нам,  что  человек  этот  наделен  умом  и
лукавством и правительство иногда поручает ему работу тайного агента.
     Но я уже знал его историю  более  подробно.  Много  лет  назад,  будучи
купцом во Франции, он был замешан в  каких-то  мошенничествах;  за  них  его
приговорили к каторге, откуда он был освобожден благодаря покойному  герцогу
Ормонду, которому он написал письмо, где объявил себя  его  однофамильцем  и
родственником. Потом он поступил на службу  правительства  как  шпион  и  во
время войны 1740 года  пересек  переодетый  капуцином  Испанию,  а  также  и
Францию с величайшей опасностью для жизни, ибо  мадридский  двор  заподозрил
его и дал приказ задержать в Сен-Себастиане, откуда он благополучно бежал за
несколько часов до получения там этого приказа. На этот побег, а равно и  на
другие, такие  же  рискованные,  он  ссылался  как  на  свою  заслугу  перед
английским министерством столь успешно, что оно наградило  его  значительным
пенсионом, которым он и пользуется теперь на старости лет.
     Он вхож ко всем министрам, и, по слухам, они советуются с ним по разным
вопросам как с человеком недюжинного ума и весьма опытным. И в  самом  деле,
он человек одаренный и весьма самонадеянный; когда он говорит,  вид  у  него
такой  самоуверенный,  что  может   производить   немалое   впечатление   на
ограниченных политиканов, стоящих ныне у кормила власти. Но если на него  не
клевещут, он повинен в том, что  носит  личину.  По  слухам,  он  не  только
католик, но и патер, и, делая вид, будто разоблачает  перед  кормчим  нашего
государства все  пружины  политики  версальского  двора,  он  вместе  с  тем
собирает сведения для французского министра.
     Итак, капитан С. весьма благосклонно заговорил с  нами  и  отозвался  о
личности герцога без всяких церемоний.
     - Сей глупец, - сказал он, - еще  почивает,  и  лучшее,  что  он  может
сделать, это спать до рождества! Ибо, когда он встает, ничего другого, кроме
глупости, он обнаружить не может. В этом государстве после Гренвилла не было
ни одного министра, достойного той муки, коей присыпают парик. Все они такие
невежды, что не могут отличить краба от цветной капусты, и  такие  остолопы,
что не могут понять самого простого предложения. В начале войны  сей  жалкий
болван говорил мне с превеликим страхом, что тридцать тысяч французов прошли
из Акадии до Кэп Бретон. "А где же они могли найти транспортные корабли?"  -
спросил я. "Транспортные корабли! - воскликнул  он.  -  Я  говорю  вам:  они
прошли сушей!" - "Сушей к острову Кэп Бретон?!" - "Как? Разве Кэп  Бретон  -
остров?" - "Конечно". - "Ха! Вы в этом уверены?"  Когда  я  показал  ему  на
карте Кэп Бретон, он долго рассматривал его сквозь очки, а потом обнял  меня
и  воскликнул:  "Дорогой  С.!  Вы  всегда  приносите  нам  добрые  вести.  Я
немедленно еду к королю и скажу ему, что Кэп Бретон - остров!"
     Капитан С., казалось, хотел нас развлечь такого рода рассказами  о  его
светлости, но тут появился алжирский посланник, почтенный  турок  с  длинной
белой бородой, сопровождаемый драгоманом, то  есть  толмачом,  и  еще  одним
офицером из его свиты, который был без чулок.  Капитан  С.  с  повелительным
видом немедленно приказал слуге доложить герцогу, чтобы тот  вставал  и  что
собралось много народу и пожаловал посланник Алжира. Потом повернулся к  нам
и сказал:
     - Сей жалкий турок, несмотря на  свою  седую  бороду,  -  младенец.  Он
прожил в Лондоне несколько лет и все еще ничего  не  может  понять  в  наших
политических переменах. Он полагает, будто  наносит  визит  премьер-министру
Англии, но вы увидите, что наш мудрый герцог сочтет его знаком личной к нему
привязанности.
     В самом деле, герцог поспешил отблагодарить за такую любезность.  Дверь
распахнулась, он выбежал  с  салфеткой  под  подбородком,  в  мыльной  пене,
покрывавшей лицо его до самых глаз; ринувшись к посланнику, он  прямо  перед
его носом оскалил зубы, отчего лицо его стало страшным, и сказал:
     "Да благословит бог вашу длинную бороду, дорогой Магомет! Надеюсь,  что
Дэй скоро наградит вас конским хвостами {Игра слов  horse  tail  -  "конский
хвост" и также "бунчук",  древко  с  конским  хвостом,  воинское  отличие  в
Турции.}, ха-ха-ха! Минуту потерпите, и я пришлю за вами!"
