лонено  дядюшкой,
который, неведомо почему, питает, кажется, предубеждение против этой  доброй
леди; стоит тетушке сказать что-нибудь в похвалу ей, как я уже замечаю,  что
он начинает строить гримасы, хотя и не говорит ни  слова.  Впрочем,  гримасы
эти, может быть, объясняются болью, вызванной  подагрой  и  ревматизмом,  от
которых он очень страдает. Однако ко мне он всегда добр, а щедрость его даже
превышает мои желания. По приезде нашем сюда  он  преподнес  мне  отделанный
кружевами нарядный убор, который стоит столько денег, что я  даже  упоминать
об этом не стану. По его желанию Джерри передал  мне  брильянтовые  подвески
моей матери, для которых заказана новая  оправа,  и  потому  не  вина  моего
дядюшки, если я не сверкаю среди звезд четвертой или пятой величины.  Хотела
бы я, чтобы бедная моя голова не закружилась  от  всей  этой  галантности  и
развлечений. Однако до сей поры я с твердостью могу заявить, что  рада  была
бы отказаться от шумных увеселений, предпочитая им деревенское  уединение  и
счастливую тихую жизнь с теми, кого мы любим  и  среди  которых  моя  Уиллис
всегда будет занимать первое место в сердце навеки ей преданной
                                                              Лидии Мелфорд.
                                                              Лондон, 31 мая


          Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса

     Дорогой Филипс!

     Посылаю вам это письмо, франкированное нашим старым приятелем Бартоном,
который весьма изменился, насколько это возможно для  такого  человека,  как
он. Вместо нерадивого, беззаботного неряхи, которого мы знавали в  Оксфорде,
я встретил деятельного, говорливого  политика,  одетого,  как  petit  maitre
{Щеголь, франт (франц.).}, а по манерам церемонного  придворного.  По  своей
натуре он недостаточно  желчен,  чтобы  разражаться  непристойной  бранью  и
злобствовать, как приверженец какой-нибудь партии;
     но с топ поры, как он вошел в парламент, он  стал  горячим  сторонником
министерства и все видит точно сквозь увеличительное стекло, что  для  меня,
не входящего ни в какую партию, кажется совершенно непонятным. Готов  биться
об заклад на сто гиней  против  десяти,  что,  если  бы  Бартон  либо  самый
убежденный сторонник оппозиции попытались  нарисовать  по  совести  портреты
короля или министра, мы с вами, покуда еще  не  зараженные  предубеждениями,
признали бы обоих художников равно  далекими  от  истины.  Однако,  к  чести
Бартона, надо сказать, что он никогда не прибегает к  неприличной  брани,  а
тем более к гнусной клевете, чтобы очернить личность противника.
     С той поры как мы сюда приехали, он уделяет  нашему  семейству  сугубое
внимание; в столь беспечном любителе развлечений сие показалось бы мне очень
странным, если бы я не заметил, что моя сестра Лидди затронула его сердце. Я
не  стал  бы  возражать  против  того,  чтобы  он  попытал   счастья;   если
значительное поместье  и  большой  запас  добродушия  являются  желательными
качествами для супруга, чтобы сделать брак счастливым до конца жизни, то она
будет счастлива с Бартоном. Но мне кажется, что необходимо еще  нечто,  дабы
пробудить и удержать любовь женщины чувствительной и деликатной,  и  в  этом
нашему приятелю природа отказала. По-видимому, Лидди разделяет  мое  мнение.
Когда он обращается к ней, она слушает его с  неохотой  и  искусно  избегает
всех многозначительных разговоров; но чем больше она смущается,  тем  больше
набирается храбрости тетушка.
     Мисс Табита сама бежит ему навстречу: она не понимает или  делает  вид,
будто не понимает, значения его учтивости, каковая, вне сомнения,  притворна
и неискренна. Тетушка возвращает ему комплименты с  чудовищными  процентами,
за столом она преследует его своими  любезностями,  она  то  и  дело  с  ним
заговаривает,   вздыхает,   кокетничает,   делает   ему   глазки   и   своим
отвратительным  жеманством  и  наглостью  принуждает   бедного   придворного
любезничать с ней по мере сил. Короче говоря, она предпринимает осаду сердца
Бартона и с такой смелостью подводит свои апроши, что боюсь, как бы  ему  не
пришлось капитулировать. А тем временем  его  отвращение  к  сей  влюбленной
особе борется в нем с присущей ему любезностью и со свойственной от  природы
боязнью кого-нибудь  обидеть,  что  и  при  водит  его  в  отчаяние,  крайне
смехотворное.
