окло  тучами,  и  дело  едва  не
расстроилось из-за размолвки между будущим зятем и шурином; однако же теперь
все уладилось.
     Несколько  дней  назад  мы  с   дядюшкой,   поехав   навестить   одного
родственника, встретились у него  в  доме  с  лордом  Оксмингтоном,  который
пригласил нас отобедать с ним  на  следующий  день,  а  мы  предложение  это
приняли. Итак, оставив женщин наших  на  попечение  Лисмахаго  на  постоялом
дворе, где  провели  прошлую  ночь,  в  маленьком  городке,  находящемся  на
расстоянии мили от дома его лордства, прибыли мы туда в  назначенный  час  к
изысканному  обеду;  стол  был  накрыт  с  нарочитой  пышностью  человек  на
двенадцать, из коих мы никого прежде не видели.
     Его лордство гораздо более примечателен своей гордыней и причудами, чем
умом  и  радушием;  и  в  самом  деле,  он,  кажется,  считал  своих  гостей
неодушевленными предметами, чтобы сам он  мог  сиять  среди  них,  а  они  -
отражать блеск его великолепия. Много было величия,  но  никакой  учтивости;
великое множество было хвалебных речей, но беседы не завязывалось.
     Прежде чем убрали десерт, наш вельможный хозяин провозгласил три  тоста
за здоровье всех нас, потом,  потребовав  бокал  вина  и  поклонившись  всем
гостям, пожелал нам доброго вечера. Этим  он  дал  знак  собравшимся  встать
из-за стола, и они тотчас повиновались все, исключая нашего сквайра, который
был глубоко возмущен такой манерой прощаться с гостями. Он  то  бледнел,  то
краснел, молча кусал губы, но не вставал со  стула,  так  что  его  лордство
принужден был намекнуть нам о том еще раз и сказать, что  рад  будет  видеть
нас в другое время.
     - Но самое удобное время - сейчас! - воскликнул мистер Брамбл.  -  Ваше
лордство еще не осушили бокала за самое лучшее в христианском мире!
     - Сегодня я не осушу больше ни одного бокала, - заявил  наш  хозяин.  -
Жаль, что вы выпили слишком много. Подать к воротам карету сего джентльмена!
     С этими словами он встал и быстро удалился; наш сквайр также вскочил и,
схватившись за шпагу, проводил его грозным взглядом. Когда хозяин скрылся из
виду, дядюшка приказал одному из слуг узнать, сколько нужно платать,  а  тот
ответил:
     - Здесь не постоялый двор.
     - Прошу прощенья! - сказал  дядюшка.  -  Я  и  сам  вижу,  что  это  не
постоялый двор, иначе хозяин был бы  более  вежлив.  Однако  же  вот  гинея;
возьмите ее и скажите вашему господину, что я не уеду из этих краев,  покуда
не найду случая отблагодарить его лично за учтивость и гостеприимство.
     Потом мы сошли вниз между двумя рядами лакеев и, сев в карету,  поехали
восвояси. Видя крайнее раздражение сквайра, попробовал я утишить его гнев  и
заметил, что лорд Оксмингтон  хорошо  известен  своею  глупостью,  а  потому
разумному человеку  следует  не  сердиться,  а  смеяться  над  дурацкой  его
грубостью. Мистер Брамбл обиделся на то, что я дерзаю  почитать  себя  более
благоразумным, чем он, и сказал мне, что всегда во  всех  случаях  жизни  он
думал сам за себя и, с моего разрешения, хочет сохранить за собой это право.
     По возвращении на постоялый двор  он  заперся  с  Лисмахаго  и  выразил
желание, чтобы сей джентльмен поехал к лорду  Оксмингтону  и  от  его  имени
потребовал удовлетворения. Лейтенант согласился исполнить поручение и тотчас
же поскакал верхом к дому его лордства, попросив  себе  в  провожатые  слугу
моего Арчи М'Алпина, привычного к военной службе; по правде сказать, если бы
М'Алпин ехал  на  осле,  то  эту  пару  можно  было  бы  принять  за  рыцаря
Ламанчского и его оруженосца Санчо Пансу.
