ппу  в
Бирмингеме с полгода назад, но жалованья никогда не брал, отличался  хорошим
поведением, заслужил уважение всех  знавших  его,  и  его,  как  комедианта,
публика  весьма  ценила.  Мне  пришло  в  голову,  что  он   беглый   ученик
какого-нибудь лондонского ремесленника или купца.
     Хозяин труппы предложил внести за него поручительство на  любую  сумму,
если он даст честное слово вести себя, как полагается.  Но  юный  джентльмен
хорохорился и не желал брать на себя никаких обязательств. С другой стороны,
и Джерри проявлял такое же упрямство, покуда наконец мэр  не  объявил,  что,
если они оба не обязуются  прекратить  ссору,  он  незамедлительно  заключит
Уилсона  в  тюрьму  и  приговорит  к  тяжелым  работам  за   бродяжничество.
Признаюсь, мне очень поправилось поведение Джерри. Он заявил, что не желает,
чтобы Уилсона подвергали такому позору, и дает честное слово  больше  ничего
не предпринимать, пока находится в  Глостере.  Уилсон  поблагодарил  его  за
такое великодушное поведение и был отпущен.
     Возвращаясь вместе со мной домой, племянник рассказал, в чем было дело,
и, признаюсь, я взбесился.  Лидди  была  призвана  к  ответу  и  под  градом
упреков, которыми осыпала ее эта дикая кошка - моя  сестра  Табби,  поначалу
лишилась чувств, потом разразилась  потоком  слез  и  наконец  призналась  в
переписке, после  чего  отдала  три  письма,  полученные  от  ее  обожателя.
Последнее письмо, перехваченное Джерри, я при сем прилагаю, а когда  вы  его
прочтете, мне кажется, вас не  удивит,  что  сей  сочинитель  столь  успешно
завоевал сердце простодушной девицы, ровно ничего не ведающей о людях.
     Я решил, что надо безотлагательно прервать столь опасные отношения и на
следующий день увезти ее в Бристоль. Но бедняжку так  устрашили  и  напугали
наши упреки и угрозы, что на четвертый день нашего пребывания в Клифтоне она
захворала, и в течение целой недели мы опасались за ее жизнь.  Только  вчера
доктор Ригг объявил, что  опасность  миновала.  Вы  и  представить  себе  не
можете, как я мучился - отчасти из-за  нескромного  поступка  этого  бедного
ребенка, но куда больше из боязни потерять ее навсегда!
     Здесь невыносимо холодно и место весьма  мрачное.  Стоит  мне  пойти  к
источнику, как я  возвращаюсь  в  прескверном  расположении  духа,  ибо  там
встречаю я несколько истощенных бедняг в последней стадии  чахотки,  похожих
на привидения; они изо всех сил стараются протянуть зиму и напоминают  южные
растения, в теплицах прозябающие, но по всем  видимостям  сойдут  в  могилу,
прежде  чем  солнце  своим  теплом  смягчит  сию  суровую  весну.  Ежели  вы
полагаете, что Батские Воды принесут мне  пользу,  я  отправлюсь  туда,  как
только племянница сможет вынести переезд в карете.
     Передайте Барнсу, что я  благодарен  за  совет,  но  не  вздумайте  ему
следовать. Если  Дэвис  по  своей  воле  хочет  отказаться  от  фермы,  она,
разумеется, перейдет в другие руки; но по  стану  я  теперь  разорять  своих
арендаторов потому, что им не повезло и они не могут вносить в срок арендную
плату. Удивляюсь, как это Барнс может предположить, что я способен на  такие
притеснения. Что же до Хиггинса, то этот парень - известный  браконьер;  он,
негодный плут, ставит силки на моих землях, но, должно  быть,  он  полагает,
будто имеет право, особливо в моем отсутствии, брать себе  часть  того,  что
природа как будто предназначила для общего пользования. Угрожайте  от  моего
имени сколько хотите, а ежели он снова нарушит закон, сообщите  мне,  прежде
чем обращаться к правосудию. Я знаю, что вы большой любитель псовой охоты  и
доставляете удовольствие  многим  вашим  друзьям;  едва  ли  мне  нужно  вам
говорить, что вы можете  пользоваться  моими  угодьями  сколько  хотите,  но
должен признаться, я больше боюсь своего охотничьего ружья, чем своей  дичи.
Когда вы сможете уделить две-три пары  куропаток,  пришлите  их  с  почтовой
каретой. И скажите Гуиллим, что она забыла положить в  дорожный  сундук  мое
фланелевое белье чулки попросторней. Как повелось,  я  буду  беспокоить  вас
время от времени своими поручениями, покуда вы не утомитесь от  переписки  с
вашим верным другом