     Два дня назад он убедил меня и дядюшку сопровождать его в Сент-Джемский
дворец, где он хотел познакомить нас со всеми вельможами в королевстве; и  в
самом деле, там собралось весьма много  достопримечательных  особ,  ибо  при
дворе было какое-то очередное празднество.
     Наш провожатый  исполнил  свое  обещание  с  превеликой  точностью.  Он
называл  нам  каждую  персону  обоего  пола  и  свои  рекомендации   украшал
панегириком. Увидев приближавшегося короля, он сказал:
     - Вот идет самый любезный монарх из всех, кто когда либо держал скипетр
Англии. Deliciae humani heneris {Любимец рода  человеческого  (лат.).}.  Это
Август  по  воздаянию  заслуг,  Тит  Веспасиан  по  благородству,  Траян  по
благотворительности, Марк Аврелий по мудрости!
     - Весьма почтенный, добросердечный джентльмен, - вставил дядюшка, -  он
слишком хорош для нашего времени. Английский король  должен  иметь  в  своей
натуре малость от дьявола.
     Повернувшись к герцогу К., Бартон продолжал:
     - Герцога вы знаете. Вы  знаете  этого  прославленного  героя,  который
растоптал мятеж и спас для нас все, чем мы владеем и должны почитать дорогим
для каждого англичанина и христианина. Всмотритесь в его глаза! Какой у него
проницательный и вместе  с  тем  умиротворяющий  взгляд!  Какая  благородная
осанка! Сколько в нем доброты! Даже злопыхатель и тот должен будет признать,
что это один из самых великих воинов в христианском мире.
     - Полагаю, что так, - сказал  мистер  Брамбл,  -  но  кто  сии  молодые
джентльмены рядом с ним?
     - Вот эти? - воскликнул наш приятель. -  Да  ведь  это  племянники  его
высочества! Принцы королевской крови. Какие милые молодые принцы!  Священный
залог  протестантской  династии!  Такие  сердечные,   такие   умные,   такие
царственные!
     - Да, да, очень умные, очень сердечные, - перебил  его  дядюшка.  -  Но
поглядим на королеву! Ба! Вон королева! Дайте взглянуть!  Дайте  посмотреть!
Где мои очки? Ба! А в глазах какой ум! И  какая  чувствительность!  И  какое
выражение! Ну, а теперь, мистер Бартон, кого вы еще нам покажете?
     Следующей особой, на которую тот указал,  был  фаворит  граф,  стоявший
один у окна.
     - Взгляните на северную звезду! - сказал  Бартон.  -  У  нее  обкорнали
лучи...
     - Как? Каледонское  светило,  которое  недавно  столь  сияло  на  нашем
небосклоне? Теперь оно мерцает сквозь  туман.  Как  Сатурн,  но  только  без
кольца, холодный, тусклый и далекий.  Ба!  А  вот  другой  великий  феномен,
великий  пенсионарий,  сей  флюгер  патриотизма!  Он  вращается  при  каждом
колебании политического компаса и чувствует еще, как ему дует  в  зад  ветер
славы. И он  тоже,  как  зловещая  комета,  снова  поднялся  над  горизонтом
королевского двора, но  сколь  долго  будет  продолжаться  его  восхождение,
нельзя предсказать, ежели принять во внимание его большие странности. А  кто
эти два сателлита, которые неотступно следуют за ним?
     Когда Бартон назвал их имена, мистер Брамбл сказал:
     - О них я слышал. У одного в жилах нет ни капли красной крови, в голове
у него - холодный, опьяняющий чад,  а  в  сердце  его  хватит  злобы,  чтобы
заразить целую нацию. Другой, я слышал, намеревается войти в  правительство,
и  пенсионарий  достодолжно  заверил,  что  он  сего  достоин.  Единственным
доказательством его мудрости, каковое мне известно, является лишь то, что он
дезертировал от своего бывшего патрона, когда тот потерял власть  и  лишился
милости народа. У него нет ни твердых убеждений,  ни  таланта,  ни  ума,  он
груб, как боров, жаден, как ястреб, и вороват, как галка, но, надо признать,
он не лицемер. На добродетели он не  притязает  и  не  берет  на  себя  труд
надевать личину. У его  министерства  будет  одно  преимущество:  никого  но
разочарует нарушение им обещаний, ибо ни один смертный никогда не  верил  ни
одному его слову. Я удивляюсь, как это  случилось,  что  лорд  Икс  раскопал
этого удачливого гения и с какой целью остановил на нем  свой  выбор?  Можно
подумать, что министр обладает способностью подбирать на своем пути  каждого
болвана и плута, подобно тому,  как  янтарь  притягивает  мякину,  солому  и
сор...