     Прошло некоторое время, покуда добился Лисмахаго  личной  аудиенции,  и
тогда он по всем правилам вызвал его лордство от имени  мистера  Брамбла  на
поединок и предложил назначить время и  место.  Лорд  Оксмингтон  был  столь
потрясен  сей   неожиданностью,   что   сначала   не   мог   дать   никакого
членораздельного ответа  и  в  явном  смятении  стоял  и  таращил  глаза  на
лейтенанта. Наконец он изо всех сил стал звонить в колокольчик и закричал:
     - Что?! Какой-то человек вызывает на поединок пэра Англии!  Привилегии!
Привилегии!.. А этот молодец привез мне вызов  от  валлийца,  обедавшего  за
моим столом. Нахал! Вино мое еще не перебродило в его голове.
     В доме поднялась суматоха.  М'Алпин,  как  добрый  солдат,  отступил  с
обеими лошадьми,  но  лейтенанта  внезапно  окружили  и  обезоружили  лакеи,
возглавляемые камердинером-французом; шпагу его окунули в  стульчак,  а  его
самого - в пруд, куда гоняют на водопой лошадей.
     В жалком виде вернулся он на постоялый двор, едва не  рехнувшись  после
этого поручения. Столь велико было его негодование, что гнев свой он обратил
не на того, на кого надлежало. Он вздумал  ссориться  с  мистером  Брамблом;
сказал, что обесчещен по вине дядюшки, и от него потребовал  удовлетворения.
Мистер Брамбл ощетинился и  потребовал,  в  свою  очередь,  чтобы  лейтенант
объяснил свои претензии.
     - Либо заставьте лорда Оксмингтона принять мой вызов, либо деритесь  со
мной сами! - крикнул лейтенант.
     - Последнее легче исполнить! - вскочив, ответил сквайр. -  Если  угодно
вам прогуляться, то я сию же минуту готов вас сопровождать.
     Тут им помешала мисс Табби, которая подслушала  все.  Она  ворвалась  в
комнату и, бросившись в великом страхе между ними, воскликнула, обращаясь  к
лейтенанту;
     - Так вот каково ваше расположение ко мне, если вы посягаете  на  жизнь
моего брата?
     Лисмахаго,  который,  казалось,  остыл  в  такой  же  мере,   в   какой
разгорячился дядюшка, стал  уверять  ее,  что  питает  глубокое  уважение  к
мистеру Брамблу, но еще  больше  уважает  честь  свою,  коей  было  нанесено
оскорбление; если же это пятно он смоет, то больше не будет у  него  никакой
причины оставаться недовольным. Сквайр заявил, что почитал бы  своим  долгом
отомстить за честь лейтенанта, но ежели тот теперь сам взялся за  сие  дело,
то пускай и улаживает его.
     Короче   говоря,   благодаря   вмешательству   мисс   Табиты   и   тому
обстоятельству, что лейтенант опомнился, поняв, как далеко он зашел,  а  ваш
покорный слуга, выступивший в решительный момент, принялся их  увещать,  оба
эти чудака совершенно примирились. Тогда  начали  мы  совещаться,  каким  бы
способом отомстить за  оскорбления,  нанесенные  наглым  пэром,  ибо  мистер
Брамбл весьма красноречиво поклялся, что покуда это  не  произойдет,  он  не
уедет с постоялого двора, на котором мы остановились, хотя бы  пришлось  ему
провести здесь святки.
     Последствия совещаний наших были таковы: на следующий день  до  полудня
поехали мы все верхом со  слугами  нашими  и  даже  с  кучером  к  дому  его
лордства,  захватив  с  собой  заряженные  пистолеты.  Приготовившись  таким
образом к бою, мы трижды проехали медленно и торжественно перед воротами его
лордства, так что он не мог не заметить нас и не догадаться о причине нашего
появления. После обеда мы совершили такую же прогулку, которую  повторили  и
на следующее утро; но больше нам не пришлось заниматься этими маневрами.
     Примерно в полдень нас посетил тот джентльмен, в чьем доме мы в  первый
раз увидели лорда Оксмингтона. Он приехал просить  извинения  от  имени  его
лордства, который уверял, что  отнюдь  не  намерен  был  оскорбить  дядюшку,
исполняя обычай, принятый у него в доме, а что до поругания, которое перенес
офицер, то это было  учинено  без  ведома  лорда  по  подстрекательству  его
камердинера.
     - В  таком  случае,  -  решительно  заявил  дядюшка,  -  я  сочту  себя
удовлетворенным, ежели лорд Оксмингтон лично принесет мне извинения, а  друг
мой, надеюсь, будет удовлетворен,  если  его  лордство  прогонит  со  службы
дерзкого негодяя.