     С этими словами он удалился в свои покои,  оставив  турка  в  некотором
смущении. После  короткого  молчания  тот  сказал  толмачу  несколько  слов,
значение которых мне очень хотелось бы узнать, ибо, произнося их, он  возвел
глаза к небу с выражением крайнего удивления и благочестия. Наше любопытство
было  удовлетворено  благодаря  любезному  капитану  С.,   заговорившему   с
драгоманом, как со  старым  знакомым.  Оказалось,  что  Ибрагим,  посланник,
принял его светлость за шута, состоящего при министре, и, когда толмач вывел
его из заблуждения, он воскликнул:
     "О святой  пророк!  Не  удивляюсь,  что  народ  этот  процветает!  Ведь
управляют им идиоты, которых все добрые  мусульмане  почитают,  ибо  на  них
снизошло вдохновение!"
     Ибрагим удостоился краткой аудиенции, после которой герцог проводил его
до двери, а потом воротился,  чтобы  наградить  милостивыми  улыбками  толпу
своих почитателей.
     Мистер Бартон только-только собирался представить меня  его  светлости,
как мне посчастливилось привлечь внимание герцога, прежде чем  было  названо
мое  имя.  Герцог  устремился  мне  навстречу  и,  схватив  меня  за   руку,
воскликнул:
     - Дорогой сэр Фрэнсис, как это любезно! Признаться, я так вам обязан!..
Такое  внимание  к  бедному  павшему  министру!   Когда   отплываете,   ваше
превосходительство? Ради бога, заботьтесь о своем  здоровье  и,  прошу  вас,
непременно ешьте во время плаванья компот из чернослива! Да, да!  Заботьтесь
о своем драгоценном здоровье, а  также  о  пяти  племенах.  О  наших  добрых
друзьях - о пяти племенах: о козокозах,  чокитавах,  криках,  чиках-миках  и
осьминогах. И пусть у них будет побольше одеял, дрянной водки и вампумов.  А
вам, ваше  превосходительство,  желаю  почистить  чайник,  закипятить  цепь,
зарыть дерево и посадить топор. От души желаю! Ха-ха-ха!
     Когда он с обычной своей стремительностью произнес эту  тираду,  мистер
Бартон объяснил ему, что я отнюдь не  сэр  Фрэнсис,  а  также  и  не  святой
Франциск, а всего-навсего мистер Мелфорд, племянник мистера Брамбла, который
сделал шаг вперед и отвесил поклон.
     -  А  ведь  правда,  это  не  сэр  Фрэнсис!  -  воскликнул  сей  мудрый
государственный муж. - Очень рад вас  видеть,  мистер  Мелфорд!..  Я  как-то
послал вам инженера укрепить ваш док... А, мистер Брамбл! Добро  пожаловать,
мистер Брамбл! Как вы поживаете, елейный мистер Брамбл?..  Ваш  племянник  -
красивый молодой человек... Честное слово, очень красивый  молодой  человек!
Его отец - мой старый друг. Как он поживает? Что с ним?  Все  еще  не  может
отделаться от своего проклятого недуга?
     - О нет, милорд! - ответил дядюшка. - Со всеми его недугами кончено. Он
умер уже пятнадцать лет назад.
     - Умер? Как? Да, да, совершенно верно... Теперь я вспоминаю. Вот,  вот,
он умер... А как... Молодой человек проходит по  Хеверфорд  Весту?  Или  как
его... Мой дорогой мистер Милфордхевен, я сделаю все, что в  моей  власти...
Надеюсь, я еще сохранил влияние.
     Тут дядюшка сказал, что я еще  несовершеннолетний  и  что  в  настоящее
время мы не собираемся просить его о чем бы то ни было.
     -   Мы   с   племянником   пришли   сюда,   -   добавил   дядюшка,    -
засвидетельствовать почтение вашей светлости, и, смею  сказать,  мы  так  же
бескорыстны, как и любой из присутствующих на сей ассамблее.
     - О мой дорогой мистер Брамблберри, вы оказываете мне величайшую честь!
