  кричали  ему,
что в доме побывали  грабители,  что,  без  сомнения,  негодяи  утащили  его
платье, заперли дверь и подожгли дом, ибо лестница охвачена пламенем.  Попав
в беду, злосчастный лейтенант  метался  нагишом  по  комнате,  как  белка  в
клетке, то и дело высовывая голову из окна и умоляя о помощи.
     Наконец вынесли в креслах самого баронета, а вместе с ним вышли дядюшка
и вся семья, не исключая и нашей тетушки Табиты, которая визжала, вопила  и,
как сумасшедшая, рвала  на  себе  волосы.  Сэр  Томас  уже  приказал  слугам
принести длинную лестницу, которую приставили к окну  лейтенанта,  и  теперь
баронет с жаром уговаривал его спуститься. Но никакой  нужды  в  красноречии
для убеждения Лисмахаго не было, ибо он, не мешкая, вылез из окна и орал  во
все горло, умоляя покрепче держать лестницу.
     Несмотря на серьезный повод для тревоги, невозможно было удержаться  от
смеха, созерцая сию картину. Жалкая фигура  лейтенанта  в  одной  рубашке  и
стеганом ночном колпаке, подвязанном под  подбородком,  длинные,  худые  его
ляжки и ягодицы, открытые ветру,  представляли  весьма  живописное  зрелище,
озаренное факелами и фонарями, которые  держали  слуги,  освещая  ему  путь.
Вокруг лестницы собрались все, кроме баронета, который сидел в кресле и то и
дело восклицал:
     -  Боже,  смилуйся  над  нами!..  Спаси  жизнь   этого   джентльмена!..
Осторожней спускайтесь, дорогой лейтенант! Не оступитесь!.. Держитесь обеими
руками за лестницу!.. Вот так!.. Прекрасно, дорогой  мой!..  Браво!..  Сразу
видно старого вояку! Принесите  одеяло...  принесите  теплое  одеяло,  чтобы
закутать его бедное тело! Согрейте постель в зеленой комнате!..  Вашу  руку,
дорогой лейтенант!.. От всей души рад видеть тебя целым и невредимым!
     Спустившись по лестнице, Лисмахаго попал в объятия своей  возлюбленной,
которая, вырвав одеяло у одной из служанок, окутала им его тело.  Двое  слуг
подхватили его под руки, а служанка проводила в зеленую комнату, куда  пошла
и мисс Табита, чтобы проследить, как уложат его в  постель.  Во  время  этой
церемонии он не проронил ни слова, но бросал весьма суровые  взгляды  то  на
одного, то на другого из зрителей, которые собрались потом в  столовой,  где
мы ужинали, и поглядывали друг на друга с удивлением и любопытством.
     Когда баронета усадили в кресло, он  схватил  дядюшку  за  руку,  долго
хохотал во все горло, а потом воскликнул:
     - Мэт, увенчайте меня дубовыми листьями,  плющом,  лаврами,  петрушкой,
чем хотите, и признайтесь, что эта проказа была coup de  maitre!  {Мастерски
проведенное дело (франц.).} Xa-xa-xa! Camisicata, stagliata, beffata! O  che
roba {Рубашка, лестница, ветер! Вот потеха! (искаж. итал.).} Ну  и  картина!
Ну и карикатура! О, будь тут Роза, Рембрандт, Скалькен! Ей-богу, не  пожалел
бы я сотни гиней, только бы ее написали! То  ли  прекрасное  нисхождение  со
креста, то ли восхождение на виселицу! А свет  и  тени!  А  толпа  внизу!  А
выражение лица наверху! Какое лицо! Обратили внимание на это лицо? Xa-xa-xa!
А ноги, а мышцы... Каждый палец на ноге выражал ужас! Xa-xa-xa! А потом  это
одеяло! Вот так  костюм!  Святой  Андрей!  Святой  Лазарь!  Святой  Варавва!
Xa-xa-xa!
     - Так, значит, это была всего-навсего ложная тревога? - очень  серьезно
спросил мистер Брамбл. - Нас подняли с постели, перепугали чуть не до смерти
только ради шутки!
     - Да ведь шутка-то какова! - воскликнул наш хозяин. - Вот так потеха! А
какой denouement! {Конец (франц.).} Какая catastrophe! {Развязка  (в  пьесе)
(франц.).}
     - Имейте терпение, - отвечал наш сквайр, - мы еще не видали катастрофы,
и дай бог, чтобы эта комедия не кончилась трагедией. Лейтенант - один из тех
мрачных людей, которые совсем  не  понимают  смешного.  Сам  он  никогда  не
смеется, да и другим не позволяет над собой смеяться. К тому же если человек
и выбран был подходящий, то, по совести сказать, шутка была слишком жестока.
