Тобайас Джордж Смоллет.
    Путешествие Хамфри Клинкера


     Перевод А. В. Кривцовой
     OCR Бычков М.Н.


                               Доктору Льюису

     Пилюли никуда не годятся, с таким же успехом я мог бы  глотать  снежки,
дабы охладить мои почки, и  я  уже  не  раз  твердил  вам,  как  трудно  мне
двигаться; а кому знать, как не мне, состояние моего здоровья! Почему  вы  в
них столь твердо уверены? Пропишите мне,  пожалуйста,  другое  лекарство.  Я
хромаю и испытываю такую боль во всех членах, точно меня вздернули на  дыбу.
Я страдаю и телом и духом, и с меня хватит моих мучений, а тут еще дети моей
сестры постоянно мне досаждают... Почему это люди только и  думают,  как  бы
обзавестись детьми, чтобы докучать своим ближним? С моей племянницей  Лидией
вчера произошел странный случай, и я  так  разволновался,  что  жду  вот-вот
припадка подагры... Может быть, в следующем письме я объяснюсь...
     Завтра утром я отправлюсь в Бристоль на Горячие  Воды,  где,  опасаюсь,
мне придется пробыть дольше, чем  было  бы  желательно.  По  получении  сего
письма пошлите туда Уильямса с моей верховой лошадью и demi-pique  {Короткая
пика, иначе эспонтон (франц.).}. Скажите  Барнсу,  чтобы  он  обмолотил  две
скирды, а зерно послал на рынок и продал беднякам на шиллинг за бушель  ниже
рыночных цен: я получил от Гриффина плаксивое письмо, он предлагает публично
признать свою вину и уплатить издержки... не желаю я никаких его  признаний,
и не нужны мне его деньги! Парень дурной сосед, и я  не  хочу  иметь  с  ним
никакого дела. Но ежели он бахвалится своим  богатством,  пускай  платит  за
свою наглость. Пускай он даст пять фунтов на приходских бедняков, и я возьму
назад исковое заявление,  а  пока  что  скажите  Пригу,  чтобы  он  задержал
производство дела.  Дайте  вдове  М.  органа  олдернейскую  корову  и  сорок
шиллингов на одежду детям. Но ни одному смертному не говорите об этом -  она
заплатит мне, когда ей будет сподручно. Мне хотелось бы,  чтобы  вы  заперли
все мои шкафы, а ключи взяли  себе  до  нашей  встречи.  И  еще  прошу  вас,
возьмите мой железный ящик с бумагами на свое попечение.
     Простите, дорогой Льюис, за хлопоты, которые причиняет вам любящий вас

                                                                 М. Брамбл.
                                                          Глостер, 2 апреля


            Миссис Гуиллим, домоправительнице в Брамблтон-Холле

     Миссис Гуиллим!

     Когда это письмо будет вам вручено, непременно уложите  в  сундук,  что
стоит в моем чулане, и пошлите мне  в  бристольском  фургоне  нижеупомянутые
вещи, то бишь: мою неглижа с розовым воротничком и с зелеными  лентами,  мое
желтое платье из Дамаска и черное бархатное с коротким  кринолином,  голубую
стеганую юбку, зеленую мантилью, кружевной передник, мой французский  парик,
мой чепец с лентами и шкатулочку с драгоценностями. Пускай Уильямс  привезет
также флакон с послабляющей водой доктора Хилла и слабительное для  Чаудера.
У бедного животного ужасный запор с той поры, как мы уехали из  дому.  Прошу
особливо заботиться о доме, покуда семейство находится в отсутствии.  Пускай
в братниной комнате и у меня всегда горит  огонь  в  камине.  Служанки,  все
равно им делать нечего, могут сидеть за прялкой. Приделайте висячий замок  к
винному погребу и смотрите, как бы кто-нибудь из слуг не добрался до пива. И
не забывайте каждый вечер до темноты запирать ворота. Садовник с  помощником
могут спать внизу, в прачечной, и охранять дом; пусть они возьмут  мушкет  и
большую собаку. А вы зорко смотрите за служанками. Я знаю, что эта  вертушка
Мэри  Джонс  не  прочь  пошалить  с  мужчинами.  Напишите  мне,  продана  ли
олдернейская телка, и сколько за нее дали, и сидит ли на яйцах старый гусак,
и охолостил ли сапожник борова Дики, и как себя  чувствует  бедное  животное
после операции. Больше писать нечего, остаюсь ваша

                                                              Табита Брамбл.
                                                           Глостер, 8 апреля


                      Мисс Мэри Джонс, Брамблтон-Холл

     Милая Молли!

