зических  сочинений
лорда Болингброка, и хотя  эти  опровержения  были  признаны  остроумными  и
правоверными, его привлекли к суду за  нарушение  общественного  благочиния,
ибо он в воскресный день богохульствовал в трактире. Шотландец читает лекции
о правильном английском произношении и печатает эти лекции по подписке.
     Ирландец подвизается как писатель политический  и  известен  здесь  под
именем лорда Картофеля. Написал он памфлет в защиту одного министра,  уповая
получить в награду за свое усердие какую-нибудь должность или  пенсион;  но,
обманувшись в своих надеждах, он стал распускать слух, будто памфлет сочинен
самим министром, а потому написал ответ на  свое  собственное  сочинение.  В
этом  новом  сочинении  он  столь  торжественно  именовал   министра   "ваше
лордство", что публика пошла на  удочку  и  раскупила  все  издание.  Мудрые
столичные политики объявили оба сочинения  образцовыми  и  кудахтали,  будто
глупые бредни жалкого писаки столь  же  глубоки,  как  рассуждения  опытного
государственного  мужа,  сведущего  во  всех  тайнах   кабинета   министров.
Впоследствии обман открылся, и наш ирландский памфлетист от приобретенной им
известности никакой выгоды не получил, кроме одного только  звания  "милорд"
да первого места за столом в харчевне на Шу-лейн.
     Супротив меня  сидел  уроженец  Пьемонта,  который  попотчевал  публику
забавной  сатирой  под  названием  "Сравнительные   достоинства   английских
стихотворцев" - сочинение, свидетельствовавшее о скромности и вкусе творца и
особливо о его близком знакомстве с  красотами  английского  языка.  Мудрец,
больной агрофобией - "боязнью зеленых полей" - недавно  закончил  трактат  о
земледелии, хотя в жизни своей никогда не видел, как хлеб растет, и так  был
несведущ в злаках, что наш хозяин принудил его перед всеми гостями  объявить
пудинг из кукурузы лучшим рисовым пудингом, который он когда-либо едал.
     Заика почти закончил свои путешествия по Европе и даже  по  Азии,  хотя
никогда не показывал  носа  за  пределы  вольностей  Королевской  скамьи  за
исключением периодов,  когда  шла  судебная  сессия  и  его  отводил  в  суд
констебль. Что до маленького Тима Кропдейла, самого веселого члена компании,
он  благополучно  завершил  трагедию  девицы  катастрофой  и  от  постановки
трагедии на театре ожидал немалой выгоды и славы. Много  лет  Тим  промышлял
сочинением романов, получая по пяти фунтов за том, но эту  отрасль  торговли
захватили в свои руки сочинители женского пола, которые издают книги  только
для насаждения добродетелей и  пишут  с  такой  легкостью,  с  таким  пылом,
чувствительностью, знанием сердца человеческого и безмятежной жизни  высшего
света, что читатель  не  только  очарован  их  талантами,  но  благодаря  их
нравоучениям исправляется.
     После обеда мы отдыхали в саду, где, как я заметил, мистер С. беседовал
с каждым из гостей поодиночке в боковой ореховой аллее,  откуда  большинство
гостей потом исчезало без дальнейших околичностей,  а  вместо  них  являлись
новые того же клана рекруты, пришедшие с послеобеденным визитом.
     Среди них появился нарядный книгопродавец по  фамилии  Биркин,  который
приехал верхом на своем собственном мерине и предстал  перед  нами  в  новых
лакированных сапогах с увесистыми серебряными шпорами. Эта повитуха  муз  не
без оснований прибыла верхом: слишком она была толста для  пешего  хождения,
почему  и  выслушала  несколько   насмешливых   замечаний   Тима   Кропдейла
относительно своей неуклюжести и неспособности передвигаться.
     Биркин,  который  оскорбился  дерзостью   этого   бедного   сочинителя,
осмелившегося издеваться над человеком куда более богатым, ответил,  что  он
отнюдь не так неуклюж, чтобы не потащить Тима в суд Маршелси и даже засадить
его на законном основании, если тот не поспешит уладить с ним  свои  расчеты
по изданию последней своей оды в честь прусского короля, коей продано только
три штуки, причем одна из них методисту Уайтфилду.
