авке  два  вагона  наворованного  на
городских складах добра.  Захватили на месте преступления,  с  поличным,  да
так,  что  изъятые у  них продукты едва поместились на  двух десятках подвод
вызванного из города конного обоза.
     С  тех  пор  -  как  гора  с  плеч:  липецкие детские дома были надолго
обеспечены мясом, хлебом, сахаром и даже маслом!
     Хлеб  пекли  для  ребят  бесплатно в  неурочное время городские пекари.
Белье детишкам шили домашние хозяйки,  жены рабочих и служащих. После уроков
в  городских школах добровольцы-учителя шли заниматься со своими подопечными
детдомовцами.  В  театре и  заводских клубах по субботам проводились платные
вечера и концерты,  сбор с которых поступал в пользу недавних беспризорников
- теперешних воспитанников горожан.  А по воскресеньям комсомольцы проводили
по всему городу "кружечные" сборы,  чтобы купить ребятам на собранные деньги
то, чего они, не испытавшие радостей детства, еще и в глаза не видели.
     Так,  благодаря горячему сердцу первого в  стране чекиста было положено
начало   государственной  важности   делу   -   возвращению   беспризорникам
растоптанного суровыми годами детства.
     Благородное это дело с  еще большим размахом и успехом продолжали вести
впоследствии органы ОГПУ. Трудовые колонии, созданные чекистами-дзержинцами,
дали путевки в жизнь многим тысячам обездоленных сирот. Но об этом все равно
не  расскажешь  лучше,   чем  рассказал  в  своих  произведениях  величайший
советский человеколюб Антон Семенович Макаренко.


                          ЧЕКИСТСКИЕ БУДНИ

     Нам  сообщили,  что  из  городской тюрьмы  сбежал опасный грабитель,  и
просили оказать помощь в  его  розыске.  Человек этот уклонился от  службы в
Красной Армии,  перешел на нелегальное положение и, связавшись с такими, как
сам,  занялся разбоем и  крупными кражами.  Улизнув из  тюрьмы  незадолго до
суда,  преступник,  скорее всего,  решил  где-то  отсидеться,  а  потом  или
заняться прежним промыслом,  или,  как  пытались делать  другие,  потихоньку
уехать куда-нибудь подальше.
     Но пока, сразу после побега, он не мог рисковать, а значит, отсиживался
где-то в городе.
     Где и у кого?
     Семья грабителя жила здесь же,  в пригородной слободе. Не дома ли он? А
если не  дома,  так не  пришлет ли  к  жене кого-либо из своих сообщников за
зимней одеждой?  Ушел он из тюрьмы только в  полотняной косоворотке и летних
брюках.
     Все сотрудники ЧК в это время были заняты выполнением других заданий.
     Розыск  преступника  поручили  мне.  На  квартиру  к  беглецу  пришлось
отправиться ранним утром  только с  одним  из  наших постоянных помощников -
городским милиционером.  Путь до  слободы был не близкий,  через весь город.
Запрягли лошаденку,  единственный транспорт ЧК,  и  поехали -  не  пешком же
шагать...
     Наконец добрались.  Вот и небольшой домишко на пустыре, по окна вросший
в землю.  Даже обычного сарая-дровяника рядом нет. Что ж, тем лучше. Значит,
и обыск много времени не займет.
     Вместе  с  соседями-понятыми  вошли  через  узкие  сени  в  приземистую
темноватую комнату.  Милиционер,  как всегда, замыкал шествие и сразу уселся
на табуретку возле двери,  чтобы охранять выход.  Молодая женщина,  хозяйка,
встретила  неожиданных посетителей с  таким  невозмутимым спокойствием,  что
закралось сомнение: не зря ли мы пришли?
     Решив не сразу предъявлять ордер,  чтобы не волновать хозяйку, если она
ничего не знает о побеге мужа, я спросил:
     - Нельзя ли повидать вашего супруга?
     - Можно.  -  Женщина спокойно улыбнулась.  -  Только его  нету дома:  в
тюрьме сидит. Туда и идите.
     - В тюрьме? А разве вчера не приходил?
     - Ни вчера, ни сегодня. Какой дурак его до суда на волю отпустит?
     - В  таком случае я  должен произвести у  вас обыск.  Вот,  пожалуйста,
ордер.
     Хозяйка даже  не  взглянула в  мою  сторону,  безразлично и  равнодушно
пожала плечами.
     - Мне-то что? Ищите, если приспичило...
     И  отошла к  двери,  будто  бы  для  того,  чтобы не  мешать.  Села  на
табуретку, заговорила с милиционером о будничных делах.
     Я  еще больше уверился в  том,  что она ничего не  знает.  Даже неловко
стало:  явились нежданно-негаданно,  беспокоим хорошего человека,  а  подлец
где-то  отсиживается и  над  нами,  небось,  посмеивается.  Но  раз  пришли,
приходится выполнять свой долг, и я приступил к обыску.
