моллет  с  супругой,  которому  мы  столь
обязаны, что даже вам я не могу говорить об этом без смущения.
     Завтра мы простимся с шотландской Аркадией и тронемся на юг, держа путь
через Ланарк и Нисдейл к западным границам Англии. От сей поездки получил  я
столько пользы и удовольствия, что, ежели мое здоровье не изменит мне зимой,
то, думаю, мне захочется совершить другое путешествие  к  северным  границам
графства Кеснесс, избавившись предварительно от пут, кои связывают  ныне  по
рукам и по ногам вашего
                                                        М. Брамбла.
                                                        Кэмерон, 6 сентября


                       Мисс Летиции Уиллис, в Глостер

     Дорогая моя Летти!

     Ни один несчастный пленник не жаждал освобождения больше, чем жаждала я
возможности излить свою печаль вашему  дружескому  сердцу,  и  случай,  ныне
представившийся, кажется почти чудесным. Славный Сандерс М'0ули,  шотландец,
странствующий торговец, что каждый год приезжает в Уэльс, находится сейчас в
Глазго, где закупает товары; он  явился  засвидетельствовать  свое  почтение
нашему семейству и обещал передать вам это письмо в собственные руки.
     Мы пробыли шесть недель в Шотландии и осмотрели  главные  города  этого
королевства, где были приняты с  отменной  любезностью.  Народ  здесь  очень
вежливый,  а  сия  страна,  весьма  романическая,  отвечает  моему  нраву  и
наклонностям. У меня завязались знакомства в Эдинбурге,  большом  прекрасном
городе, где общество самое веселое, и где, кстати сказать, я  подружилась  с
некой мисс Р-т-н, любезной молодой леди, моей сверстницей, чьи прелести  как
будто смягчили и даже пленили непокорное сердце моего брата  Джерри,  но  не
успел  он  отсюда  уехать,  как   уже   вернулась   к   нему   прежняя   его
нечувствительность. Однако же  я  полагаю,  что  такая  холодность  не  есть
семейное наше свойство. Всегда признавала я лишь одну любовь, и  эта  любовь
так  угнездилась  в  моем  сердце,  что  угасить  ее  не  могут   ни   голос
благоразумия, ни ледяное равнодушие.
     Дорогая  Летти!  На  охотничьем  балу  в  Эдинбурге  произошел  случай,
вызвавший большой переполох. Я сидела в уголке и беседовала с приятельницей,
как вдруг предстал передо мною  человек,  как  две  капли  воды  похожий  на
Уилсона, и одет он был, как Уилсон в  роли  Эмуэла.  Это  был  некто  мистер
Гордон, которого я раньше не видала.  Потрясенная  неожиданным  явлением,  я
лишилась чувств и переполошила всех на ассамблее. Однако  же  причина  моего
обморока осталась тайной для всех, кроме брата,  который,  в  свою  очередь,
поражен был сходством и, как только вернулся домой, начал яростно браниться.
     Я очень ценю любовь Джерри и знаю, что бранился  он,  заботясь  о  моем
счастье и о моей выгоде, а также о чести семьи, но мне невыносимо, когда так
жестоко растравляют мои раны. Я страдала не столько потому, что он  распекал
меня за нескромность, сколько из-за его рассуждений о поведении Уилсона.  По
его словам, если бы Уилсон действительно был джентльмен, за которого выдавал
себя, и имел только честные намерения, то он, конечно,  заявил  бы  о  своих
притязаниях открыто. Эти слова сильно смутили мою душу. Я  старалась  скрыть
свои мысли, но эти усилия дурно подействовали на мое здоровье и бодрость,  а
потому все почли необходимым ехать в горную область Шотландии, чтобы я  пила
там козье молоко.
     И вот мы поехали к озеру Ломонд, в  одно  из  самых  красивых  мест  на