     - Сэр! -  вскричал  Лисмахаго.  -  Я  настаиваю  на  том,  чтобы  лично
отомстить за обиду, которую я претерпел.
     После недолгих пререканий пришли к соглашению, и дело закончилось  так:
его лордство, встретив нас в доме нашего  друга,  объявил,  что  сожалеет  о
случившемся и что не  имел  намерения  нанести  оскорбление.  Камердинер  на
коленях просил прощения у лейтенанта, как вдруг Лисмахаго, к удивлению  всех
присутствующих, угостив его сильным пинком в лицо, опрокинул  навзничь  и  с
яростью воскликнул:
     - Oui, je te pardonne, gens foutre {Да, я  прощаю  тебя,  черт  побери!
(искаж. франц.).}.
     Таков был счастливый конец опасного приключения,  грозившего  семейству
нашему большими бедами, ибо сквайр такой человек, что  скорее  пожертвует  и
жизнью и состоянием, чем допустит, чтобы хоть малейшее пятнышко  марало  его
честь и доброе имя. Его лордство очень  неласково  принес  извинения,  после
чего тотчас удалился в некотором  замешательстве,  и,  мне  кажется,  впредь
никогда не пригласит он валлийца на обед.
     Немедля покинули мы поле боя, на котором одержали победу, и  продолжали
путешествие, не придерживаясь, однако, прямой дороги. Мы  сворачиваем  то  в
ту,  то  в  другую  сторону,  чтобы  осмотреть  достопримечательные  города,
поместья и любопытные места, а потому приближаемся к  пределам  Монтмаутшира
медленными стопами. Но как бы  ни  был  извилист  наш  путь,  неизменными  и
искренними остаются, дорогой Уот, те дружеские чувства, какие питает  к  вам
всегда
                                                            ваш Дж. Мелфорд.
                                                            28 сентября


                               Доктору Льюису

     Любезный Дик!

     В  какую  пору  жизни  человек  может  почитать   себя   свободным   от
необходимости приносить в жертву свой  покой  суетности  презренного  света?
Меня втянули было в забавное приключение, о котором я расскажу при  встрече,
а встреча эта уже не за горами, ибо мы побывали почти всюду, где  хотели,  и
повидали все, что, мне кажется, было достойно нашего внимания на пути домой.
     Несколько дней назад я  узнал  случайно,  что  старинный  мой  приятель
Байнард живет в своем имении, и, проезжая неподалеку от  его  имения,  я  не
захотел миновать его, хотя наши отношения прервались уже много лет назад.
     Покуда мы ехали к тому месту, где  провели  вместе  столько  счастливых
дней, воспоминание о нашей близкой дружбе целиком овладело сердцем моим;  но
когда мы подъехали к усадьбе,  я  не  мог  узнать  того,  что  глубоко  было
запечатлено в моей памяти. Высокие дубы,  осенявшие  аллею,  были  срублены,
железные ворота в конце ее снесены,  снесена  и  высокая  стена,  окружавшая
двор. Самый дом, некогда бывший цистерианским монастырем, своим видом внушал
почтение; вдоль его фасада, обращенного в сад, раньше шла каменная  галерея,
где в  свое  время  я  не  без  приятности  прогуливался,  когда  чувствовал
потребность в размышлениях.
     Теперь новомодная архитектура преобразила  древний  фасад:  снаружи  он
стал греческим, а внутри все осталось готическим. Что же  до  сада,  который
полон был наилучших в Англии плодов, то теперь не найти  в  нем  и  малейших
следов деревьев, шпалер и живых изгородей. Не осталось ничего,  кроме  голой
площади,  усыпанной  песком,  с  высохшим  водоемом,  посреди  коего  торчит
свинцовый тритон.
     Да будет дам  известно,  что  Байнард  после  смерти  отца  унаследовал
свободное от долгов имение, приносившее тысячи полторы фунтов в год,  а  сам
был наделен такими качествами, которые позволяли ему занять весьма почтенное
положение в государстве. Но юношеское мотовство, а также издержки по выборам
в парламент привели к тому, что через несколько лет он оказался обремененным
долгами в десять тысяч фунтов,  каковой  долг  он  вознамерился  уплатить  с
помощью благоразумного брака.  Посему  он  женился  на  некой  мисс  Томсон,
приданое которой превосходило вдвое долги его.
