одовалые   мои   бараны,
вскормленные благовонными горными травами, могут соревноваться  сочностью  и
ароматом с дичиной; нежное мясо моих телят,  питавшихся  только  материнским
молоком, наполняет блюдо соком; моя домашняя птица,  разводимая  у  меня  на
дворе, ходит на свободе, покуда сама не  сядет  на  насест;  кроликов  берут
прямо из моих садков; свежую дичину приносят с моих болот, форель и лосось -
прямо из речки, устрицы - с отмелей, где их ловят, а сельдь и другую морскую
рыбу я могу есть часа через четыре после  того,  как  ее  поймали.  Овощами,
кореньями, салатом  в  изобилии  ц  отличного  качества  снабжают  меня  мои
огороды, почва которых столь тучна, что ее почти не надо возделывать.  И  та
же земля доставляет мне все плоды, которые Англия может  считать  своими,  а
потому у меня каждый день свежий десерт, только-только снятый с деревьев. На
молочной моей ферме текут нектарные  реки  сливок  и  молока,  и  оттуда  мы
получаем превосходное масло, творог и сыры, а  отбросы  идут  на  корм  моим
свиньям, дающим мне сало и ветчину.
     Спать я ложусь рано и встаю с восходом  солнца.  Время  провожу  я  без
скуки и печали, и у себя дома я нимало не лишен  развлечений,  когда  погода
препятствует мне выйти из дому: я  читаю,  беседую,  играю  на  бильярде,  в
карты, в триктрак. Вне дома я надзираю за моим домоводством и измышляю планы
улучшений, удачное исполнение коих доставляет мне неизъяснимою радость.
     Не меньше радуюсь я, видя, как мои арендаторы благоденствуют  под  моим
покровительством и как нанятый мной бедняк добывает свой хлеб насущный.  Вам
известно, что есть у меня несколько разумных друзей, коим  я  открываю  свое
сердце блаженство, которое я понапрасну искал бы в городской толчее. Есть  у
меня еще и другие более скромные знакомцы, которых я уважаю за их честность;
обществом их я  нисколько  не  гнушаюсь,  хотя  бы  оно  и  было  не  весьма
занимательно.
     Словом, так-то я живу среди честных людей и верных домочадцев, каковые,
льщу себя надеждой, питают бескорыстную ко мне привязанность.  Да  вы  сами,
мой любезный доктор, могли бы удостоверить сию истину.
     А теперь поглядите, сколь отлична от  сей  жизни  жизнь  в  Лондоне.  Я
закупорен в душном  помещении,  где  кошку  и  ту  негде  повесить,  и  дышу
гнилостными испарениями, которые, разумеется, произвели бы чуму, ежели бы не
умерялись кислотой каменного угля, которая, впрочем, сама по себе губительна
для слабых легких. Но и сие прославленное  противоядие  не  спасает  жителей
Лондона от немощного желтого цвета лица, столь непохожего на румянец юношей,
проживающих в сельской местности.
     Спать я ложусь после  полуночи,  утомленный  и  измученный  беспокойной
жизнью в течение дня. Каждый час я просыпаюсь,  разбуженный  страшным  шумом
ночного дозора, выкликающего часы по всем улицам и  бьющего  в  колотушку  у
каждых ворот; шайка сих дармоедов только для  того  и  предназначена,  чтобы
нарушать покой жителей. В пять часов утра меня сгоняет с постели  еще  более
устрашающий грохот деревенских телег и крик зеленщиков, продающих у меня под
окнами зеленый горошек.
     Ежели я вздумаю выпить воды, мне приходится пить омерзительную бурду из
открытого акведука, подвергающегося опасности всяческого  загрязнения,  либо
глотать  воду  из  Темзы,  впитавшую  в  себя  все   нечистоты   Лондона   и
Вестминстера. Человеческие испражнения входят в  их  состав  как  наименьшее
зло,  а  слагаются  сии  нечистоты  из  всякой  дряни,  ядов  и   минералов,
употребляемых ремесленниками и мануфактурами в производстве  своих  изделий,
равно как из гниющих остатков людей и скота, смешанных с помоями всех лачуг,
портомоен и сточных канав всего города.