     Похвальное слово дядюшки было прервано появлением старого  герцога  Н.,
который с озабоченным и внушительным видом совал нос в лицо каждому,  словно
кого-то разыскивал, чтобы сообщить ему нечто чрезвычайно важное.
     Дядюшка, знакомый с ним ранее, поклонился, когда тот проходил  мимо,  и
герцог, увидев, что ему почтительно кланяется отменно одетый джентльмен,  не
преминул ответить на поклон. Он даже подошел к дядюшке и, любезно  взяв  его
за руку сказал:
     - Как я рад вас видеть, дорогой друг, мистер А.! Давно ли  вы  приехали
из-за границы? Как поживают наши добрые друзья голландцы? А прусский  король
не думает о  новой  войне?  О,  это  великий  король!  Великий  завоеватель!
Величайший завоеватель! Ваши, сэр, Александры и Ганнибалы - ничто перед ним!
Капралы! Барабанщики! Сущая дрянь! Только подонки! Чертовы...
     Его светлость задохнулся, и дядюшка воспользовался этим, чтобы сказать,
что он не уезжал из Англии, что его фамилия  Брамбл  и  что  он  имел  честь
заседать в предпоследнем парламенте  покойного  короля  представителем  боро
Димкимрайт.
     - Вот оно что! - воскликнул герцог. -  Ну,  как  же,  я  прекрасно  вас
помню, дорогой мистер  Брамбл!  Вы  всегда  были  честным  верноподданным...
Надежный  друг  правительства...  Я  назначил  вашего  брата   епископом   в
Ирландию...
     - Простите, милорд, - вставил сквайр, - у меня был когда-то брат, но он
служил в армии капитаном...
     - Ба! Совершенно верно!.. - воскликнул его светлость. -  Вот-вот...  Но
кто же тогда был епископом? Епископ Блекбери  -  да,  да,  именно  епископом
блекберийским! Может быть, какой-нибудь ваш родственник...
     - Очень возможно, очень возможно, милорд! - сказал дядюшка. -  Блекбери
- плод Брамбла... {Игра слов: блекбери - ежевика; брамбл - терновник.} Но  я
не думаю, чтобы сей епископ был ягодой с нашего куста.
     - Правильно! Правильно! Ха-ха-ха! - воскликнул герцог. -  Тут  вы  меня
поймали, добрейший мистер Брамбл, ха-ха-ха! Буду рад вас видеть на Линкольнс
Инн Филдс... Вы знаете дорогу...  Времена  переменились.  Хоть  власть  я  и
потерял, но способностей не утратил... Ваш покорный слуга,  любезный  мистер
Блекбери...
     С этими словами он направился в другой угол зала, расталкивая людей.
     - Какой любезный  старый  джентльмен!  -  воскликнул  Бартон.  -  Какая
бодрость духа! Какая память! Он никогда не забывает старых друзей!
     - Он оказывает мне слишком много чести, причисляя к  своим  друзьям,  -
сказал наш сквайр. - В бытность мою в парламенте я голосовал за министерство
только три раза, когда моя совесть говорила мне, что его действия правильны.
Но ежели он еще устраивает утренние приемы, я поведу туда племянника,  пусть
он  поглядит  и  убедится,  что  следует  их  избегать.  По  моему   мнению,
английскому джентльмену вредней всего бывать на приемах министра.  Теперь  я
ничего не могу сказать о  его  светлости,  но  лет  тридцать  назад  он  был
постоянной мишенью насмешек и проклятий. Над ним всегда издевались,  почитая
его обезьяной в политике, а его пост и влиятельность споспешествовали только
тому, что глупость его стала всем известна и оппозиция  проклинала  его  как
неутомимого подголоска главной персоны,  коего  справедливо  заклеймили  как
отца продажности. Но сия забавная обезьяна, сей  продажный  подголосок,  как
только потерял свои посты, каковые были ему решительно не по  плечу,  и  как
только развернул знамена кучки,  подрывающей  свою  партию,  так  тотчас  же
превратился в образец добродетели. Те самые люди,  которые  раньше  поносили
его, нынче превозносят до небес как мудрого, опытного государственного мужа,
главную  опору  протестантского  престолонаследия  и   краеугольный   камень
английской свободы... Мне хотелось бы знать, как мистер Бартон примиряет сии
противоречия, не принуждая нас отречься от всех прав и привилегий на здравый
смысл?