                                                          М. Брамблом.
                                                          Клифтон, 17 апреля


                             Мисс Лидии Мелфорд

     Мисс Уиллис объявила мне приговор: вы уезжаете, дорогая  мисс  Мелфорд,
вас увозят неведомо куда! Что делать мне? Где  искать  утешения?  Я  сам  не
знаю, что говорю: всю ночь напролет метался я в пучине сомнений  и  страхов,
неизвестности и отчаяния, будучи не в силах собраться с мыслями, а тем  паче
составить какой-нибудь последовательный план поведения. Предо мною  вставало
даже искушение пожелать, чтобы я никогда вас не встречал или чтобы  вы  были
менее любезны и менее сострадательны к бедному Уилсону. Однако  же  подобное
желание было бы низкой  неблагодарностью,  если  подумать,  сколь  многим  я
обязан  вашей  доброте  и  какую  несказанную  радость   давали   мне   ваши
снисхождение и одобрение.
     Боже милостивый! Даже упоминание вашего имени никогда не мог я  слышать
без волнения! Малейшая надежда лицезреть вас  наполняла  мою  душу  какою-то
сладостной тревогой! С приближением этого часа сердце мое билось все сильней
и сильней и каждый нерв трепетал от сладостного ожидания.  Но  когда  я  уже
находился в вашем присутствии, когда я внимал вашему голосу, когда  созерцал
вашу улыбку, видел ваши прекрасные глаза, благосклонно обращенные  на  меня,
мою грудь наполнял столь бурный восторг, что я терял  дар  речи  и  безумная
радость овладевала мною...  Поощренный  вашей  кротостью  и  любезностью,  я
осмелился описать чувства, охватившие мое сердце... Даже тогда вы не ставили
препон моей самонадеянности, вы  снизошли  к  моим  страданиям  и  дали  мне
разрешение питать надежду, вы составили благоприятное - быть может,  слишком
благоприятное! - мнение о моей особе... Истинно одно: я не играю любовью,  я
говорю языком своего собственного сердца,  и  к  тому  побуждают  меня  лишь
искренние чувства. Однако некая тайна сокрыта в  моем  сердце...  Я  еще  не
открыл  ее...  Я  льщу  себя  надеждой...  Но  нет!  Я  не  могу,  не   смею
продолжать...
     Дорогая  мисс  Лидди!  Во  имя  неба  придумайте,  если  сие  возможно,
какой-либо способ поговорить с вами прежде, чем вы покинете Глостер, иначе я
не знаю,  что  постигнет...  Но  вот  я  начинаю  безумствовать  снова...  Я
постараюсь перенести это испытание со всею твердостью... Покуда есть у  меня
силы полагаться на вашу искренность и нежность, я, право же, не имею никаких
оснований отчаиваться, однако же пребываю в странном  смятении.  Солнце  как
будто отказывается озарять меня своим светом... Облако нависло надо мною,  и
тяжкое бремя гнетет мою душу.
     До той поры, пока вы отсюда не уехали, я буду неустанно бродить  вокруг
вашего пансиона; говорят, что душа, разлученная с телом,  медлит  у  могилы,
где покоятся смертные останки ее спутника. Знаю - если только  это  в  вашей
власти, вы почерпнете силы из человеколюбия вашего... сострадания... смею ли
добавить - нежной  привязанности...  дабы  утолить  муку,  терзающую  сердце
вашего несчастного
                                                           Уилсона.
                                                           Глостер, 31 марта


               Сэру Уоткину Филипсу, Оксфорд, колледж Иисуса

     Дорогой Филипс!