     Таков сей приятный напиток, превозносимый лондонцами как лучшая вода на
всем белом свете. Что же до хмельного питья, выдаваемого  за  вино,  то  сие
есть противная, дрянная, вредная смесь из хлебного вина, сидра  и  тернового
сока. Когда разбиралось  в  суде  одно  дело  по  иску  к  некоему  возчику,
расколотившему бочку с портвейном, после показаний  бочарника  обнаружилось,
что во всей бочке, вместимостью в сотню галлонов, настоящего портвейна  было
не более пяти галлонов, да и то вино было подмешано виноторговцем из Опорто.
     Хлеб, который я ем в  Лондоне,  -  неудобоваримое  тесто,  смешанное  с
мелом, квасцами и костяным пеплом, в равной мере безвкусный  и  вредный  для
здоровья. Здешние простаки знают, что в нем есть  подмесь,  но  предпочитают
его хлебу из чистой муки, ибо он белее. Таким образом они приносят в  жертву
вкус, здоровье, жизнь  нежных  своих  чад  ради  услаждения  предубежденного
своего взора, а мельник с пекарем вынуждены отравлять их вместе  с  семьями,
ежели желают питаться от трудов своих. Телятина здешняя  столь  же  негодна,
ибо от повторных кровопусканий и прочих плутней измождена в такой мере,  что
нет в ней ни капли сока, и ежели теленка не зарезали бы, он все равно  издох
бы от истощения, а потому нет в телятине  ни  вкуса,  ни  питательности,  ни
аромата, и есть ее можно с такой же приятностью,  как,  скажем,  фрикасе  из
лайковых перчаток или соломенных шляпок из Ливорно.
     Так, стало быть, они  лишают  натурального  цвета  свой  хлеб,  мясо  и
домашнюю птицу  в  своих  мясных  лавках,  свои  котлеты,  рагу,  фрикасе  и
всяческие соусы, но вместе с тем,  с  риском  для  жизни,  подделывают  цвет
овощей. Поверите ли - сии безумцы варят овощи  вместе  с  медными  полпенни,
дабы улучшить их цвет! Это сущая правда. И, сказать по совести, в их  овощах
ничего хорошего нет, кроме цвета. Произрастают они на искусственной земле  и
пахнут навозом, на котором растут. Моя капуста, моя спаржа и цветная капуста
настолько же лучше,  чем  овощи,  продаваемые  на  Ковент-гарденском  рынке,
насколько мои бараны лучше тех, каких вывозят  на  Сент-Джемский  рынок,  не
похожих ни на барана, ни на овцу, вскормленных на вонючих болотах  Линкольна
и Эссекса и дающих мясо сухое и жесткое. Что до свиней, то эти  прожорливые,
мерзкие животные питаются здесь конской падалью и пивной бардой, а  домашняя
птица вся с гнилым душком, ибо  здесь  существует  мерзкий  обычай  зашивать
домашней птице кишку, дабы она задерживала пищу и оттого в своих  курятниках
скорей жирела.
     О рыбе я скажу только, что в нынешнюю жару ее тащат сюда посуху миль за
шестьдесят - семьдесят, а  то  и  за  сотню;  одного  этого  достаточно  без
пояснений, чтобы и у голландца желудок вывернуло наизнанку, даже ежели он не
почует в каждом переулке приятный аромат "свежей" макрели,  которой  торгуют
вразнос. Теперь  не  время  для  устриц;  все-таки  упомяну,  что  настоящих
"кольчестерских" устриц ловят в чаны с тиной, каковые наполняются  водой  во
время морского прилива; а зеленый цвет,  который  здешние  лакомки  ценят  в
устрицах  столь  высоко,  вызван  купоросной   накипью,   поднимающейся   на
поверхность гнилой, стоячей воды. Кроликов здесь выращивают  и  выкармливают
торговцы домашней птицы в своих подвалах, где они лишены воздуха и не  могут
двигаться; а посему мясо их жестко и вкусом неприятно; что до дичи, то ее ни
за какие деньги не сыщешь.
     Должен признаться, что на Ковент-гарденском рынке можно сыскать хорошие
фрукты, но покупают их немногие богачи по непомерным ценам;  всем  остальным
покупателям достаются лишь отбросы,  да  и  отвешивают  их  такими  грязными
руками, что я не могу смотреть без отвращения. Не дальше чем вчера  я  видел
на улице грязную торговку, собственными  своими  слюнями  смывавшую  пыль  с
вишен, и, кто знает, какая-нибудь леди из Сент-Джемского  прихода  кладет  в
свой нежный ротик эти вишни, которые перебирала грязными, а  быть  может,  и
шелудивыми пальцами  сент-джемская  торговка.  О  каком-то  грязном  месиве,
которое называется клубникой, и говорить нечего; ее  перекладывают  сальными
руками из одной  пыльной  корзины  в  другую,  а  потом  подают  на  стол  с
отвратительным, смешанным с мукой, молоком, которое именуется сливками.