     При первой нечайности я посылаю нежный привет вам и Сауле,  нахожусь  в
добром здоровье, чего и вам желаю. И еще теперь, в такие холода, вы с Саулой
берите к себе в постель мою бедную кошечку.  Здесь,  в  Глостере,  нам  всем
пришлось плохо: мисс Лидди оченно хотелось сбежать с комедянтом,  а  молодой
хозяин и он учинили бы драку, но сквайр обратился  к  мэру  и  им  помешали.
Хозяйка приказала мне не говорить об этом ни одной душе христианской, а я  и
не буду, потому как мы, слуги, должны все видеть и ничего не  сказывать.  Но
похуже всего было, что Чаудера, на  беду,  покусала  собака  мясника,  п  он
вернулся домой ужасть какой, а с  хозяйкой  приключились  истерики,  но  они
скоро прошли.  Послали  привести  доктора  к  Чаудеру,  и  он  приписал  ему
спокойное лекарство, и  он,  слава  богу,  нынче  поправляется.  Прошу  вас,
позаботьтесь о моем сундучке и мешке, спрячьте их у себя под кроватью, а  не
то я боюсь, что теперь, когда меня нет, миссис Гуиллим  пронюхает,  какие  у
меня есть секреты. Джон  Томас  находится  в  добром  здоровье,  только  все
ворчит. Сквайр отдал какому-то бедняку старый кафтан, а  Джон  говорит,  что
его ограбили, отняли приработки. Я сказала, что ему по договору не  положено
получать на чай, но он говорит, что между деньгами  на  чай  и  приработками
есть разница, и это верно. Все мы едем на Горячие Воды, где я выпью за  ваше
здоровьице стакан воды, с тем и остаюсь, дорогая Молли, ваша покорная слуга

                                                           У. Дженкинс.
                                                           Глостер, 2 апреля


          Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса

     Дорогой Филипс!

     Я ничего так горячо не хочу, как доказать вам, что неспособен  позабыть
о той дружбе, которая завязалась между нами в колледже, или ею пренебречь, а
потому начинаю переписку, которую при нашей разлуке мы пообещали друг  другу
поддерживать.
     Я начинаю ее  раньше,  чем  намеревался,  чтобы  вы  имели  возможность
опровергнуть сплетни,  возникшие  в  ущерб  мне,  может  быть,  в  Оксфорде,
касательно глупой ссоры, в которую я ввязался из-за сестры, учившейся там  в
пансионе.
     Когда вместе с дядей и теткой, нашими опекунами, я  явился  в  пансион,
чтобы взять ее  оттуда,  я  нашел  там  семнадцатилетнюю  изящную,  стройную
девушку с премилым лицом, но удивительную простушку,  решительно  ничего  не
ведающую о жизни. И вот к ней-то, столь неопытной и обладающей таким нравом,
стал приставать с домогательствами некий человек я даже  не  знаю,  как  его
назвать, - который видел ее в театре, и с присущей ему дерзостью и ловкостью
добился того, что был ей представлен. По  чистой  случайности  я  перехватил
одно из его писем.
     Почтя своим долгом пресечь эти отношения в  самом  зародыше,  я  принял
меры, чтобы его разыскать и сообщить ему без обиняков, что я по сему  поводу
думаю. Франту не понравилось мое обращение, и он повел себя чересчур  смело.
Хотя его положение в обществе не внушает никакого уважения к нему и мне даже
совестно говорить, кто он такой, но держал он  себя  с  отменной  смелостью,
почему я и признал за ним права джентльмена,  и,  если  бы  в  это  дело  не
вмешались, наша встреча могла бы иметь последствия.
     Короче говоря, все это дело, не знаю каким образом, получило огласку  и
вызвало большой шум - оно дошло до суда - и - я был  вынужден  дать  честное
слово, и завтра поутру мы отправляемся на  Бристольские  Воды,  где  я  буду
ждать с обратной почтой от вас вестей.
     Родственники у меня чудаки, и как-нибудь я попытаюсь рассказать  о  них
-подробней, что вас, несомненно, позабавит. Моя тетка, мисс Табита Брамбл, -
старая дева сорока пяти лет, весьма жеманная, суетная и смешная. Мой дядя  -
своенравный чудак, всегда чем-нибудь раздражен, и обхожденье  у  него  такое
неприятное, что я готов был бы отказаться  от  наследственных  прав  на  его
поместье, только бы не находиться с ним в одной компании.  Впрочем,  нрав  у
него испортился из-за  подагры,  которая  его  мучит,  и,  быть  может,  при
ближайшем  знакомстве  он  мне  больше  понравится.   Достоверно   известно,
например, что слуги его и соседи по имению в восторге от него, но пока я  не
могу понять, по  какой  причине.  Передайте  привет  Гриффи  Прайсу,  Гуину,
Манселу, Бассету и остальным моим приятелям-валлийцам. Кланяйтесь  горничной
и кухарке, и, пожалуйста, позаботьтесь о Понто  ради  его  старого  хозяина,
который был и остается, дорогой Филипс,  вашим  любящим  другом  и  покорным
слугой