     Тим сделал вид, будто выслушал все это добродушно, и заявил, что ждет в
самом непродолжительном времени из Потсдама благодарственной  поэмы  от  его
прусского величества, который прекрасно знает, как расплачиваться с  поэтами
их собственной монетой; тут же Тим  предложил  Биркину  побиться  с  ним  об
заклад на чашу пунша, которую в тот же вечер можно будет распить в  трактире
Эшли, кто из них скорей обежит трижды вокруг сада; причем  он-де  побежит  в
сапогах,  а  Биркин  -  в  чулках.  Книгопродавец,  почитавший  себя  весьма
проворным,  согласился  принять  вызов  и  уступил  свои  сапоги  Кропдейлу,
который, обув их, разительно стал похож на капитана Пистоля в пьесе.
     Когда  все  было  приведено  в  надлежащий   порядок,   они   пустились
наперегонки изо всей мочи, и на втором круге  Биркин,  запыхавшись  и  жиром
своим  поливая  тощую  землю,  вне  сомнения,  опередил  Тима.  Не   пожелав
оспаривать более победу, Кропдейл во мгновение ока исчез  в  задней  садовой
калитке, выходившей на тропинку, которая вела  к  проезжей  дороге.  Зрители
немедленно закричали: "Убежал!" - и Биркин устремился за ним в погоню, но не
пробежал и двадцати ярдов по тропинке, как в ногу ему вонзилась колючка,  и,
охая от боли и ругаясь от досады, он приковылял назад.
     Когда шотландец, собиравшийся раньше  стать  лекарем,  избавил  его  от
колючки, он, озираясь вокруг, воскликнул с яростью:
     - Да неужели сей негодяй задумал убежать в моих сапогах?
     Наш хозяин осмотрел  оставленные  Кропдейлом  туфли,  которые  едва  ли
заслуживали этого названия, и осведомился:
     - Скажите, мистер Биркин, ваши сапоги были из телячьей кожи?
     - Из телячьей или из коровьей, это все  равно,  -  ответил  тот,  -  но
теперь-то я найду лоскут бараньей кожи  {Sheep  skin  -  также  пергамент.},
который его погубит.  Двадцать  фунтов  убытку  принесла  мне  его  комедия,
которую я купил по вашему совету. Пять фунтов у  меня  вылетели  из  кармана
из-за этой проклятой оды, а вот эти сапоги, совсем новехонькие,  стоили  мне
тридцать шиллингов. Но ведь сия проделка с сапогами - чистый грабеж! За  это
полагается каторга! Эта собака сядет у меня на скамью  в  Олд  Бейли!..  Вот
увидите, мистер С.! Пускай пропадает за ним долг, а я ему отомщу!
     Мистер С. ничего  на  это  не  ответил,  но,  снабдив  Биркина  другими
башмаками, приказал слуге успокоить его  стаканом  ромового  пунша,  который
немного охладил его негодование.
     - Что ни говори, - сказал наш хозяин, - а поступок  Тима  нельзя  иначе
назвать, как остроумным  обманом,  хоть  он  и  заслуживает  другого,  более
достойного  наименования,  если  оценить  его  как  плод  изобретательности.
Вероятно, сапожник больше не дает Тиму в долг, и ему пришла мысль  раздобыть
себе башмаки этим остроумным способом, ибо он полагал,  что  мистер  Биркин,
который любит юмор,  поразмыслив,  сам  позабавится  этой  шуткой.  Кропдейл
живет, в буквальном смысле, остроумием, к  которому  он  прибегает  в  своих
отношениях со всеми приятелями. Однажды, например, он заимствовал у меня  на
пять-шесть дней пони для поездки в Солсбери, а по возвращении продал его  на
Смитфилдском рынке. Это была шутка весьма серьезная, такая,  что  сначала  в
пылу гнева я хотел привлечь его к суду за конокрадство. Когда же я  простыл,
- а он, нужно сказать, все время старательно избегал меня,  -  решил  я  при
первой возможности пересчитать ему ребра. И вот  однажды  увидел  я  его  на
улице; шел он мне навстречу, я уже приготовил для расправы  свою  трость,  а
для того, чтобы он не успел удрать, спрятался за спину какого-то носильщика.