     Но и молоко само по себе заслуживает того, чтобы упомянуть о  нем;  сию
жидкость, добытую от коров, кормленных жухлыми капустными листьями и  кислым
пойлом, разбавленным теплой водой с капустными червями, носят  по  улицам  в
открытых ведрах, куда попадают помои, что выплескиваются из дверей  и  окон,
плевки и табачная жвачка пешеходов, брызги грязи из-под  колес  и  всяческая
дрянь,  швыряемая  негодными  мальчишками  ради  забавы;  оловянные   мерки,
испачканные младенцами, снова погружают в молоко,  продавая  его  следующему
покупателю, а в довершение всего в сию драгоценную мешанину падают всяческие
насекомые с лохмотьев пакостной замарахи, которую величают молочницей.
     Перечень лондонских лакомств  я  завершу  пивом,  лишенным  и  хмеля  и
солода, безвкусным и тошнотворным, более пригодным как рвотное средство, чем
для утоления жажды и облегчения пищеварения; помяну также о чем-то сальном и
прогорклом, что именуется маслом, изготовленным с примесью свечного  сала  и
кухонного жира, а также  о  здешних  "свежих"  яйцах,  которые  ввозятся  из
Франции и Шотландии.
     А ведь все сии мерзости можно было бы устранить, ежели  бы  хоть  самую
малость  позаботились  о  полицейских  правилах  и  градских  постановлениях
благоустройства, но мудрые лондонские патриоты забили  себе  в  голову,  что
всяческие постановления несовместимы со свободой и что  каждый  может  жить,
как ему вздумается, без всяких принуждений. Ну что ж, раз у них  не  хватает
разума, чтобы упомянутые мной мерзости могли их встревожить, пусть они  хоть
в собственных своих нечистотах валяются!
     Человек обходительный, дабы наслаждаться беседой в  приятном  обществе,
вне сомнения, станет смотреть сквозь пальцы на подобные  неустройства.  Один
из моих приятелей, шутник, говаривал, что в приятном  обществе  нет  плохого
вина, но сие изречение надлежит воспринять  cum  grano  sails  {С  известной
осторожностью, с оговорками (лат.).}. Но какое такое приятное общество  есть
в Лондоне, чтобы я ради него стал умерщвлять свои  чувства  и  примирился  с
мерзостями, от которых с  души  воротит?  Все,  кого  я  здесь  вижу,  столь
озабочены корыстными или  тщеславными  мыслями,  что  у  них  и  времени  не
остается предаваться нежным чувствам или дружбе.
     Даже у некоторых моих старинных знакомых сии мысли и вожделения  стерли
все следы прежних наших отношений.  Беседу  заменяют  здесь  только  спорами
враждующих партий и глупыми пререканиями, а общение между людьми  -  чинными
визитами и игрой в  карты.  Если  же  случайно  встретишься  с  каким-нибудь
забавником, то чудачества  его  могут  быть  для  тебя  небезопасны.  С  ним
обыкновенно трудно дело иметь, - Это  пройдоха,  доносчик  или  сумасшедший.
Каждый, с кем толкнешься, норовит  тебя  обвести  вокруг  пальца.  За  тобой
охотятся попрошайки, которые  под  видом  займа  просят  милостыню  и  живут
грабежом  приезжих.  Купцы  тут  лишены  совести,  друзья  -  дружелюбия,  а
домочадцы - верности.
     Письмо мое разрослось бы до трактата, ежели бы я стал  перечислять  все
причины недовольства моего, кои исполнили  меру  моего  негодования  на  сей
город, а равно и на прочие многолюдные города. Благодарение небу,  меня  еще
не настолько втянул сей водоворот, чтобы я не  мог  из  него  вырваться  без
помощи философии. Из сего безумного мира плутовства, нелепиц, наглости  я  с
сугубой охотой удалюсь в тишину уединения, к сердечным излияниям  искреннего
дружелюбия, под защиту гостеприимных сельских богов, короче говоря,  Kucunda
oblivia vitae {Жизнь, дающая  приятное  забвение  (лат.).},  которой  и  сам
Гораций не умел должным образом усладить себя.