     - Дорогой сэр, - ответил Бартон, - я не склонен  оправдывать  крайности
толпы, которая, по моему мнению, была сумасбродна раньше, когда поносила,  и
остается сумасбродной теперь, когда превозносит... Но я  был  бы  очень  рад
пойти с вами в ближайший четверг на утренний прием к его светлости... Боюсь,
там будет не очень много народу, ибо есть большая разница  между  теперешней
его  должностью  президента  совета  и  прежним  его  постом  первого  лорда
казначейства.
     Когда этот услужливый друг назвал нам всех знаменитых особ обоего пола,
явившихся ко двору, мы решили удалиться и ушли.
     У подножия лестницы толпились лакеи и носильщики портшезов, а среди них
стоял, взобравшись на скамейку, Хамфри Клинкер, со шляпой в одной руке  и  с
бумагой  в  другой,  и  держал  речь  собравшимся.  Прежде  чем  мы   успели
осведомиться, что здесь происходит, он заметил своего хозяина, сунул  бумагу
в карман, спустился с возвышения, пробился сквозь толпу  и  подал  карету  к
воротам.
     Дядюшка не говорил ничего, пока мы  не  уселись,  а  потом  внимательно
поглядел на меня, захохотал и спросил, понял ли я, о чем Клинкер держал речь
толпе.
     - Ежели парень превратился в скомороха, - сказал он, - мне нужно  будет
его прогнать, а не то он всех нас сделает шутами.
     Я заметил, что, по всей вероятности, он изучал  лекарское  искусство  у
своего хозяина, который был коновалом.
     За обедом сквайр спросил его, занимался ли он когда-нибудь врачеваньем.
     - Да, ваша честь, но имел дело с  бесчувственными  тварями  и  не  лечу
разумных созданий, - ответил тот.
     -   Я   не   знаю,   кем   вы   почитаете   слушателей,   перед   коими
разглагольствовали в Сент-Джемском дворце, но  хотелось  бы  знать,  что  за
порошки вы им раздавали и успешна ли была ваша торговля.
     - Торговля, сэр! - воскликнул Клинкер. - Смею надеяться, я  никогда  не
буду таким негодяем, чтобы продавать за золото и серебро то,  что  получаешь
даром по милости господней! Я ничего не раздавал, ваша честь, кроме  советов
моим собратьям, таким же, как и я, слугам и грешникам.
     - Советы? Какие?
     - Не ругаться, потому это богохульство, ваша честь! Ужасное,  постыдное
богохульство, волосы становятся дыбом!
     - Ну, ежели ты сумеешь вылечить их от сего  недуга,  я  стану  почитать
тебя чудесным лекарем.
     - А почему бы их не вылечить, добрый хозяин? Сердце у этих бедных людей
совсем не такое упрямое, как ваша честь, должно быть, изволит  думать.  Надо
сделать только так, чтобы они поняли, что, кроме  добра,  вы  ничего  им  не
желаете, а потом они станут терпеливо вас слушать и вы их без труда  убедите
в безумии и греховности их привычки,  которая  не  приносит  ни  пользы,  ни
удовольствия.
     При этих словах дядюшка  покраснел  и  окинул  взглядом  всю  компанию,
сознавая, что у него самого рыльце в пуху.
     - Ежели вы, Клинкер, - заметил он, - настолько красноречивы, что  после
ваших убеждений простолюдины откажутся от сих троп и фигур риторики,  то  их
разговор ничем не будет отличаться от разговора их господ.
     - Но тогда, ваша честь, ничего дурного в их разговоре  не  будет.  А  в
день Страшного суда разницы между людьми не будет никакой!