Я всегда буду очень рад видеть  вас  и  вашего  племянника,  многообещающего
мистера Милфордхевена... Вы можете рассчитывать на мою помощь, какова бы она
ни была... Я хотел бы, чтобы у нас было побольше друзей вашего закала! Потом
он обратился к капитану С.:
     - Ха! Каковы новости, капитан С.? Что делается на свете, а?
     - На свете все идет по-старому, милорд, - ответил капитан С. - Политики
в Лондоне и Вестминстере снова начали точить языки против вашей светлости, и
ваша недолговечная популярность  подобна  перышку  -  при  первом  дуновении
людского злословия против министерства она улетучится!
     - Шайка негодяев! - вскричал герцог. - Тори, якобиты, мятежники! Добрая
половина их должна получить по заслугам и дрыгать ногами на Тайберне.
     С этими словами он отошел  и  начал  обход,  заговаривая  с  каждым  из
присутствовавших на приеме с любезной развязностью, но,  к  кому  бы  он  ни
обращался, достаточно ему было открыть рот, чтобы все перепутать, забыв, кто
его гость и чем он занимается. Он походил  на  комедианта,  которого  наняли
изображать министра в смешном виде.
     Напоследок вошел в комнату весьма благообразный человек; его  светлость
устремился к нему, заключил его в объятия и, воскликнув "Дорогой мой!", увел
его во внутренние покои - sanctum sanctorum {Святая  святых  (лат.).}  этого
политического храма.
     - Это мой друг Ч. Т., - сказал капитан  С.,  -  единственный  одаренный
человек, чего-нибудь стоящий среди теперешних министров. Впрочем, он мог  бы
не  иметь  никакого  веса,  если  бы  правительство  не  считало   абсолютно
необходимым   использовать   его   таланты    в    различных    чрезвычайных
обстоятельствах. Что до обычных текущих дел  государства,  то  они  идут  по
привычной колее благодаря клеркам различных учреждений;  если  бы  этого  не
было, колеса управления остановились бы при постоянной смене  министров,  из
коих каждый еще более невежествен, чем его предшественник. Подумайте только,
какая была бы неразбериха, если бы все клерки казначейства,  государственных
секретарей, военного  ведомства  и  адмиралтейства  порешили  покинуть  свои
должности в подражание прославленному инвалиду! Но возвратимся к Ч. Т. Он  в
самом деле знает больше, чем все министры и вся оппозиция вместе  взятые,  и
умеет говорить, как ангел, о самых разных предметах. Если бы в его характере
были твердость или постоянство, он был бы великим человеком.  Впрочем,  надо
сознаться, ему не хватает смелости  -  в  противном  случае  он  никогда  не
позволил  бы  запугать  себя  крупному  политическому  задире,  чей  ум   он
справедливо презирает. Я сам видел, как  он  боялся  сего  наглого  Гектора,
будто ученик своего учителя, хотя сей Гектор, я сильно подозреваю в  глубине
души, - трус. Но, кроме этого недостатка, у Ч. Т. есть  другой,  который  он
слишком плохо скрывает. Его словам доверять  нельзя,  и  нельзя  верить  его
обещаниям. Однако, надо  воздать  ему  должное,  он  очень  любезен  и  даже
доброжелателен, когда чего-нибудь у него добиваешься. Что же  до  убеждений,
то  об  этом  лучше  не  говорить.  Одним  словом,  он  человек  с  большими
дарованиями и оратор весьма занимательный, и часто он блистает даже в  ущерб
тем министрам, приверженцем которых является. Это доказывает, что  он  очень
неосторожен, и он сам сделал всех министров своими врагами, как бы они этого
ни скрывали, и рано или поздно  ему  придется  пожалеть,  что  он  полагался
только на самого себя. Я предупреждал его на сей предмет несколько  раз,  но
это все равно, что проповедовать в пустыне. Его тщеславие закусывает  удила,
одерживая верх над благоразумием.
     Я невольно подумал, что и самому капитану пошли бы на пользу такие  нее
советы. Его хвалебная речь, в которой он упомянул, что у Ч. Т.  не  было  ни
убеждений, ни  искренности,  напоминает  мне  некогда  подслушанную  мной  в
Спринг-гарден перепалку между двумя торговками яблоками. Одна из этих фурий,
обвиненная другой в вольном поведении, подбоченилась и  закричала:  "Болтай,
сколько тебе угодно, потаскуха! Плевать мне на твой злой  язык!  Ну  что  ж,
пускай я шлюха и воровка! Что ты еще можешь сказать? Черт побери, что ты еще
можешь сказать? Об этом и так все знают.  А  вот  попробуй  осмелься  только
сказать, что у меня нос на лбу!"