     Я договорился и нанял  на  три  месяца,  по  гинее  за  день,  отменную
дорожную  карету  с  четверкой  лошадей  и  на  будущей  неделе  намереваясь
пуститься в путешествие на север, уповая увидеться с вами в  конце  октября.
Буду вам писать отовсюду, где остановимся на достаточный срок и  как  только
случится что-нибудь такое, что, по моему мнению, хоть немного вас позабавит.
     Покуда же я прошу вас надзирать над Барнсом, заботиться о сенокосе и  о
жатве и считать, что всеми плодами земель моих можете вы  распоряжаться  как
своими собственными. Ежели вы думали бы иначе, я постыдился  бы  подписаться
вашим неизменным другом
                                                              М. Брамблом.
                                                              Лондон, 8 июня


          Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса

     Дорогой Филипс!

     В последнем письме я упоминал о том, как  я  провел  вечер  в  обществе
сочинителей,  которые,  казалось,  один  другого  боялись   и   друг   другу
завидовали. Дядюшка отнюдь не был удивлен, когда я  сказал,  что  беседа  их
меня разочаровала.
     "Человек может быть весьма  занимателен  и  назидателен  на  бумаге,  -
сказал он, - но очень скучен в беседе. Я заметил, что  те,  кто  блистает  в
обществе простых смертных, суть звезды второй величины в созвездии талантов.
Немногими мыслями легче управлять и распоряжаться, чем большим  их  запасом.
Редко случается найти что-нибудь необычайное в наружности и  речах  хорошего
сочинителя, тогда как скучный писатель выделяется  какой-нибудь  странностью
или блажью. Посему я полагаю, что компания с Граб-стрит  должна  быть  очень
занимательна".
     Эти слова весьма подстрекнули мое любопытство, и я посоветовался с моим
приятелем Диком Айви, который и взялся его  удовлетворить  на  следующий  же
день.
     Он повел меня обедать к С., которого мы  с  вами  знаем  давно  по  его
сочинениям. Проживает С. на самом краю города, и каждое воскресенье дом  его
открыт для всех неудачливых  его  собратьев  по  перу,  которых  он  угощает
говядиной, пудингом, картофелем, а также портвейном, пуншем и добрым  пивом,
лучше которого не сыскать у Келверта. Первый день недели он  избрал  потому,
что кое-кто из его гостей не мог бы воспользоваться его  гостеприимством  по
причине, о которой нет нужды распространяться.
     Принял он меня любезно  в  скромном,  но  удобном  доме,  выходившем  в
хороший сад, содержимый в полном порядке, и право же, я не видел  ни  одного
внешнего знака сочинительства ни в доме, ни в наружности хозяина, одного  из
тех немногих писателей, которые стоят на своих собственных ногах,  не  имеют
покровителей и ни от кого не зависят. Но  если  в  хозяине  не  было  ничего
примечательного,  то  гости  с  лихвой  вознаграждали   отсутствие   в   нем
странностей.
     В два часа пополудни я очутился за столом среди десятка  сотрапезников,
и сомневаюсь, найдется ли в целом королевстве еще подобное сборище  чудаков.
Об одежде я уже не стану упоминать, ее необычность может быть  случайна.  Но
что мне сразу бросилось в глаза, так  это  причуды,  каковые  поначалу  были
притворны, но потом укрепились благодаря привычке. Один из них сидел в очках
за столом, другой спустил поля шляпы на самые глаза, хотя, по  словам  Айви,
первый мог увидеть без всяких очков судебного пристава за тридевять  земель,
а второй никогда не мог пожаловаться  на  слабость  или  недостаток  зрения,
разве что лет пять назад, когда ему наставил под  глазами  фонарей  какой-то
игрок, с которым он повздорил спьяна.
     У третьего гостя одна нога  была  забинтована,  а  сам  он  пользовался
костылями, ибо когда-то сломал себе ногу,  хотя  теперь  мог  прыгать  через
палку с завидной легкостью.  Четвертый  питал  такую  ненависть  к  сельской
жизни, что уселся спиной к окну, выходившему в сад, а когда подали  блюдо  с
цветной капустой, он выхватил пузырек с нюхательной солью, чтобы не упасть в
обморок; сей чувствительный гость был сыном сельского батрака,  родился  под
кустом и немало  лет  резвился  вместе  с  ослами  на  выгоне.  Пятый  гость
притворялся, будто он не совсем в своем уме: когда  к  нему  обращались,  он
всегда  отвечал  невпопад,  то  вскакивал  и  отпускал  крепкое  словцо,  то
принимался хохотать, то складывал на груди руки и тяжело вздыхал, а то шипел
не менее громко, чем сотня змей.