свете, и благодаря этому молоку, которое приносили мне парным с гор, чистому
воздуху и веселому обществу я пополнела  и  вновь  обрела  аппетит,  хотя  в
глубине сердца и утаила нечто такое, чему не помогут ни воздух, ни прогулки,
ни общество, ни лекарства.
     Происшествие это затронуло бы меня не так глубоко, если бы у меня  была
разумная наперсница,  которая  сочувствовала  бы  моим  горестям  и  утешала
здравыми советами. При мне же нет никого, кроме Уин Дженкинс,  очень  доброй
девушки, но вовсе непригодной для такой роли. Бедняжка  слаба  как  нервами,
так и умом; не будь этого, я могла бы узнать настоящее имя и положение этого
несчастного юноши.
     Но почему называю я его несчастным? Не подходит ли это слово больше  ко
мне, слушавшей лживые объяснения в... Но нет! Я еще не имею  никакого  права
и, конечно, никакого желания верить подозрениям, позорящим  его  честь.  Эта
мысль по-прежнему будет опорой моему терпенью.
     Что касается до мисс Дженкинс,  то  она  поистине  достойна  сожаления:
тщеславие, методизм и любовь почти вскружили ей голову. Я  относилась  бы  к
ней с большим вниманием, если бы она была более постоянна в любви, но, право
же, она стремилась только к победам и в одно  время  любезничала  со  слугою
моего дядюшки, Хамфри Клинкером, и  с  неким  Даттоном,  камердинером  моего
брата, беспутным человеком, который, покинув Уин, бежал с невестою другого в
Беруик.
     Дорогая моя  Уиллис,  мне  поистине  стыдно  за  особ  моего  пола!  Мы
жалуемся, что мужчины употребляют нам во зло  нашу  молодость,  неопытность,
чувствительность и другие качества, но я  видела  достаточно  и  думаю,  что
женщины обычно ухищряются  поймать  в  сет  мужчин  и  для  сего  пользуются
уловками, которых "ничем нельзя оправдать. Что же до непостоянства, то  и  в
этом они, по справедливости, не должны упрекать мужской пол.
     Бедная моя тетушка, забывая лета свои и изъяны, выставляла  на  продажу
свои прелести всюду, где была хоть малейшая возможность навязать свою  особу
мужчине, однако же до сей поры не удается сбыть ее с рук.  Боюсь,  что  даже
религией она пользовалась как приманкой, но надежды ее не  оправдались.  Она
молилась,  проповедовала  и  поучала  среди  методистов,   которых   великое
множество в этой стране, и теперь говорит, будто были у нее такие видения  и
откровения, каким едва может поверить даже сам Клинкер, хотя бедняга едва не
рехнулся от благочестия.
     Что до Дженкнис, то она притворяется, будто принимает все  мечты  своей
хозяйки за евангельскую истину. Она  также  испытывает  сердечный  трепет  и
парение духа. Да простит мне бог, если я  сужу  несправедливо,  но  все  это
кажется мне только лицемерием и обманом! Однако  же  бедная  девушка,  может
быть, сама обманывается. Всегда она в волнении и часто страдает ипохондрией.
С тех пор как приехали мы в Шотландию, ей начали являться привидения, и  она
открыла у  себя  пророческий  дар.  Если  бы  могла  я  верить  во  все  эти
сверхъестественные  явления,  то  должна  была  бы  почитать  себя  лишенной
благодати, потому что ничего похожего на  это  не  видала,  не  слыхала,  не
чувствовала, хоть я и стараюсь исполнять  религиозные  обязанности  со  всею
искренностью, рвением и благочестием и делать для этого все, что  только  по
силам, дорогая Летти, всегда вас любящей
                                                          Лидии Мелфорд.
                                                          Глазго, 7 сентября