     Воздаю  Манселу  должное  за  то,  что  он  плетет  небылицы,  будто  я
поссорился с каким-то балаганным шутом в Глостере. Но я  слишком  ценю  даже
намек на остроумие, чтобы повздорить из-за глупой шутки, и  потому  надеюсь,
что мы останемся с Манселом добрыми приятелями! Но я никак не могу одобрить,
что он утопил моего бедного пса Понто с целью превратить многословие  Овидия
в шутливую эпитафию с игрой слов - deerant quoque littora Ponto. Ибо Манселу
никак нельзя простить, что он бросил Понто с целью избавить его  от  блох  в
Изис, когда река была полноводна и бурлива. Но я предоставляю беднягу  Понто
его судьбе и надеюсь, что провидение уготовит  Манселу  смерть  более  сухую
{Игра слов: dry - сухой и суровый.}.
     Здесь, на Горячих Водах, нет никого, с кем можно завести знакомство,  и
потому я веду здесь образ жизни сельский. Стало быть, у меня  много  досуга,
благодаря чему я  могу  лучше  наблюдать  странности  в  нраве  моего  дяди,
который, мне кажется возбудил ваше любопытство. Надо сказать,  что  поначалу
наши характеры походили на масло и уксус,  которые  не  смешиваются  друг  с
другом, но теперь, когда их взболтнули, они начали  смешиваться.  Я  склонен
был  считать  его  неисправимым  циником  и  полагал,  что  только   крайняя
необходимость может заставить его жить  в  обществе  с  другими  людьми.  Но
теперь я другого мнения; мне кажется, что его брюзгливость  отчасти  вызвана
телесной болью, а отчасти врожденной чувствительностью души, ибо, полагаю я,
душа,  как  и  тело,  бывает  наделена  в   некоторых   случаях   чрезмерной
чувствительностью.
     На днях меня очень позабавил  разговор,  который  он  вел  в  павильоне
минеральных вод с известным доктором Л., пришедшим дать указания больным.
     Дядюшка пожаловался на зловоние за окнами павильона, шедшее  от  ила  и
грязи, оставляемых рекой при отливе. Он сказал, что эти испарения - зараза и
они пагубны для  слабых  легких  многочисленных  больных  чахоткой,  которые
приходят пить воду.
     Доктор подслушал это, подошел к нему и заявил, что он ошибается.  Люди,
сказал он, так заражены пошлыми предрассудками, что философия  бессильна  их
вразумить. Затем трижды хмыкнул  и  пустился  в  ученые  объяснения  природы
зловония.
     Он сказал, что зловоние или вонь есть ощущение  обонятельных  нервов  и
может возникать по совершенно другим основаниям, что  stinkcn  по-голландски
означает "испускать самый приятный запах", а также  "сильнейшую  вонь",  как
это явствует из перевода Ван Влудела прекрасной  оды  Горация  "Quis  imilta
gracilis" {Этот милый... (кн. 1, 5)  (лат.).}  и  т.  д.  (в  которой  слова
liquidis  porfusus  odoribus  {Благовонием  облит  нежным...   (лат.).}   он
переводит van civet et moshata gestinken {Благоухающий мускусом  (голл.).}).
Затем доктор заявил,  что  люди  toto  caelo  {Во  всей  вселенной  (лат.).}
придерживаются различных мнений о запахах, подобно тому как имеют  различные
мнения о красоте, что французам нравится  запах  гниющего  мяса,  равно  как
готтентотам в Африке и диким обитателям Гренландии, и что  негры  на  берегу
Сенегала не притронутся к рыбе, покуда  она  не  начнет  гнить;  эти  народы
отдают  предпочтение  тому,  что  обычно  называют  зловонием,  ибо  они  не
избалованы роскошью и не подвержены причудам  и  капризам.  По  его  мнению,
аромат навоза, который принято считать зловонным, весьма приятен для органов
обоняния,  так  как  каждый   человек,   которому   противен   запах   чужих
экскрементов, с особым удовольствием вдыхает аромат своих "собственных,  что
могут засвидетельствовать все присутствующие леди и джентльмены.
     Жители Мадрида и Эдинбурга, сказал он, получают особое  удовлетворение,
вдыхая собственные испарения, которые всегда пропитаны запахом экскрементов,
и  высокоученый  доктор  Б.  в  своем  трактате  "О  четырех   пищеварениях"
объясняет, каким образом летучие испарения из кишок возбуждают  деятельность
животного организма.
     Доктор утверждал, что  покойный  великий  герцог  Тосканский,  из  рода
Медичи, который изощрял свою  чувственность  с  рассудительностью  философа,
столь был восхищен этим ароматом, что приказал извлечь эссенцию из  нечистот
и пользовался ею как усладительными духами. А что до него, доктора,  то  он,
когда приходит в дурное расположение духа или устает от  работы,  тотчас  же
испытывает приятное  облегчение,  если  наклоняется  над  стульчаком  с  его
содержимым, что  отнюдь  не  должно  никого  удивлять,  так  как  содержание
стульчака изобилует теми же летучими солями, которые  столь  охотно  вдыхают
даже самые слабые больные после того, как химики  извлекут  и  возгонят  эти
соли.
     Присутствующие заткнули  носы,  но  доктор,  не  обратив  ни  малейшего
внимания на этот  знак,  продолжал  разглагольствовать  о  том,  что  многие
зловонные вещества не только приятны, но и целебны,  например  ассафетида  и
другие медицинские смолы, коренья, зелень, а превыше всего целительны жженые