     - Черт возьми! - вскричал баронет. - Будь он  МОЕМ  родным  отцом,  все
равно я бы ему не спустил. А уж другого  такого  человека  не  сыщешь  и  за
полвека.
     Тут вмешалась  мисс  Табита  и,  ощетинившись,  объявила,  что  она  не
понимает, почему мистер Лисмахаго больше подходит для таких шуток,  чем  сам
баронет, и что она очень опасается, не убедится ли баронет весьма скоро, как
он  ошибся   в   этом   человеке.   Баронет   был   немало   смущен   такими
предостережениями и заявил, что Лисмахаго должен  быть  настоящим  варваром,
если его не потешила такая  удачная  и  забавная  затея.  Тем  не  менее  он
попросил мистера Брамбла и его сестру образумить лейтенанта, и к его просьбе
присоединилась  леди  Балфорд,  которая  не  преминула  прочитать   баронету
поучение о неуместности его поступка, которое  он  выслушал,  выражая  одной
половиной своего лица покорность, а другой усмешку.
     Вторично улеглись мы спать, и, прежде  чем  я  проснулся,  дядюшка  уже
побывал в зеленой комнате  у  Лисмахаго  и  привел  ему  такие  убедительные
доводы, что, когда мы собрались в зале, тот казался  совсем  умиротворенным.
Извинения баронета он принял очень милостиво и  даже  выразил  удовольствие,
узнав, что споспешествовал общему  веселью.  Сэр  Томас,  заливаясь  смехом,
пожал ему руку и, в знак полного примирения, попросил у него понюшку табаку.
Лейтенант, сунув руку в карман камзола,  вытащил  вместо  своей  шотландской
табакерки из бараньего рога прекрасную  золотую  табакерку,  увидав  которую
сказал:
     - Тут какая-то ошибка.
     - Никакой ошибки нет! -  воскликнул  баронет.  -  Честный  обмен  -  не
грабеж! Сделайте мне одолжение, лейтенант, разрешите оставить на память вашу
табакерку.
     - Сэр, моя табакерка к вашим услугам, - отвечал  лейтенант,  -  но  эту
вещь я никак не могу принять. Это смахивает на преступление  против  законов
чести. И почем знать? Может  быть,  и  тут  кроется  новая  шутка,  а  я  не
расположен больше выступать на театре. Я  не  посмею  прикоснуться  к  вашим
карманам, а потому прошу вас взять ее собственными руками.
     С суровым видом он отдал табакерку баронету,  а  тот  не  без  смущения
принял ее и возвратил лейтенантову табакерку, которую желал оставить у  себя
не иначе, как в обмен на свою.
     Этот случай мог омрачить беседу, как вдруг  дядюшка  мой  заметил,  что
судьи Фрогмора не видно было ни во время ночной тревоги,  ни  теперь,  когда
все сошлись вместе. Услыхав имя Фрогмора, баронет вскричал:
     - Черт подери! А я и позабыл о судье!  Пожалуйста,  доктор,  пойдите  и
притащите его из его конуры.
     Потом, захохотав  так,  что  брюхо  у  него  заколыхалось,  он  объявил
лейтенанту, что тот не один был действующим лицом в драме,  разыгранной  для
увеселения общества, в чем сам  сейчас  убедился.  Что  касается  до  ночной
комедии, то она не могла потревожить судью,  которого  нарочно  поместили  в
дальнем конце дома, где не слышно было шума, и вдобавок усыпили опиумом.
     Через несколько минут в залу привели судью в ночном колпаке  и  широком
халате; он мотал головой и жалобно стонал.
     - Господи Иисусе! - воскликнул баронет. - Что случилось, сосед Фрогмор?
Вид у вас такой, будто вы не жилец на этом свете. Усадите его  осторожно  на
диван. Бедный джентльмен! Помилуй нас, господи!  Почему  он  такой  бледный,
желтый да раздутый?
     - Ох, сэр Томас!  -  вскричал  судья.  -  Кажется,  пришел  мой  конец!
Прикончат меня эти грибы, которые я ел за вашим столом. Ах! Ох! Ух!
     - Помилуй бог! Полно, дружище, подбодрись! Каково у тебя с желудком, а?
- осведомился Балфорд.
     На этот вопрос судья ничего не ответил, но  распахнув  халат,  показал,
что камзол не сходится у него на животе на добрых пять дюймов.
     - Да сохранит нас бог!  -  воскликнул  сэр  Томас.  -  Какое  печальное
зрелище! Никогда не видывал я, чтобы человека так вдруг раздуло,  разве  что
он уже помер или при смерти. Доктор, неужели нельзя помочь этому бедняку?