     Мы уже собираемся в обратный путь, в  Брамблтон-Холл,  и  я  тешу  себя
надеждой, что по дороге заедем в Глостер, а в  таком  случае  я  буду  иметь
невыразимое  удовольствие  расцеловать  мою   милую   Уиллис.   Прошу   вас,
поклонитесь от меня моей почтенной воспитательнице.


                      Мисс Мэри Джонс, Брамблтон-Холл

     Милая Мэри!

     Шотландец Сундерс Макулли, который едет прямехонько в Вэлс,  пообещался
вручить вам это прямо в руки, потому я не пропущу аказии и сообщаю вам,  что
нахожусь еще в живых, а с той поры, как отправила вам  последнее  письмо,  я
чуть было не отправилась на тот свет.
     Поехали мы по морю в другое королевство, а называется оно Файф,  а  как
поплыли назад, то чуть не утопли в бурю. Так  я  испужалась,  и  ужасти  как
тошнило меня, что я уж подумала, как бы сердце из меня не  выскочило.  Через
двои сутки, как вышли мы на землю, даже мистер Клинкер все еще  был  сам  не
свой. Кой для кого хорошо, что мы не утопли, потому как моя  хозяйка  ужасти
как серчала и, видно, совсем не приготовилась к тому свету. Но, слава  богу,
скоро она переменилась  к  лучшему,  когда  увищевал  ее  с  глазу  на  глаз
преподобный мистер Макрокодил.
     А после поехали мы в Старлинг и Глазку, два красивых  города,  а  потом
поселились в доме одного джентльмена на Лох Ломине, а это чудо какое море  с
пресной водой, и на середине островов и не перечесть. Сказывают, что у  него
нет дна, и сделал его какой-то музыкант, а я тому не верю, потому такого  от
природы не бывает. Ходят по тому морю волны без ветра, водится  в  нем  рыба
без плавников, и есть на нем плавучий остров. На одном острове есть  погост,
на котором хоронят мертвецов, и всякий раз, как надобно  человеку  помирать,
звонит колокол сам собою для того, чтобы о том предупредить.
     Ох, Мэри, здесь заколдованное место! Колокол звонил, когда мы там были.
Я видела огоньки и слышала стоны. У нашего хозяина  есть  еще  один  дом,  и
пришлось ему оттудова убраться, потому как зловредный  дух  не  давал  людям
спать. Феи живут в пропасти  близехонько  отсюда,  у  горы  Каирман,  и  они
утаскивают добрых женщин, как они начинают рожать, коли к двери  не  прибита
подкова.
     Показывали мне одну старую ведьму, зовут ее  Элисамат  Рингавей,  ходит
она в красной юбке, глаза тусклые, а на подбородке  седая  щетина.  Чтоб  не
навела она на меня порчу, я сунула  ей  в  руку  шесть  пенсов  и  попросила
погадать мне, и уж  такое  она  наваражила!  Мистера  Клинкера  описала  как
вылитого, - ну да уж  никто  не  скажет,  чтобы  я  хоть  словечко  об  этом
проронила. Как мучат меня припадки, то и присоветовала она  мне  купаться  в
Лохе, а вода там святая. Пошли мы поутру с горничной  служанкой  в  укромное
местечко и купались, в чем мать родила, такой уж здесь обычай. Полощемся  мы
в этом Лохе, ан смотрим - идет сэр Джордж Кун с ружьем; ну, мы закрыли  лицо
руками и прошли мимо него туда, где оставили свое платье. Учтивый джентльмен
отвернулся бы в сторону, но я утешаюсь мыслию, что он никак не  мог  узнать,
кто из нас кто, потому, как говорит народная  пословица,  "ночью  все  кошки
серы".
     Покуда жили мы у Лох Ломина, он с обоими нашими сквайрами поехал на три
или четыре дня к диким горным людям. Живут эти дикари в пещерах, среди скал,
пожирают малых детей, говорят, как в Вэлсе, только слова у них другие.  Наши
леди не хотели разлучаться с мистером Клинкером, потому как он такой храбрый
и набожный и не боится ни людей, ни чертей,  коли  только  не  захватят  его
врасплох. Правда, один разок он так перепужался привидения, что чуть было не
сомлел. Уверял он нас, что привиделся ему старый абмирал, но от  абмирала  у
него волосы не поднялись бы дыбом, да и не мог он зубами щелкать.  А  мистер
Клинкер говорил это, потому боялся, чтобы наши леди не испужались.
     Мисс Лидди отощала и совсем было зачахла; боюсь я, что сердечко  у  нее
слишком уж нежное, но козье молоко опять  поставило  ее  на  ноги.  Вы  видь
знаете, что для валлийской женщины козье молоко все равно, что  материнское.
А хозяйка, господь с ней, никакой хвори не знает. Желудок у ней  хороший,  и
она набирается жиру и благочестия.  А  все  ж,  мне  кажется,  зараза  может
пристать к ней, как и к другим людям, и не станет она тужить, если ее  будут
называть не миссис, а леди, только бы сэр Джордж надумался попросить  ее  об
этом. Но про себя скажу: что бы я там ни видела и слышала, но, милая  Молли,
ни словечка не сорвется с губ
                                    вашей любящей подруги Уин Дженкинс.
                                                          Глазка, 7 сентября

     Поклонитесь от меня, как всегда, Сауле. Мы теперь едем домой, хоть и не
ближней дорогой. Верно, котенок к моему приезду будет ростом с медвежонка.


           Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса

     Дорогой баронет!