Но в то мгновенье, когда я уже поднял орудие возмездия, превратился мой  Тим
Кропдейл в жалкого слепого калеку, который нащупывал длинной палкой дорогу и
вращал  одними  только  тусклыми  бельмами  вместо  глаз.  Меня   прямо-таки
потрясло, что я еле-еле избегнул беды, - чуть было не расправился с невинным
человеком, а на следующий день Тим упросил одного моего приятеля, чтобы  тот
уговорил меня простить его и  принять  от  него  вексель  на  сумму,  равную
стоимости пони, с уплатой через полтора месяца.
     От этого джентльмена я узнал, что слепец был не кто иной, как Кропдейл,
который, завидев меня и догадавшись о моем намерении, мгновенно преобразился
в слепца. Мне так понравилась его искусная увертка,  что  я  согласился  его
простить, однако отказался принять вексель,  дабы  над  головой  его  висело
обвинение в воровстве,  что  было  бы  порукой  его  пристойного  в  будущем
поведения. Но Тимоти никак не хотел даться  мне  в  руки,  пока  я  не  взял
векселя. Тогда он появился у дверей моего дома под видом  слепого  нищего  и
так искусно обманул моего слугу, с которым был давно знаком и  даже  выпивал
вместе, что тот захлопнул перед его носом дверь и пригрозил его  отколотить.
Услышав внизу шум, я спустился и тотчас же, узнав виденного  мной  на  улице
слепца, назвал его до имени, к несказанному удивлению лакея.
     Биркин заявил, что он любит шутку не меньше  других,  но  спросил,  где
живет Кропдейл, чтобы потребовать назад сапоги, прежде чем тот их продаст.
     - Я охотно дам ему пару новых башмаков и полгинеи в придачу в обмен  на
сапоги, которые облегали мне ногу как перчатка, так как другие такие я смогу
достать только тогда, когда погода для верховой езды уже будет негодная.
     Остроумец-заика  сказал,  что  единственная   тайна,   которую   хранит
Кропдейл, это именно место своего жительства,  но  что  в  летнюю  жару  он,
должно быть, спит на  какой-нибудь  барже  или  забавляется  с  какой-нибудь
ночной девой под портиком церкви святого Мартина.
     - Чума его возьми! - воскликнул книгопродавец. - Пускай бы он прихватил
заодно мои шпоры и хлыст... Тут он не удержался бы и украл еще одну  лошадь,
а тогда поскакал бы к самому дьяволу!
     После кофе я простился с мистером  С.,  искренне  поблагодарив  его  за
любезность и весьма довольный проведенным днем, хотя еще не совсем  понимал,
чем объяснить постоянное общение известного в литературном мире  человека  с
писаками, которые, по-видимому,  никогда  не  будут  способны  своим  трудом
завоевать себе хоть какое-нибудь имя. Об этом я спросил своего спутника Дика
Айви, который ответил мне так:
     - Можно подумать, что у С. есть какая-нибудь корыстная цель,  когда  он
оказывает помощь  и  покровительство  всем  этим  людям,  которые,  как  ему
известно, и люди дурные, и писатели никуда не годные. Но если он имеет такие
виды, ему придется разочароваться; ежели он такой суетный,  что  воображает,
будто они пригодны  для  удовлетворения  его  тщеславия  или,  получения  им
какой-нибудь выгоды, они, в свою очередь, слишком хитры, чтобы не извлечь из
знакомства с ним выгоду для себя. Решительно все, кто сегодня  у  него  был,
исключая меня, обязаны ему чем-нибудь. Одного он  взял  на  поруки  из  дома
предварительного заключения для должников и  затем  уплатил  за  него  долг;
другого принял к себе в дом и одел,  когда  тот  был  выпущен  полуголым  из
тюрьмы на основании парламентского  указа  об  освобождении  несостоятельных
должников; третьему, который дошел до нищеты, жил на  чердаке  на  задворках
Батчер-роу и питался только бараньей требухой, он дал  работу,  помещение  и
возможность появляться в пристойном виде, не боясь чиновников шерифа.
     Тем, кому приходится круто, он помогает  деньгами,  когда  они  у  него
есть, а когда нет, позволяет пользоваться своим кредитом. Когда  у  них  нет
работы, он дает ее от себя либо для их прокормления советует  книгопродавцам
поручить им написать какое-нибудь сочинение. Они всегда  желанные  гости  за
его столом, а стол у него хоть и простой,  но  сытный,  и  он  всегда  готов
оказать им услугу. При каждом удобном случае они весьма нагло пользуются его
именем, а бывает и так,  что  без  зазрения  совести  присваивают  авторство
некоторых его сочинений, а также выдают собственное  свое  бумагомарание  за
плоды его мозга. За обедом  вы  видели  у  него  шотландца;  этот  шотландец
назвался его именем  в  трактире  на  Смитфилдском  рынке,  и  там  какой-то
скотовод проломил ему  голову  за  то,  что  он  непочтительно  отзывался  о
христианской религии; но шотландец уже от своего имени подал на него жалобу,
и зачинщик драки должен был дать ему десять фунтов, чтобы  тот  взял  жалобу
назад.