     Поначалу я в самом деле думал, будто он сошел с ума, и так как он сидел
рядом со мной, я стал его  побаиваться;  однако  наш  хозяин,  приметив  мое
смущение, заверил меня вслух, что бояться нечего.
     - Сей джентльмен, - сказал он, - хочет  играть  роль,  для  которой  он
совсем негоден... Как бы он ни старался, но ему не под силу сойти с  ума.  У
него слишком пошлое воображение, чтобы он мог распалить себя до бешенства...
     - А все-т-таки с-сие есть н-не плохая  выдумка...  -  заметил  один  из
гостей в кафтане с потертым позументом. - П-ритворное сум-масшест-твие может
сойти з-за ум... у дев-вяти ч-человек из дес-сяти...
     - А притворное заикание - за юмор, - вставил наш хозяин, -  хотя  между
ними нет ничего общего.
     Должно быть, этот шутник пытался в прежние времена говорить  складно  и
без запинки, но, когда это ему не удалось, прибегнул к косноязычию  и  часто
вызывал этим смех у слушателей, хотя и не обнаружил  ни  малейших  талантов;
сей недостаток речи, который поначалу был у него притворным, стал  для  него
привычным, так что теперь он уже не может от него отделаться.
     Один из гениев, прищурив глаза,  сидел  за  столом,  не  снявши  желтых
перчаток; когда он впервые познакомился с нашим хозяином С., он так на  него
рассердился за то, что тот глядит, разговаривает, ест и пьет, как все  люди,
что потом начал его повсюду ругать и не желал прийти к нему снова,  пока  С.
не представил ему следующего доказательства своего причудливого нрава:  поэт
Уот Уивил после неудачных попыток завязать с С. Дружбу дал  знать  С.  через
третье лицо, что написал в похвалу ему поэму, а в поношение - сатиру и  что,
если С. откроет ему двери своего дома, поэма будет тотчас же  напечатана,  а
если откажет ему в дружбе, появится на свет сатира. С. ответил, что  считает
панегирик Уивила бесчестьем для себя  и  не  преминете  расплатиться  с  ним
палкой, но, буде появится на свет сатира, он пожалеет Уивила и тот может  не
опасаться мести.  Уивил.,  поразмыслив,  порешил  досадить  С.  и  напечатал
панегирик, за *^ что и был крепко поколочен. После этого он затеял поднять в
суде дело об оскорблении, и С., чтобы избежать  суда,  подарил  Уивилу  свое
расположение. Стало быть, необычное в этом случае поведение С. примирило его
с философом в желтых перчатках, который признал, что С. не лишен  дарования,
и с той поры стал его посещать.
     Любопытствуя узнать,  как  и  в  чем  обнаруживают  свои  разнообразные
таланты мои сотрапезники, я осведомился об этом у общительного  моего  друга
Дика Айви, который сказал мне, что большинство  из  них  -  поденщики  более
почтенных писателей, для которых они  переводят,  делают  выписки  и  другую
работу, когда те пишут свои книги, и что все они  в  прошлом  трудились  для
нашего хозяина, хотя ныне сами подвизаются в различных областях  литературы.
Не только  их  таланты,  но  национальность  и  произношение  -  были  столь
различны, что во время нашей беседы на память приходило смешение языков  при
возведении Вавилонской башни.
     Слышалось ирландское произношение, шотландское,  чужеземные  выражения;
гости орали во весь голос, ибо все говорили разом, и каждый мог быть уверен,
что его расслышат только в том случае, если он перекричит  других.  Следует,
правда, признать, что в речах их не было ничего педантского, они старательно
избегали ученых рассуждений  и  тщились  быть  только  остроумцами,  что  им
нередко удавалось. Слышались отдельные забавные замечания, которые  вызывали
хохот, и если кто-нибудь в раздражении нарушал правила приличия,  его  резко
обрывал хозяин пиршества, имевший как бы отцовскую власть  над  этим  буйным
племенем.
     Философ,  ученейший  из  всей  компании,  за  безбожие  был  выгнан  из
университета; он успешно подвизался в опровержении метафи