     Мы не стали ждать возвращения Ч. Т., но,  после  того  как  капитан  С.
рассказал нам обо  всех  присутствующих,  отправились  с  ним  в  кофейню  и
позавтракали чаем и булочками с маслом. Дядюшку  столь  позабавили  анекдоты
капитана, что он пригласил его к  нам  на  обед  и  попотчевал  превосходным
палтусом, которому тот воздал должное.
     Вечер того же дня я провел с несколькими друзьями в кофейне, и один  из
них рассказал мне немало о капитане С., а когда  я  передал  слышанное  мною
дядюшке, он выразил сожаление,  что  завязал  такое  знакомство,  и  порешил
отказаться от него без всяких церемоний.
     Мы стали  членами  общества  поощрения  искусств  и  присутствовали  на
нескольких  оживленных  собраниях,  которые   проведены   были   с   большим
здравомыслием.  Дядюшка  питает  большое  пристрастие  к  этому  учреждению,
которое и  в  самом  деле  принесет  немалую  пользу  публике,  если  только
демократические порядки не изменятся  в  дурную  сторону  и  не  приведут  к
злоупотреблениям. Вы уже знаете об отвращении дядюшки к толпе,  которая,  по
его мнению, враждебна  ко  всякому,  кто  выше  ее  и  для  которой  порядок
несносен. Его ненависть к черни усугубляется страхом с той  поры,  когда  он
лишился чувств в зале Бата. Этот страх не позволил ему посетить  театрик  на
Хаймаркет  и  другие  увеселительные  заведения,  куда  мне   выпала   честь
сопровождать наших леди.
     Старого чудака раздражает мысль, что он не может принимать участие даже
в самых светских столичных развлечениях  без  того,  чтобы  не  смешаться  с
чернью, ибо чернь вторглась в настоящее время во все  ассамблеи,  начиная  с
бала в Сент-Джемском дворце вплоть до жалкого зала для танцев на Ротерхит.
     Недавно я видел нашего старого знакомца Дика Айви, которого мы почитали
умершим от пьянства, но он не так  давно  вышел  из  тюрьмы  Флит  благодаря
памфлету, который он написал против правительства и не без успеха выпустил в
свет. Продажа этого сочинения позволила ему  появиться  в  чистом  белье,  и
теперь он занят тем, что охотится за подписчиками на свои поэмы,  а  что  до
его штанов, то вид у них еще непрезентабельный.
     Дик в  самом  деле  заслуживает  поддержки  за  свою  неустрашимость  и
упорство. Никакая неудача, никакая хула не могут привести  его  в  отчаяние.
После нескольких безуспешных попыток подвизаться на  стезе  поэзии  он  стал
торговцем бренди и, мне кажется, сам поглотил  весь  свой  товар.  Потом  он
вступил в сожительство с  молочницей,  которая  держала  погребок  на  Петти
Френс. 'Но ему не удалось надолго удержать за собой это  место,  оно  занято
было капралом второго полка пешей гвардии, который прогнал его в конурку  на
чердаке. Потом он жил под мостом у  Блекфрайерс,  откуда  прямая  дорога  во
Флит. Раньше он не преуспевал в  панегирике  и  потому  теперь  обратился  к
сатире и, кажется, в самом деле обнаруживает талант  в  сочинении  пасквиля.
Если он сможет продержаться до открытия парламента и  подготовится  к  новой
атаке, он либо очутится у позорного столба, либо получит пенсион; и в том  и
в другом случае фортуна ему улыбнется.
     Тем временем он приобрел некоторый вес у почтенных писателей, а так как
я подписался на его сочинения, он на днях  сделал  мне  одолжение,  введя  в
общество сих гениев, но они показались мне весьма церемонными  и  скрытными.
Они боялись друг друга и один другому завидовал, а  каждый  из  них  как  бы
отталкивался от остальных, точно  частица  пара,  пребывающая  в  атмосфере,
которая  ею  же  наэлектризована.  Дик,  у  которого  бойкости  больше,  чем
здравомыслия, не раз  пробовал  оживить  беседу;  он  острил,  шутил,  сыпал
каламбурами, наконец он даже завязал разговор  на  избитую  тему,  сравнивая
белый стих с рифмованным, и тут-то  у  профессоров  развязались  языки;  но,
вместо  того  чтобы  держаться  ближе  к  делу,  они  пустились  в   скучные
рассуждения о поэзии  древних  авторов,  а  один  из  них,  бывший  школьный
учитель, изложил все, что он почерпнул о просодии у Диспутера и Радимена.