                                                              Дж. Мелфордом.
                                                           Глостер, 2 апреля


                  Миссис Джермин, Глостер, собственный дом

     Дорогая мадам!

     Лишенная родной матери, я надеюсь, что вы разрешите мне  отвести  душу,
раскрыв мое бедное сердце вам, которая всегда была для  меня  вместо  доброй
родительницы с той самой поры, как меня отдали  на  ваше  попечение.  Право,
право же, достойная моя воспитательница может поверить мне, если я скажу ей,
что  никогда  не  было  у  меня  никаких  дурных  помыслов,  но  одни   лишь
добродетельные мысли, и, если господь будет  милостив  ко  мне,  никогда  не
наброшу я тени на ту заботу, с коей занимались вы моим воспитанием.
     Каюсь, я дала справедливый повод к негодованию, но лишь потому, что мне
не хватало осторожности и опыта. Не надлежало мне  прислушиваться  к  словам
этого молодого человека, и мой долг был поведать вам обо  всем  происшедшем.
Но я постыдилась упоминать об этом, а он в обращении своем был так скромен и
почтителен и казался столь чувствительным и робким, что я не нашла  мужества
в своем сердце совершить поступок, который мог повергнуть  его  в  уныние  и
отчаяние. Что до маленьких вольностей, то я уверяю вас: никогда не дозволяла
я ему поцеловать меня, а что до тех немногих писем, которыми мы  обменялись,
то все они находятся в руках у моего дядюшки, и, я надеюсь, в них нет ничего
погибельного для невинности и чести. Я все еще убеждена, что он не  тот,  за
кого выдает себя, но откроется это только со временем, а покамест я  приложу
старания позабыть о знакомстве, стол неприятном моему семейству.
     С той поры как меня поспешно увезли от вас, я плакала, не осушая  глаз,
и три дня ничего в рот не брала, кроме чаю,  и  глаз  не  смыкала  три  ночи
напролет. Тетушка не перестает сурово бранить меня, когда мы остаемся  одни,
но я надеюсь со временем  смягчить  ее  смирением  и  покорностью.  Дядюшка,
который  так  ужасно  бушевал  вначале,  был  растроган  моими   слезами   и
сокрушением и теперь полон нежности и состраданья, а мой брат примирился  со
мною, когда я обещала порвать всякие сношения с этим несчастным юношей.  Но,
несмотря на все их снисхождение, я не успокоюсь, покуда не  узнаю,  что  моя
дорогая и вечно почитаемая воспитательница простила свою бедную, безутешную,
одинокую, любящую и смиренную до самой смерти

                                                           Лидию Мелфорд.
                                                           Клифтон, 6 апреля


                       Мисс Летиции Уиллис, в Глостер

     Моя бесценная Летти!