     Я заметил, что такую  щедрость  мистера  С.  нетрудно  объяснить,  если
принять в рассуждение, что они льстят ему в  лицо  и  выступают  против  его
врагов публично; однако я был  очень  удивлен,  когда  вспомнил,  что  этого
писателя злобно поносили в газетах, поэмах  и  памфлетах  и  не  нашлось  ни
одного пера в его защиту.
     - Но вы еще больше удивитесь, - сказал Дик Айви, - когда  узнаете,  что
те самые гости, которых не видели  сегодня  за  столом,  суть  авторы  этих.
пасквилей, и С. хорошо знает о таких дружеских услугах,  так  как  эти  люди
рьяно следят друг за другом и друг на друга доносят.
     - Но какого черта они так делают! - воскликнул я. - Что  их  заставляет
ругать без всякой причины своего благодетеля?
     - У них у всех одна причина - зависть,  -  ответил  Дик.  -  Но  к  ней
присоединяется еще и другая. С. издает литературный  журнал,  в  котором  их
сочинения, натурально, подвергаются критике;  и  хотя  со  многими  из  этих
сочинителей обходятся в журнале куда более  снисходительно  и  благосклонно,
чем они заслуживают,  но  малейшие  замечания,  без  которых  сколько-нибудь
справедливая и беспристрастная критика обойтись  не  может,  распаляют  гнев
этих сочинителей, и  они  немедленно  мстят  критику  в  анонимных  письмах,
памфлетах и пасквилях. Впрочем, все современные писатели, хорошие,  худые  и
посредственные, с той поры как он занимается этим делом, стали его  врагами,
явными или тайными, за исключением тех его друзей, коим нечего опасаться его
критики. Но ему лучше знать, какую выгоду или удовольствие  он  получает  от
того, что такое гнездо шершней находится у самого его уха...
     Я признался, что это нелегко понять, но  что  мне  хотелось  бы  знать,
почему он числит своими приятелями таких негодяев, столь же ничтожных, сколь
и неблагодарных. В ответ на это Дик сказал, что и он не находит  разумных  к
тому оснований, но если уж говорить  правду,  этот  человек  -  неисправимый
дурак; хотя он и почитает себя знатоком человеческого  сердца,  но  попадает
впросак, оказывая благодеяния как раз самым недостойным из тех, кто просит у
него  помощи;  впрочем,  это  предпочтение  происходит  не   от   недостатка
проницательности, но от недостатка решимости, ибо у  него  не  хватает  духа
противостоять бесстыдной настойчивости человека ничтожного, а так как он  не
знает цены деньгам, то и невелика его  заслуга,  когда  он  раздает  их  без
всякого разбора; к тому же гордость его находит пищу в том, что вокруг  него
такая толпа угодников, и, должно быть, ему нравится,  когда  они  поносят  и
предают друг друга, а благодаря их доносам он узнает обо всех  происшествиях
на Граб-стрит, которые он уже задумал описать для увеселения публики.
     Выслушав речь Дика, я возымел  подозрение,  что  против  С.  он  питает
злобу, ибо его поступкам  он  давал  наихудшее  объяснение;  расспросив  его
обиняком, я узнал, что он  отнюдь  не  доволен  критикой  своего  последнего
сочинения, напечатанной в журнале, хотя по  его  просьбе  эта  критика  была
весьма учтивая. Во всяком случае, С. имеет свои слабости и  прихоти,  однако
ему никак нельзя отказать в добросердечии и просвещенности, и  я  отнюдь  не
могу упрекнуть его во властолюбии, жестокости и упрямстве.