     Она была дочерью одного купца, который объявил себя несостоятельным, но
свое приданое наследовала от дяди, умершего в Ост-Индии. Родители ее умерли,
она проживала с теткой, старой девой,  надзиравшей  за  ее  воспитанием,  и,
по-видимому, вполне подходила  для  того,  чтобы  стать  чьей-нибудь  женой.
Правда, о ней ничего  нельзя  было  сказать  хорошего,  но  также  и  ничего
дурного. Не была она ни надменна, ни заносчива,  ни  своенравна,  не  питала
пристрастия ни к злословию, ни к азартным играм, ни к любовным интригам. Она
умела читать и писать, петь и танцевать, бренчать  на  клавикордах,  немного
болтала по-французски и могла сыграть партию в вист и ломбер, но ни одним из
этих  талантов  не  владела  в  совершенстве.  Ни  в  чем  она  особливо  не
отличалась. Говорила она вяло, слог у нее  был  дурной,  слова  подбирала  с
трудом. Одним словом, весьма  незаметная  особа.  На  вид  она  не  казалась
противной, но в обхождении ее не было ничего  приятного,  в  манерах  ничего
привлекательного, и она столь мало подходила для приема гостей, что  хозяйку
дома обычно искали повсюду, хотя она сидела тут же на своем месте  во  главе
стола.
     Байнард надеялся, что такую особу ему легко будет переделать по  своему
вкусу и что она охотно разделит с ним его заботы о домашнем их благополучии.
Он решил жить в имении, ибо горячо любил сельскую жизнь,  заниматься  уходом
за  поместьем,  которое  могло  приносить  доходы,  решил   довольствоваться
деревенскими развлечениями, встречаться с несколькими приятелями, жившими по
соседству, держать открытый дом, не выходя за пределы своих годовых доходов,
а жене своей предоставить приятное развлечение, поручив управление домом.
     Однако это были одни только мечтания, которые ему  никогда  не  удалось
осуществить. Супруга его была невежественна, как новорожденный младенец,  во
всем касающемся домоводства и о деревенской жизни не имела никакого понятия.
Ума у нее не хватало даже для того, чтобы усвоить  самые  основы  управления
домом; впрочем, ежели бы его и хватило, то врожденная беспечность все  равно
не позволила бы ей отказаться от привычек, которые приобрела сызмальства.  В
разумных  развлечениях  она   не   находила   ни   малейшего   удовольствия,
господствующей ее  страстью  было  тщеславие,  но  не  то  тщеславие,  какое
проистекает из высокого мнения о  собственных  совершенствах,  но  глупое  и
ложное, поощряемое пышностью и хвастовством и не  споспешествующее  сознанию
личных достоинств.
     Когда шум и суета, без коих не  обходится  ни  одна  свадьба,  затихли,
мистер Байнард почел, что настало время познакомить супругу с задуманными им
планами. Он сказал, что хотя состояние его  позволяет  жить,  ни  в  чем  не
нуждаясь, но его недостаточно для удовлетворения излишеств роскоши,  которые
сами по себе нелепы и несносны. Засим он выразил надежду, что она не  станет
возражать  против  их  отъезда  весной  из  Лондона,  а  тогда  он   получит
возможность уволить лишних слуг, которых нанял по случаю свадьбы.
     Она выслушала его, не перебивая, и затем, помолчав, произнесла:
     - Так, значит, я должна замуроваться в деревне!
     Слова эти столь его смутили, что некоторое время он не находил  ответа,
и наконец сказал, что ему весьма прискорбно, если его  предложение  противно
ее намерениям.
     - Я хотел только изложить план тихой и мирной жизни по нашим средствам,
которые следует считать умеренными.
     - Сэр, вам лучше знать о делах ваших, - сказала она. - Мое приданое  не
больше двадцати тысяч фунтов; пуст это крохи, но и с этими крохами  я  могла
бы найти такого межа, который не пожалел бы денег, чтобы я жила в Лондоне.
     - О господи! - воскликнул бедняга Байнард в сильном возбуждении.  -  Не
считайте меня скрягой, любовь моя! Я только говорил о своих намерениях...  Я
не помышлял требовать...
     - Ну что ж, сэр! - перебила она. - Ваше право - приказывать, а мой долг
- повиноваться.
     Тут она залилась слезами и удалилась в свою  комнату,  куда  тотчас  же
пришла ее тетка. Он старался было ободриться и показать твердость  духа,  но
природная его мягкость, бывшая главным пороком  его  натуры,  помешала  ему.