     Снова вступил я на английскую землю, которая  нравится  мне  не  меньше
прежнего после полуторамесячных скитаний в лесах и горах Шотландии  -  не  в
обиду будь сказано стране, где, как говорится,  овсяные  лепешки  растут  на
соломе!
     Никогда не случалось мне видеть дядюшку таким здоровым и бодрым,  каков
он теперь. Лидди совсем оправилась, и у мисс Табиты нет  причин  жаловаться.
Однако ж я думаю, что вплоть до вчерашнего дня она не прочь была  послать  к
черту всех шотландцев, как бесчувственных тварей, пред которыми  она  тщетно
выставляла напоказ свои прелести. Всюду, где  мы  останавливались,  выходила
она на арену и размахивала своим заржавевшим оружием, но ни единой победы не
одержала. Одной из последних  ее  попыток  было  покушение  на  сердце  сэра
Джорджа  Колхуна,  с  которым  она  сражалась  неоднократно,  пуская  в  ход
различное оружье. Она бывала то  степенна,  то  весела,  читала  поучения  и
толковала о методизме, смеялась, резвилась, плясала, пела, вздыхала, строила
глазки, шепелявила и лебезила, но это было все равно,  что  проповедовать  в
пустыне. Баронет, как человек  благовоспитанный,  простирал  свою  учтивость
лишь настолько, насколько она, по совести, могла ожидать, а если  дать  веру
злым языкам, то и несколько дальше; но он слишком искушен  как  в  любовных,
так и в военных делах,  чтобы  попасть  в  засаду,  которую  она  могла  ему
устроить.
     Когда мы  с  ним  отлучились  в  горы,  она  принялась  осаждать  лэрда
Ладришмора и даже назначила ему свидание в  лесу  Дромскайлох.  Однако  лэрд
столь рачительно заботился о своей репутации,  что  пришел  в  сопровождении
приходского священника,  и  ничего  между  ними  не  было,  кроме  духовного
общения. После всех этих неудач тетушка наша вдруг  вспомнила  о  лейтенанте
Лисмахаго, о котором она со дня нашего  прибытия  в  Эдинбург  как  будто  и
думать позабыла; но теперь она выражает надежду увидеться  с  ним,  согласно
его обещанию, в Дамфрисе.
     Из Глазго мы отправились в Ланарк, город  в  графстве  Клайдсдел,  близ
которого великолепным и грозным водопадом низвергается с крутой  скалы  река
Клайд. На  следующий  день  принуждены  мы  были  остановиться  в  маленьком
городке, покуда не починят нашу карету, поломавшуюся в дороге,  и  здесь  мы
были свидетелями происшествия, глубоко растрогавшего доброе  сердце  мистера
Брамбла.
     В то время как мы стояли у окна гостиницы, находящейся против городской
тюрьмы, подъехал верхом человек в пристойной, но небогатой одежде, - в синем
кафтане, с подстриженными волосами, без парика, в шляпе с  золотым  галуном.
Сойдя с лошади и передав  ее  хозяину  гостиницы,  он  подошел  к  какому-то
старику, мостившему улицу, и обратился к нему с такими словами:
     - Тяжелая это работа для такого старого человека, как  вы.  Он  взял  у
него из рук колотушку и попробовал бить по мостовой. После нескольких ударов
он спросил:
     - Разве нет у вас сына, который избавил бы вас от такого труда?
     - Есть, ваша честь, - отвечал старик, - есть у меня трое славных ребят,
но нет их теперь при мне.
     - Что это вы меня величаете! -  воскликнул  незнакомец.  -  Скорее  мне
подобает почтить ваши седины! Где же эти сыновья, о которых вы говорите?
     Престарелый мостильщик ответил, что старший его сын служит  офицером  в
Ост-Индии, а младший недавно завербовался в солдаты и надеется  преуспеть  в
жизни по примеру своего брата.  Когда  же  джентльмен  пожелал  узнать,  что
сталось со средним сыном, мостильщик утер слезы и признался, что тот  принял
на себя долги старика отца, за которые и сидит теперь вон в этой тюрьме.
     Путешественник устремился было к тюрьме, но, сделав три шага, обернулся
и спросил:
     - Скажите мне, неужели этот бессердечный  капитан  ничего  не  прислал,
чтобы помочь вам в беде?
     - Не называйте его бессердечным, - возразил старик.  -  Да  благословит
его бог! Он прислал мне много денег, но я плохо распорядился ими:  поручился