     - Не думаю, чтобы случай был безнадежный, - отвечал лекарь, - но  я  бы
посоветовал мистеру Фрогмору не мешкая привести в порядок  все  дела.  Пусть
придет священник и помолится вместе с  ним,  а  я  тем  временем  приготовлю
клистир и рвотное.
     Судья, испуганно вращая глазами, воскликнул с жаром:
     - Да помилует нас бог! Да помилует нас Христос! Потом начал именем бога
заклинать лекаря поторопиться.
     - Мирские дела у меня все в порядке,  кроме  одной  закладной,  которая
должна перейти к моим наследникам, - сказал он. - Но бедная моя душа! Бедная
моя душа! Какая участь ждет бедную мою душу? Окаянный я грешник!
     - Прошу тебя,  дружище,  успокойся,  -  сказал  баронет.  -  Уповай  на
бесконечное милосердие божие. Тяжких грехов нет у тебя на совести, разве что
сам черт тебя попутал.
     - Не поминайте черта! - вскричал устрашенный Фрогмор. - Грехов  у  меня
столько, что никому и  не  снилось.  Ах,  друг  мой,  я  был  лукав,  лукав,
дьявольски лукав! Не теряя времени, пошлите за священником и уложите меня  в
постель, ибо я отбываю в вечность.
     Двое слуг подняли его с дивана и, поддерживая под руки, повели назад  в
спальню, но, прежде чем выйти из залы, попросил он добрых людей молиться  за
него.
     - Пусть мой пример послужит вам предостережением, - добавил  он.  -  Я,
как цветок полевой, скошен во цвете лет. И да простит вам  бог,  сэр  Томас,
что вы за своим столом угощаете такой ядовитой дрянью.
     Едва увели его и он не мог более нас слышать,  как  баронет  разразился
неудержимым смехом, коему вторило и большинство  присутствующих.  Но  нам  с
трудом  удалось  удержать  добрую  леди,  которая  порывалась   вывести   из
заблуждения болящего, открыв ему, что, покуда он спал, камзол  его  ушили  с
помощью лекаря и что  расстройство  в  желудке  и  кишках  вызвано  вином  с
сурьмой, которое выпил он накануне вечером вместо лечебного питья. Леди, как
видно, боялась, что опасения его за жизнь и в самом деле  могут  привести  к
смерти. Но баронет клялся, что судья не такая уж курица,  а  упрямый  старый
мошенник, который долго еще будет жить  на  свете  и  досаждать  всем  своим
соседям. Расспросив о нем, мы узнали, что нрав его не дает ему  права  ждать
сострадания или уважения, а потому и не стали чинить баронету препятствий  в
его забаве.
     Клистир был поставлен проживавшей в доме старухой, бывшей нянькой  сэра
Томаса, а сверх того больному дали настойку из морского лука, дабы  ускорить
действие вина с  сурьмой,  замедленное  опиумом,  принятым  на  ночь.  Судью
посетил священник, который прочитал молитвы и завел  речь  о  состоянии  его
души, как вдруг начали действовать лекарства, и  пришлось  священнику  вести
утешительную беседу, затыкая при этом нос. Его примеру последовали баронет и
я, когда вошли вместе с доктором в спальню и застали Фрогмора восседающим на
стульчаке и разгружающимся  с  обоих  концов.  В  краткие  промежутки  между
позывами он взывал о милосердии, исповедовался в своих грехах  или  вопрошал
священника, что думает он о его душе, а священник  отвечал  торжественным  и
гнусавым голосом, отчего зрелище это казалось еще забавнее.
     После того как  рвотное  возымело  свое  действие,  вмешался  доктор  и
приказал снова уложить  больного  в  постель.  Пощупав  у  судьи  пульс,  он
объявил, что большая часть яда извергнута, и, дав ему успокоительное  питье,
уверил его, что питает великую  надежду  на  выздоровление.  Эту  счастливую
весть судья выслушал со слезами радости и клялся, буде он оправится, век  не
забывать, что жизнью обязан искусству и заботливому уходу доктора,  которому
с жаром пожимал руки. После сего оставили мы его отдыхать.
     Нас упрашивали подождать  до  обеда,  чтобы  были  мы  свидетелями  его
воскрешения, но дядюшка желал уехать  до  полудня  и  засветло  вернуться  в
город. Тем временем леди Балфорд повела нас в сад  осмотреть  рыбный  садок,
только что оконченный, о котором мистер Брамбл отозвался, что  находится  он
слишком близко от залы, где баронет пребывал сейчас один и дремал  в  кресле
после утренних своих подвигов.