Тетку он нашел в слезах, а с племянницей случился припадок,  который  длился
часов восемь, и когда, наконец, сей припадок прекратился, она стала невнятно
бормотать что-то о "смерти" и о "дорогом супруге", а тот все это время сидел
подле нее и в полном отчаянии лобызал  ей  руки,  раскаиваясь  в  нанесенной
обиде.
     С той поры он остерегался даже упоминать о деревне, и они все глубже  и
глубже погружались в пучину мотовства, ведя, как говорится, "модную жизнь" в
столице.
     К концу  июля  месяца  миссис  Байнард  порешила,  однако,  представить
доказательства супружеского послушания и изъявила  желание  побывать  в  его
поместье, - вернее, потому, что к тому времени все общество  разъехалось  из
Лондона. Ее супруг охотно отказался бы от  этого  путешествия,  ибо  оно  не
входило в его экономические планы; но она настояла на своем, утверждая,  что
ей не терпится принести жертву его вкусам и пристрастьям, и в  конце  концов
они отправились в деревню с такой свитой, что подивилась вся округа.
     Конец лета прошел в приеме  и  в  посещении  соседей,  и  тем  временем
открылось, что у сэра Джона Чикуэлла прислуги больше на одного дворецкого  и
одного лакея, чем у мистера Байнарда. Об этом  оповестила  за  столом  тетка
миссис Байнард; супруг признал это, но присовокупил, что  сэр  Джон  Чикуэлл
без труда может держать больше прислуги, нежели тот, кто не имеет и половины
его доходов.
     В тот вечер миссис Байнард не изволила ужинать,  и  с  ней  приключился
сильнейший припадок, каковой завершил ее победу над стойкостью супруга.  Оба
слуги, которых не хватало, были наняты. Старинное серебро, как  вышедшее  из
моды, было продано и куплено новое. Заново убраны были по-модному  покои,  и
всю усадьбу перевернули вверх дном.
     В начале зимы воротились они в Лондон, и Байнард рассказал мне все  это
доверительно с великой горестью. Еще до  свадьбы  познакомил  он  меня,  как
близкого своего друга, со своей невестой, и поэтому предложил я ему  теперь,
как истинный его друг, поговорить с ней о том, что  ей  надлежит  вести  дом
совсем по-иному, ежели она радеет о пользе своего семейства и имеет  желание
угождать  склонностям  мужа.  Но  Байнард  отклонил  это   предложение   под
предлогом, будто нервы его супруги слишком деликатны, чтобы выносить упреки,
и что от моей беседы она только впадет в  отчаяние,  вследствие  чего  и  он
станет несчастным.
     Байнард не лишен мужества, и ежели бы его супруга была  буйного  нрава,
он знал бы, как ему поступить;  но,  -  то  ли  по  случайности,  то  ли  по
естественному  побуждению,  -  она  нашла  в  его  душе  слабое  местечко  и
пользовалась сим столь умело,  что  держала  супруга  в  полном  подчинении.
Немного погодя я посоветовал ему повезти ее во  Францию  и  Италию,  где  он
сможет тешить ее тщеславие, издерживая вдвое меньше денег, чем в Англии.
     Мой совет он принял. Ей  весьма  улыбалась  мысль  повидать  чужеземные
страны и заморские моды, представляться  ко  двору  монархов  и  запанибрата
обходиться с принцами. Поэтому она ухватилась за предложение, сделанное мною
как бы вскользь, и  стала  даже  торопить  мужа  с  отъездом.  Не  прошло  и
нескольких недель, как они тронулись в путь с немногочисленной свитой, среди
которой находилась и ее тетка, закадычный ее  друг  и  советчик,  всегдашняя
подстрекательница во всех ее несогласиях с мужем.
     С той поры я почти не имел возможности  поддерживать  наше  знакомство.
Знал я о них только то, что после  двухлетнего  отсутствия  они  воротились,
нимало  не  научившись  бережливости,   и   снова   погрузились   в   пучину
расточительности, каковая в конце концов заставила его заложить  имение.  За
это время жена родила ему троих детей, из коих только  последний  остался  в
живых,  дрянной  мальчишка  лет  двенадцати,  которого  погубит  мать,   его
избаловавшая.
     Что до Байнарда, то ни здравый его смысл, ни страх  перед  нищетой,  ни
забота о д