     Я в таком страхе, будет ли это письмо благополучно доставлено вам через
нарочного  Джарвиса,  что  умоляю  вас  но  получении  письма  написать  мне
безопасности ради на имя мисс Уинифред Дженкинс, горничной моей тетушки; она
добрая девушка и так сочувствовала мне в моей беде, что я сделала  ее  своей
наперсницей. Что до Джарвиса, то он очень боялся принять на  себя  заботу  о
моем письме и маленьком  свертке,  потому  что  сестра  его  Салли  едва  не
лишилась из-за меня места. Поистине я  не  могу  хулить  этого  человека  за
осторожность, но я не оставила его без награды.
     Дорогая  моя  подруга  и  товарка  по  комнате,  горести  мои   жестоко
усугубляются тем, что я лишена вашего  приятного  общества  и  беседы  в  то
время, когда я столь нуждаюсь в утешительном вашем добросердечии  и  здравых
суждениях; но, надеюсь я, дружба, завязавшаяся между нами в пансионе,  будет
длиться до конца жизни. Со своей стороны я не сомневаюсь, что  она  будет  с
каждым днем расти и крепнуть, по мере того как я  набираюсь  опыта  и  учусь
понимать цену истинного друга.
     О моя дорогая Летти! Что скажу я о бедном мистере  Уилсоне?  Я  обещала
порвать все сношения с ним и, если сие возможно,  забыть  его,  но,  увы,  я
начинаю убеждаться, что это не в моей  власти.  Отнюдь  не  подобает,  чтобы
портрет оставался в моих руках; он мог бы послужить причиной  новых  бед,  а
потому я посылаю его вам с этой оказией и прошу вас либо  сохранить  ого  до
лучших времен, либо вернуть самому мистеру Уилсону, который, как я  полагаю,
постарается встретиться с вами в обычном месте. Если, получив от меня  назад
свой портрет, он придет в уныние, вы можете сказать ему, что нет  надобности
мне хранить портрет, если его лицо остается запечатленным в моем... Но  нет!
Я ре хочу, чтобы вы говорили ему это, так как  должно  положить  конец...  я
хочу, чтобы он позабыл меня  ради  собственного  спокойствия  душевного,  и,
однако,  если  бы  это  случилось,  значит,  он  жестокосердный...  Но   это
невозможно! Лживым и непостоянным бедный Уилсон быть не может! Я умоляю  его
не писать мне какой-то срок и не пытаться  меня  увидеть,  так  как  гнев  и
горячий нрав моего брата  Джерри  могут  привести  к  последствиям,  которые
сделают всех нас несчастными навеки. Доверимся же времени  и  непредвиденным
случайностям, или, вернее, провидению, которое не преминет рано  или  поздно
вознаградить тех, кто идет по стезе чести и добродетели!
     Я хотела бы передать нежный привет молодым леди, но никому  из  них  не
надлежит знать, что вы получили это письмо. Если мы поедем  в  Бат,  я  буду
присылать вам мои незатейливые заметки об этом  знаменитом  центре  светских
увеселений, а также и о других местах, какие нам случится посетить. И я льщу
себя надеждой, что моя дорогая  мисс  Уиллис  будет  аккуратно  отвечать  на
письма любящей ее

                                                           Лидии Мелфорд.
                                                           Клифтон, 6 апреля


                               Доктору Льюису

     Любезный Льюис!