     Когда Клинкер пошел вниз за бутылкой вина, дядюшка поздравил  сестру  с
появлением в семействе проповедника, а мисс Табита сказала,  что  он  парень
трезвый, учтивый, весьма почтительный и очень старательный и к тому же,  как
она полагает, добрый христианин.
     Клинкер, можно полагать, должен был  обладать  особым  талантом,  чтобы
завоевать благоволение этой фурии, столь злобно против него  предубежденной;
в самом деле, после приключения в  Солтхилле  мисс  Табби,  казалось,  стала
совсем другой. Она перестала орать на слуг - это занятие сделалось  для  нее
привычным и было просто необходимо ей  -  и  так  охладела  к  Чаудеру,  что
подарила его леди Грискин, которая намеревается  сделать  эту  породу  собак
модной.
     Эта леди - вдова сэра Тимоти  Грискина,  дальнего  родственника  нашего
семейства. Доходу у нее - пятьсот фунтов в год, но она ухитряется тратить  в
три раза больше. Ее поведение до  брака  было  сомнительно,  но  теперь  она
живет, как требует bon ton {Хороший тон (франц.).}, у  нее  ведут  карточную
игру, она приглашает на ужин избранных друзей, и ее посещают  особы  высшего
света. Со всеми нами она была удивительно вежлива и  с  особливым  уважением
относится  к  дядюшке,  но  чем  больше  она  его  гладит,  тем  больше   он
ощетинивается. На все ее любезности он отвечает лаконично и сухо. Как-то она
прислала  нам  корзинку  чудесной  клубники,  которую  он  принял  с   явным
неудовольствием; процитировав из "Энеиды": "Timeo Danaos et  dona  ferentes"
{Бойся данайцев, дары  приносящих  (лат.).}.  Она  дважды  приглашала  Лидди
поехать с ней утром в карете подышать свежим воздухом, но мисс  Табби  столь
была бдительна (по распоряжению дядюшки, как я полагаю),  что  той  пришлось
брать с собой не только племянницу, но и тетку. Я  попытался  поговорить  об
этом со стариком, но он уклонился от всяких объяснений.
     Ну вот, мой дорогой Филипс, я исписал целый лист и, если  вы  дочитаете
все до конца, смею думать, вы устанете также, как и ваш покорный слуга
                                                              Дж. Мелфорд.
                                                              Лондон, 2 июня


                               Доктору Льюису

     Итак, любезный доктор, я видел Британский музей; сие есть великолепная,
даже, можно сказать, удивительная коллекция,  ежели  мы  вспомним,  что  она
собрана неким лекарем, который в то же время должен был заботиться  о  своем
собственном благосостоянии. Но сколь коллекция ни велика,  она  поражала  бы
еще более, ежели бы ее разместить в одном просторном зале, а не распределять
по разном  комнатам,  которые  отнюдь  еще  не  заполнены  целиком.  Мне  бы
хотелось, чтобы старинные монеты были собраны вместе, а коллекции  животного
и растительного царств, а также царства минералов были пополнены на средства
общества  образцами,  коих  им  недостает.  Весьма  улучшена   будет   также
библиотека, ежели пробелы в ней восполнить покупкой книг, которых  нельзя  в
ней найти. Сии книги можно  распределить  по  столетиям,  согласно  дате  их
издания, и напечатать перечень книг и  рукописей  для  оповещения  тех,  кто
хотел бы навести справки в столь авторитетных сочинениях или сделать из  них
выписки.
     Мне хотелось бы также, чтобы ради национальной  славы  там  был  полный
набор всех необходимых предметов для курса лекций по математике, механике  и
экспериментальной физике, и опытному профессору дано было хорошее жалованье,
дабы он мог читать лекции по этим наукам.
     Но сие есть праздные  рассуждения,  которые  никогда  не  осуществятся.
Размышляя о нравах нашего времени, можно только удивляться тому, что  видишь
какое-то учреждение,  созданное  для  блага  общества.  Дух  партий  породил
какое-то безумие, неведомое в прежние времена,  или,  вернее,  способствовал
вырождению, которое сказалось в полном забвении честности и  справедливости.
Я в течение некоторого времени следил за  тем,  как  газеты  превратились  в
гнусных проводников ужаснейшей и бесстыдной клеветы. Любой злобный мошенник,
любой отъявленный смутьян, который имеет возможность истратить полкроны  или
три  шиллинга,  может  укрыться  в  толпе  газетных  сплетников  и