перья, ямы для дубленья кож, свечной нагар и проч. Короче говоря, он  привел
вполне достаточно ученых доводов, чтобы у его слушателей ум зашел за  разум,
и от зловония перешел к  грязи,  которая,  по  его  словам,  также  является
ошибочным понятием, поскольку тот предмет, каковой так называют, есть только
некое изменение вещества, состоящего из тех же самых частей, которые  входят
в состав любого вещества. В самом грязном  веществе,  который  мы  найдем  в
природе, философ усмотрит не что иное, как землю, воду, соль  и  воздух,  из
коих оно состоит. И что до него,  доктора,  то  ему  все  равно,  выпить  ли
грязной болотной воды, если он будет уверен, что в ней нет ничего ядовитого,
или стакан воды из Горячего источника. Обратившись к моему дяде, он сказал:
     - Сэр, по своему сложению вы склонны к водянке, и, надо думать, скоро у
вас будет брюшная водянка. Если я буду  присутствовать,  когда  вам  сделают
прокол, я докажу вам то, о чем говорю: без всяких колебаний  я  выпью  воду,
которая потечет из вашего живота.
     При этих словах леди скорчили гримасы, а дядя побледнел и  сказал,  что
он не хочет такого доказательства его философии.
     - Но мне хотелось бы знать, - продолжал он, - почему вы полагаете,  что
у меня склонность к водянке?
     - Прошу прощенья, сэр, - ответил доктор, - но у вас распухли лодыжки и,
по-видимому,  у  вас  faciesleucophlegmatiса  {Подкожная   водяная   болезнь
(лат.).}. Может быть, болезнь  ваша  oedematus,  то  есть  подагрическая,  а
возможно - lues venerea. Если у вас есть основания тешить себя  мыслью,  что
вы больны именно  сей  последней  болезнью,  я  берусь  вас  излечить  тремя
пилюлями, хотя бы недуг ваш  и  был  очень  застарелым.  Это  мое  секретное
средство, сэр; я много труда положил на то, чтобы их  приготовить.  Недавно,
сэр, я излечил в Бристоле женщину, обыкновенную проститутку, у которой можно
было наблюдать самые худые симптомы - язвы, сыпь и чесотку  по  всему  телу.
Когда она приняла вторую пилюлю, сэр, кожа ее сделалась гладкой, как у  меня
на руке! А после третьей женщина стала здоровой и свежей, как  новорожденный
младенец.
     - Сэр! - брюзгливо воскликнул дядюшка. - Я никак не  могу  тешить  себя
надеждой, что ваше секретное средство годится для моей болезни. Но  больная,
о  которой  вы  говорите,  едва  ли  могла  стать  такой  здоровой,  как  вы
воображаете.
     - Я не мог ошибиться, - возразил философ, - так как трижды имел общение
с ней. Я всегда проверяю таким способом свое лечение.
     При этих словах леди удалились в угол комнаты, и кое-кто из  них  начал
отплевываться. Что до моего дядюшки, то хотя  он  сперва  разъярился,  когда
доктор сказал о его склонности к  водянке,  но  тут,  услышав  это  забавное
признание, невольно улыбнулся... А для того, чтобы наказать этого чудака, он
заявил, что у того на носу бородавка, которая вызывает подозрения.
     - Я не берусь утверждать, что являюсь судьей в  такого  рода  делах,  -
сказал он, - но мне как-то приходилось слышать, будто  бородавки  появляются
вследствие  такой  болезни,  а  бородавка  у  вас  на  носу  оседлала  самую
переносицу, которой, надеюсь, не грозит опасность провалиться.
     Казалось, это замечание весьма смутило доктора Л., и он  стал  уверять,
будто это только кожный  нарост  и  кость  под  ним  совершенно  здорова;  в
подтверждение сего он предложил дядюшке потрогать его  нос,  чтобы  тот  мог
убедиться на ощупь. Дядюшка заметил, что неделикатно  брать  джентльмена  за
нос и что он отказывается от этого предложения, после чего доктор повернулся
ко мне и попросил меня оказать ему такую милость.
     Я выполнил его просьбу и так грубо обошелся с его носом, что он  чихнул
и слезы брызнули у него из глаз к великому удовольствию всех присутствующих,
а в особенности дядюшки, который захохотал впервые с тех пор, что я нахожусь
вместе с ним, и сказал, что это местечко у доктора очень чувствительно.
     -  Сэр!  -  воскликнул   доктор.   -   Натурально   оно   должно   быть
чувствительным! Но я сегодня же вечером сведу бородавку, дабы  рассеять  все
сомнения.
     С этими словами он весьма торжественно отвесил поклон всем окружающим и
ушел к себе домой,  где  для  удаления  бородавки  применил  какое-то  едкое
средство, которое  вызвало  сильнейшее  воспаление  и  огромную  опухоль.  И
потому, когда он появился в следующий раз, его лицо  было  украшено  ужасным
хоботом, и то горестное волнение, с каким он рассказывал о своем  несчастье,
было чрезвычайно забавно.
     Я был очень рад воочию увидеть чудака, который так потешал нас с  вами,
когда мы находили его в книге; но меня  удивляет,  что  черты  его  портрета
скорее были смягчены, чем преувеличены.
     Мне нужно вам сказать еще  кое-что,  но  письмо  грозит  разрастись  до
бесконечности, та теперь я дам вам передышку, а напишу со следующей  почтой.
Я хотел бы, чтобы вы той же монетой ответили на этот двойной удар вашему