     Я последовал вашим указаниям не без успеха  и  теперь  был  бы  уже  на
ногах, ежели бы погода позволила мне пользоваться моей верховий лошадью.
     В этот вторник я поехал  утром  на  холмы,  когда  на  небе  до  самого
горизонта не было ни единого облачка,  но  не  проехал  и  мили,  как  вдруг
неожиданно полил такой дождь, что минуты в три я промок до костей. И  откуда
он взялся, черт его знает! Но он уложил меня в постель, думается мне, недели
на две. Я и слышать не могу, когда хвалят  "чистый  воздух"  на  Клифтонских
холмах!  Как  может  воздух  быть  приятен  и  целебен  там,  где  постоянно
спускается чертов туман и моросит дождь?
     Мое вынужденное пребывание в постели тем более невыносимо, что дома мне
очень  досаждают.  Племянница  моя  сильно  хворала  после  того  проклятого
происшествия в Глостере, о чем я вам писал в последнем письме. Она -  добрая
простушка, мягкая, как воск, и так же легко растапливается, но она не  дура,
ее девические таланты не остались втуне и образованием ее  не  пренебрегали:
она пишет  без  ошибок,  говорит  по-французски,  играет  на  арфе,  танцует
превосходно; к тому же она миловидна и у нее хорошие наклонности, но  ей  не
хватает живости, она весьма чувствительна, и - ох! как она нежна!  -  у  нее
томные глаза, и она читает романы.
     У меня живет также ее брат, сквайр Джерри, дерзкий щеголь,  набравшийся
в колледже дури и самоуверенности, спесивый, как немецкий граф. и  такой  же
горячий и запальчивый, как валлийский горец.
     Что до этого чудного животного -  моей  сестрицы  Табби,  -  то  вы  ее
знаете. Клянусь богом, она подчас бывает столь невыносима, что мне  кажется,
будто в нее воплотился дьявол, дабы мучить меня за мои прегрешения. Но я  не
знаю за собой никаких грехов, которые навлекли бы  на  меня  такое  семейное
бедствие, так почему же, черт побери, мне не избавиться сразу от  всех  этих
мучений? Слава богу, я не женат на Табби! И не я породил  тех  двоих.  Пусть
выберут другого опекуна, а мне и без того нелегко заботиться о самом себе  и
куда уж там надзирать за поведением ветреных мальчишек и девчонок!
     Вам хочется знать подробности наших приключений в Глостере. Вкратце они
таковы, и, надеюсь, продолжения их не последует.
     Лидди была закупорена в пансионе,  который  оказался  столь  же  плохим
учебным заведением для девушек, как и монастырь, - хуже ничего  нельзя  было
придумать! - и там она стала так же легко, как трут, воспламеняться. И  вот,
отправившись как-то в праздник на театральное представление -  черт  возьми,
стыдно вам говорить! - она влюбилась в одного из актеров, красивого молодого
парня по фамилии Уилсон.  Негодяи  скоро  заметил,  какое  произвел  на  нее
впечатление, и ухитрился встретиться с ней в одном доме, куда она приглашена
была со своей воспитательницей на чай. И у них началась  переписка,  которую
они вели через одну шельму - шляпницу, мастерившую  капоры  для  воспитанниц
пансиона.
     Когда мы приехали в Глостер и Лидди переселилась на квартиру  к  тетке,
Уилсон подкупил служанку, чтобы та передала Лидди письмо. Но Джерри завоевал
такое доверие у служанки (каким путем - ему лучше знать!), что  та  передала
письмо ему, и, таким образом, тайна обнаружилась. Не сказав  мне  ни  слова,
горячий мальчишка немедля  разыскал  Уилсона  и,  кажется,  обошелся  с  ним
довольно грубо. Театральный герой зашел слишком далеко в своем  романическом
приключении, чтобы снести такое обхождение, ответил белыми стихами, а  засим
последовал вызов. Они условились встретиться  на  следующий  день  поутру  и
порешить спор шпагой и, пистолетом.
     Я ровно ничего об этом не ведал, покуда  у  моей  постели  не  появился
утром  мистер  Морлей,  который  выразил  опасение,  не  отправился  ли  мой
племянник драться на поединке, ибо накануне вечером между ним и Уилсоном, на
квартире последнего, произошел подслушанный Морлеем горячий спор, после чего
они отправились в лавку по соседству купить  пороху  и  пуль.  Я  тотчас  же
вскочил с постели и убедился, что племянник  и  самом  деле  ушел.  Засим  я
попросил Морлея разбудить мэра, дабы тот мог вмешаться в это дело как судья,
а сам заковылял вдогонку за молодым сквайром, которого  увидел  вдалеке;  он
быстрыми шагами направлялся к городским воротам.
     Несмотря на все мои усилия, я доковылял до места поединка только тогда,
когда дуэлянты  заняли  свои  места  и  насыпали  порох  на  затравку  своих
пистолетов. По счастью, какой-то старый дом скрывал меня от их глаз, так что
я на них обрушился, прежде чем они успели меня заметить.
     Оба они растерялись и пустились было наутек в разные  стороны.  Но  тут
подоспел  с  констеблями  Морлей,  арестовал  Уилсона,  а   Джерри   покорно
последовал за ним к дому мэра.  Я  ровно  ничего  не  знал  о  том,  что  же
произошло накануне, а дуэлянты хранили полное молчание. Мэр заявил,  что  со
стороны  Уплсона,  странствующего  комедианта,  было   весьма   самонадеянно
доводить дело до крайности в споре с джентльменом богатым и хорошего рода, и
пригрозил засадить его в тюрьму по  закону  о  бродягах.  Но  парень  весьма
горячился, заявляя, что он джентльмен и с  ним  надлежит  обходиться  как  с
таковым, а от дальнейших объяснений отказался. Послали за  хозяином  труппы,
расспросили его об Уилсоне, и он сказал, что  парень  поступил  в  тру