     В конце концов я решился сказать, что не понимаю, как можно  разъяснить
упомянутый  вопрос,  ссылаясь  на  поэзию  древних  авторов,  которым   были
совершенно неведомы белые и  рифмованные  стихи,  ибо  их  стихи  измерялись
долготой, тогда как наши измеряются количеством слогов.  Это  мое  замечание
как будто обидело педанта, каковой немедленно окутал себя облаком  греческих
и латинских цитат, которое никто н. с попытался  разогнать.  Вслед  за  этим
какие-то нелепые замечания и комментарии слились в неясный гул, и в общем  я
никогда в своей жизни не проводил более скучного вечера. Впрочем, среди  них
несомненно были люди ученые, умные и не лишенные способностей.  Но  так  как
они боятся задевать друг друга, каждому из  них  следовало  бы  приносить  с
собой собственную мишень или точильный  камень  для  забавы  всей  компании.
Дядюшка говорит, что у него нет ни малейшего желания быть в  обществе  более
чем одного умника. Один умник, подобно свиной ножке в супе, придает ему вкус
и аромат, но несколько умников могут только испортить похлебку.
     А теперь я опасаюсь, что предложил вам неудобоваримое месиво,  лишенное
всякого аромата, за которое можете поблагодарить вашего друга и слугу
                                                              Дж. Мелфорда.
                                                              Лондон, 5 июня


                               Доктору Льюису

     Любезный Льюис!

     Ваша басня о свинье и обезьяне,  как  говорят  итальянцы,  ben  trovata
{Удачная находка (итал.).}. Но я не буду пересказывать  ее  моему  аптекарю,
гордому, весьма обидчивому шотландцу,  который,  может  быть,  уже  имеет  в
кармане докторский диплом. Истый шотландец всегда имеет две тетивы на  луке,
он, так сказать, in utrumque  paratus  {Защищен  с  обеих  сторон  (лат.).}.
Однако же не подлежит сомнению, что я не избег слабительного,  но  благодаря
сему слабительному мне удалось избежать более худшего - может быть  сильного
приступа подагры или ревматизма, ибо я начал терять охоту к пище, а в животе
у меня начало бурчать, а сие не обещало мне ничего доброго.  Как  бы  то  ни
было, но я не могу избавиться от этих  напоминаний,  предостерегающих  меня,
что мне следует бежать из сего средоточия заразы.
     Да и какой соблазн может заставить человека  моего  нрава  и  телесного
сложения проживать в городе, где в каждом уголке он может обрести все  новые
и новые предлоги для отвращения и омерзения? Что за вкус  и  чувства  должны
быть у тех, кто предпочитает ложные  прелести  городские  истинным  радостям
сельского  жития?  Большая  часть  людей,  я  знаю,  обольщена   тщеславием,
честолюбием, ребяческим любопытством, а все сие можно удовлетворить только в
местах скопления людей. Но покуда они пытаются найти удовлетворение,  органы
их чувств подвергаются порче, и они обычно теряют самомалейший вкус к  тому,
что неподдельно и прекрасно в самом существе своем,
     Не изъяснить ли  мне  разницу  между  моими  городскими  страданиями  и
сельскими отрадами?
     В Брамблтон-Холле у меня в доме  простор,  и  я  дышу  чистым,  свежим,
целительным воздухом. Сон меня освежает, его  не  нарушает  ужасный  шум,  и
прерывается он только по  утрам  мелодическим  щебетанием  птичек  под  моим
окном. Я пью прямо из источника ключевую воду,  чистую  и  кристальную,  или
искристое пиво, сваренное дома из ячменя собственных моих полей, или сидр из
яблок моего сада, а не то превосходный кларет,  который  я  выписываю  через
одно лицо, честности коего я вполне доверяю. Мой хлеб  вкусен  и  питателен,
испечен в моей собственной печи из моей  собственной  пшеницы,  смолотой  на
моей  собственной  мельнице.  На  мой  стол  большей  частью  подают  яства,
доставляемые  собственным  моим   поместьем:   пятиг