     Я столь много места уделил  сочинителям,  что  вы  можете  заподозрить,
будто я собираюсь вступать в это братство; однако если бы я к этой профессии
и был способен, то она самое безнадежное средство  против  голодной  смерти,
ибо ничего не позволяет отложить  про  запас  под  старость  или  на  случай
болезни. Восьмидесятилетний Салмон проживает теперь на чердаке и, получая по
гинее за лист, трудится для современного историка, который  по  годам  своим
может годиться ему  во  внуки,  а  Псалмоназар,  помыкавшись  с  полвека  на
литературной стезе, хоть и был он неприхотлив и воздержан,  как  все  жители
Азии,   живет   теперь   милостыней   нескольких   книгопродавцев,   которая
только-только  спасает  его  от  того,  чтобы  не  поступить  на  содержание
церковного прихода. Гаю, который сам был книгопродавцем, следовало  бы  одно
крыло или палату своей больницы отвести для престарелых писателей;  впрочем,
во всем королевстве не найдется ни одной больницы, ни приюта,  ни  работного
дома, которые могли бы вместить всех бедняков этого братства, состоящего  из
подонков других профессий.
     Не знаю, позабавит ли вас рассказ о сей чудной породе  смертных,  нравы
которых, должен признаться, весьма возбуждают любопытство вашего
                                                             Дж. Мелфорда.
                                                             Лондон, 10 июня


                        Мисс Летиции Уиллис, Глостер

     Дорогая моя Летти!

     Лежит у меня на душе нечто такое, о чем я не решаюсь писать  по  почте,
но миссис Брентвуд возвращается домой,  и  я  никак  не  хочу  упустить  сей
благоприятный случай,  чтобы  открыть  вам  мое  бедное  сердце,  угнетенное
страхом и печалью.
     О Летти! Сколь горестно положение того, кто не имеет друга, к  которому
можно обратиться за советом и утешением в беде! В последнем  моем  письме  я
намекала, что некий мистер Бартон был чрезмерно любезен и учтив. Долее я  не
могу сомневаться  в  его  намерениях.  Он  объявил  себя  моим  поклонником,
оказывал мне тысячу знаков внимания и, заметив, что я холодно отвечаю на его
любезности, прибег к посредничеству леди  Грискин,  которая  и  выступила  в
качестве горячей его защитницы. Но, дорогая моя Уиллис,  миледи  усердствует
чересчур: она не только говорит пространно об  огромном  состоянии,  знатных
знакомцах и незапятнанном добром имени мистера Бартона, но и берет  на  себя
труд допрашивать меня. Два  дня  назад  она  решительно  объявила  мне,  что
девушка  моих  лет,  конечно,  не  осталась  бы  равнодушной  ко  всем  этим
достоинствам, если бы сердце ее было свободно.
     Этот намек привел меня в такое волнение, что она не могла  не  заметить
моего смущения и, полагаясь на  якобы  сделанное  ею  открытие,  настаивала,
чтобы я избрала ее своею наперсницей. Но хотя я не сумела справиться с собою
и скрыть тревогу моего сердца, однако я все же не такое  малое  дитя,  чтобы
открыть тайну моего сердца особе, которая, вне сомнения, употребит ее мне во
зло.  Я  отвечала  ей,  что  нет  ничего  удивительного,  если  я  пришла  в
замешательство, когда она  завела  разговор  о  предмете,  неподходящем  для
девушки столь  юной  и  неопытной;  что  мистера  Бартона  я  считаю  весьма
достойным джентльменом и очень признательна ему за доброе мнение обо мне; но
сердечное расположение рождается помимо воли, мое же сердце остается до  сей
поры холодным к нему.
     Она  покачала  головою   с   недоверчивым   видом,   заставившим   меня
затрепетать,  и  сказала,  что,  ежели  сердце  мое  свободно,  оно   должно
прислушаться к голосу благоразумия, особливо если к нему присоединится голос
тех, кто имеет право надзирать за моим поведением.  В  этих  словах  крылось
намерение склонить дядюшку и тетушку, а может быть, и моего брата  отнестись
благосклонно к любовным притязаниям  мистера  Бартона,  и  я  страшусь,  что
тетушка уже перешла на его сторону. Вчера поутру он  прогуливался  вместе  с
нами в парке и, зайдя на обратном пути в  галантерейную  лавку,  презентовал
тетушке очень красивую табакерку, а мне - золотую шкатулочку для иголок,  От
которой я решительно отказывалась, покуда тетушка не приказала мне  принять,
ежели  я  не  желаю  вызвать  ее  неудовольствие