     Откинувшись на спинку кресла, он лежал, обернув фланелью покоившиеся на
стуле ноги, как  вдруг  дверь  с  шумом  распахнулась,  в  комнату  ворвался
лейтенант Лисмахаго с лицом, искаженным ужасом, и закричал во всю глотку:
     - Бешеная собака! Бешеная собака!
     Подняв оконную  раму,  лейтенант  выпрыгнул  в  сад.  Разбуженный  этим
отчаянным криком, сэр Томас вскочил, забыл о  своей  подагре  и,  подчиняясь
какой-то бессознательной силе, последовал примеру  лейтенанта  и  не  только
вылетел из окна, подобно стреле, пущенной из лука, но, не успев  опомниться,
бросился в пруд и очутился по пояс в воде. Тогда лейтенант начал орать:
     - Боже, смилуйся над нами! Пощади  этого  джентльмена!  Ради  бога,  не
оступитесь, дорогой мой! Принесите теплые одеяла! Закутайте его бедное тело!
Согрейте постель в зеленой комнате!
     Леди Балфорд была как громом поражена тем,  что  случилось,  изумленные
гости молча таращили глаза, а тем временем слуги поспешили на помощь  своему
хозяину, который, не проронив  ни  слова,  дозволил  отнести  себя  в  залу.
Поспешно переодели его в сухое платье и закутали фланелью,  дали  сердечного
лекарства и поместили его in statu quo {В то  же  положение,  что  и  раньше
(лат.).}, а одной из служанок приказано было  растирать  ему  ноги,  каковая
операция как будто привела  в  порядок  рассеянные  его  чувства,  и  доброе
расположение духа вернулось к нему.
     Когда мы вошли вслед за ним в комнату, он  окинул  каждого  из  нас  по
очереди каким-то смеющимся  взором,  но  с  особым  вниманием  посмотрел  на
Лисмахаго, который предложил ему  понюшку  табака  и,  когда  тот  молча  ее
принял, произнес:
     -  Сэр  Томас  Балфорд,  за  все  ваши  милости  я  вам   чувствительно
благодарен, а за некоторые из них я постарался отплатить  собственною  вашей
монетой.
     - Дай мне твою руку! - воскликнул баронет. - Ты мне уплатил  не  только
все сполна, но на руках у меня остались еще излишки,  и  вот  в  присутствии
всех гостей я обещаю рассчитаться с тобой.
     Потом он от души расхохотался, будто радуясь полученному им  возмездию.
Но у леди  Балфорд  был  очень  серьезный  вид;  по  всей  вероятности,  она
полагала, что лейтенант в гневе своем хватил через край, ибо супруг  ее  был
калекой; однако же, говорит пословица, как аукнется, так и откликнется.
     Когда-то  я  видел,  как  ручной  медведь,  весьма   забавный,   покуда
обходились с ним хорошо, превратился в свирепого дикого зверя,  когда  стали
его дразнить на потеху зрителям. Что до Лисмахаго, то, кажется,  он  считал,
что испуг и холодная ванна пойдут больному на  пользу.  Но  доктор  высказал
опасение, как бы  подагра  от  сильного  потрясения  не  перешла  из  ног  в
какие-нибудь другие более важные для жизни органы.
     Я был бы очень огорчен, если бы сбылось это пророчество о судьбе нашего
шутника хозяина, который, прощаясь с мисс Табитой, выразил надежду, что  она
вспомнит о нем, когда будет раздавать свои подвенечные банты, ибо он  немало
потрудился для того, чтобы испытать достоинства и отвагу лейтенанта.
     В конце концов, боюсь я, как бы наш сквайр не пострадал больше всех  от
проказ баронета, ибо для его здоровья отнюдь не полезны ночные тревоги. Весь
день он зевал и дрожал от озноба и спать лег не  поужинав.  Итак,  завтра  -
благо квартира у нас хорошая - мы, вероятно, останемся здесь на отдых,  а  в
таком случае вы хоть на денек избавитесь от преследующего вас письмами
                                                               Дж. Мелфорда.
                                                               3 октября


                      Мисс Мэри Джонс, Брамблтон-Холл

     Милая Мэри!

     Мисс Лидди по доброте своей пошлет мое письмо со своим до  Глостера,  а
там уж передаст его вам в руки возчик. Хоть бы уж бог привел нас в целости в
Монтмаутшир, потому как я совсем истрепалась  от  переездов.  Сушчую  правду
говорит пословица: век живи, век учись. Ох, милая  моя,  чево  я  только  не
навидалась и не наслушалась! Нет ничего прочного на этом свете. Кто  бы  мог
подумать, что хозяйка после всяческих трудов,  потраченных  во  спасение  ее
дарогой души,