                                                     Дж. Мелфорду.
                                                     Горячие Воды, 18 апреля


              Сэру Уоткину Филипсу, - Оксфорд, колледж Иисуса

     Любезный баронет!

     Сажусь за стол, чтобы привести в исполнение угрозу, о которой  упоминал
в конце предыдущего письма. Дело в том, что мне не дает покоя одна тайна,  и
я давно хочу от нее отделаться. В ней замешан мой  опекун,  который  главным
образом привлекает наше внимание.
     На днях,  мне  показалось,  я  обнаружил  в  нем  слабость,  отнюдь  не
подобающую его возрасту и нраву. Есть здесь скромная, весьма приятная на вид
женщина; она приходит к источнику с  жалким,  истощенным  ребенком,  который
тяжело болен чахоткой. Несколько  раз  я  перехватывал  пристальные  взгляды
дядюшки, которые он бросал на эту особу,  и  в  этих  взглядах  было  что-то
подозрительное, но каждый раз он смущенно их отводил, когда подмечал, что за
ним следят. Тогда я решил понаблюдать за ниц внимательно и увидел, как он  с
ней беседует в укромном уголке аллеи.  Однажды,  спускаясь  к  источнику,  я
встретил  ее  поднимающейся  на  холм  по  дороге  в  Клифтон  и  тотчас  же
заподозрил, что она идет к нам домой в заранее назначенный ей час, ибо  было
около часа дня, а в это время сестра и я обычно находимся у источника.
     Подстрекаемый любопытством, я повернул назад и окольным путем  вернулся
незамеченный к себе в комнату, расположенную рядом с комнатами дядюшки. И  в
самом деле, женщину ввели в дом, но не к нему в спальню.
     Он принял ее в гостиной, и я должен был перенести  свой  наблюдательный
пост в другую комнату; а там в перегородке была щелочка, через которую я мог
видеть все, что происходит. Когда женщина вошла, дядюшка привстал с  кресла,
хотя он и прихрамывает, и, пододвигая ей  стул,  предложил  сесть,  а  затем
осведомился, не желает ли она выпить чашку  шоколада,  от  которой  женщина,
рассыпавшись в благодарностях, отказалась. После короткой паузы он ворчливым
тоном обратился к ней, немало меня удивив, со следующими словами:
     - Ваше несчастье, сударыня, тронуло меня, и, если вот эта безделица вам
поможет, возьмите без всяких церемонии.
     С этими словами он сунул ей в руку  бумажку,  которую  она  с  трепетом
развернула и, восторженно воскликнув: "Двадцать фунтов! О сэр!" -  упала  на
диван и лишилась чувств.
     Он весьма перепугался, но, опасаясь, мн