за одного джентльмена, своего хозяина, и лишился их, да к тому же отобрали у
меня и веемое имущество.
     В эту минуту какой-то молодой человек, просунув голову между  железными
прутьями тюремного оконца, закричал:
     - Отец! Отец! Если мой брат Уильям еще жив, так это он!
     - Да, да! - воскликнул путешественник,  сжимая  в  объятиях  старика  и
проливая ручьи слез. - Я точно ваш сын Уили!
     Не успел потрясенный отец ответить на его ласки, как из  двери  бедного
домишка выбежала скромная старушка, восклицая:
     - Где мой мальчик? Где мой дорогой Уили?  Увидав  ее,  капитан  оставил
отца и бросился в ее объятия. Уверяю вас, что дядюшка мой, который  видел  и
слышал все происходящее, был взволнован не меньше, чем сами участники  этого
трогательного свидания. Он всхлипывал, плакал, хлопал в  ладоши,  кричал  от
радости и наконец выбежал на улицу.  К  тому  времени  капитан  удалился  со
своими родителями, а у дверей его дома собрались все жители этого  местечка.
Однако же мистер Брамбл пробился сквозь толпу и, войдя в дом, сказал:
     - Капитан, прошу удостоить меня знакомства  с  вами!  Я  согласился  бы
проехать сто миль, только бы увидеть  такое  трогательное  зрелище.  Я  буду
почитать за счастье, если вы и родители ваши отобедаете со мною в трактире.
     Капитан поблагодарил его за любезное приглашение, которое, как объяснил
он, принял бы с радостью, но сейчас он и думать не может о еде и питье, пока
не выручит из беды своего брата. И он тотчас же отнес городскому  судье  всю
сумму, покрывающую долг, и тот решил выпустить  его  брата  на  свободу  без
всяких судебных проволочек. После  сего  все  семейство  вместе  с  дядюшкой
отправилось в гостиницу в сопровождении толпы народа; многие  пожимали  руку
своему земляку, а тот отвечал на их приветствия  простодушно  и  без  всякой
заносчивости.
     Этот честный баловень фортуны, которого звали Браун, рассказал дядюшке,
что был обучен ткацкому ремеслу  и  лет  восемнадцать  назад  из-за  лени  и
беспутства  пошел  в   солдаты   Ост-Индской   компании;   что   на   службе
посчастливилось ему привлечь внимание и  получить  одобрение  лорда  Клайва,
который производил его из чина в чин, покуда не стал он капитаном и полковым
казначеем и в сем звании честно накопил около двенадцати тысяч фунтов, а  по
заключении мира подал в отставку. Несколько  раз  посылал  он  деньги  отцу,
который получил только первую посылку - сто  фунтов;  в  другой  раз  деньги
попали в руки одного банкрота, а в третий были пересланы одному шотландскому
джентльмену, который умер до получения их, и предстоит еще их  взыскивать  с
его душеприказчиков.
     Теперь он подарил старику на  неотложные  его  нужды  пятьдесят  фунтов
сверх той сотни фунтов, которую внес за  освобождение  брата.  Он  привез  с
собою  уже  заверенный  документ,  по  которому   закрепил   за   родителями
пожизненную  ренту  в  восемьдесят  фунтов  в  год,  каковая  по  смерти  их
переходила к обоим его братьям. Для младшего брата он обещал  купить  патент
на офицерский чин, а среднего собирался взять компаньоном в дело, ибо  хотел
завести  мануфактуру,  чтобы  доставить   работу   и   кусок   хлеба   людям
трудолюбивым, а сестре своей, бывшей замужем за бедным фермером, решил  дать
в приданое пятьсот фунтов. Наконец, еще пятьдесят фунтов роздал он  беднякам
города, где родился, и поставил угощение всем обитателям его без исключения.
     Дядюшка был столь восхищен  натурой  капитана  Брауна,  что  за  обедом
трижды пил за его здоровье. Он говорил, что гордится знакомством с ним,  что
капитан делает честь своей отчизне и в некоторой мере  очищает  человеческую
природу от обвинений в гордыне, себялюбии и неблагодарности. Да и мне  очень
понравились скромность и сыновняя любовь этого честного  воина,  который  не
хвалился своими успехами и очень мало говорил о делах своих, но  на  вопросы
наши отвечал кратко и разумно.
     Мисс Табита обходилась с ним очень милостиво, покуда не узнала, что  он