     Человек -  не иголка, не сверток с золотом: под матрац его не спрячешь,
в  печной  дымоход не  затолкнешь.  А  в  единственной комнатке,  кроме  нас
четверых и хозяйки,  больше никого не было. Пришлось слазить на чердак, но и
там беглеца не оказалось.
     - Погреб у вас есть? - спросил я.
     Женщина невесело усмехнулась:
     - А  чего  в  нем  хранить?   Всем  известно,   как  с  хлеба  на  квас
перебиваемся. С моим обормотом каменные палаты не наживешь.
     Тут еще и один из понятых-соседей вмешался:
     - Может,  зря  вы,  товарищ,  ищете?  Не  такой он  дурак,  чтобы домой
приходить. Навострил, небось, лыжи куда подальше и о жене думать забыл.
     Я промолчал, не знал, что же дальше делать. Все осмотрено. Нет беглеца.
Разве  в  длинный сундук заглянуть,  что  стоит  возле русской печки,  -  не
спрятано ли  в  нем хотя бы оружие?  И  чуть не улыбнулся,  вспомнив,  что в
который уже  раз  приходится иметь дело с  большими и  маленькими сундуками.
Этот старый,  весь в  щелях,  даже на  обычный висячий замок не  был заперт:
бедности нечего прятать от  посторонних глаз.  Подошел к  нему,  наклонился,
чтобы  поднять крышку,  выпрямился,  интуитивно глянул  на  печь  и  в  упор
встретился взглядом с настороженными, ожидающими глазами.
     Точно  пружиной  меня  отбросило  в  сторону,   -  выхватил  из  кобуры
револьвер:
     - Слезай сейчас же! Руки вверх!
     С печки медленно сполз на пол угрюмый, заросший щетиной человек:
     - Не удалось...
     Рядом со мной уже стоял с винтовкой наперевес милиционер.
     Хозяин подошел к столу, уселся на лавку.
     - Руки на стол! - приказал милиционер.
     - Это можно, - беглец послушно выполнил приказание. - Эх, не ждал я вас
в такую рань. Думал, пока в казенном доме спохватятся, успею смотаться.
     И, притворно вздохнув, с насмешкой пообещал:
     - Ничего, начальничек, не устережешь. Я как тот колобок: раз ушел, уйду
и другой. Не устереже-ете...
     Зная повадки бандитов и грабителей,  способных на крайние меры, лишь бы
уйти от наказания,  я поневоле задумался: как же везти его через весь город,
днем,  да еще мимо рынка,  где вечно полно народу?  Править лошадью придется
или мне,  или милиционеру. Спрыгнет с саней, нырнет в толпу и - пропал... Не
будешь же стрелять на многолюдной улице.
     - Может, связать? - нерешительно предложил милиционер. - Вон ведь какой
бугай, силища какая, разве удержишь?
     Но  и  связывать  не  годилось:  повезешь  на  глазах  у  всего  города
связанного по  рукам  и  ногам  человека,  потом  пересудов и  разговоров не
оберешься. И без того всякая дрянь распускает о чекистах несуразные сплетни.
     - Вот что, - сказал я беглецу, - вы пока одевайтесь. Да потеплее: зима.
А сбежите ли, нет ли, будет видно.
     - Можешь не сомневаться, сбегу, - охотно пообещал преступник и принялся
натягивать теплые брюки и ватную телогрейку.
     А я продолжал раздумывать,  что же делать с ним,  как довезти до ЧК.  И
вдруг осенило:
     - Знаете что? Полезайте-ка в сундук!
     - Как в сундук?
     - Очень просто:  лезьте,  ложитесь на  дно,  а  мы  вас  сверху крышкой
прикроем.  Щели большие, не задохнетесь. Вам удобно, а нам и вовсе спокойно.
Полезайте!
     Думал,  беглец заартачится, а он согласился. И присмиревшая жена его не
стала возражать:  нашли, теперь ничего не поделаешь. Так вместе с понятыми и
погрузили мы  "живой товар" на  сани,  и  лошаденка неторопливо потрусила по
городским улицам домой.
     Шутками,  смехом,  веселым хохотом встретили наше  возвращение чекисты.
Тут же и окрестили злополучный сундук "арестантской каретой имени Смирнова".
И  чтобы избавиться от насмешек,  мне пришлось отвезти его назад в слободу и
вернуть хозяйке.
     А беглец прямо из ЧК был водворен под конвоем в свою прежнюю камеру,  в
тюрьму.
     Не всегда, конечно, аресты грабителей и налетчиков проходили так легко.
Много  хлопот и  трудов доставляли чекистам бандитские шайки,  орудовавшие в
окрестностях города. Нередко ликвидировать их приходилось с боем.
     Одна из таких шаек орудовала между Липецком и  железнодорожной станцией
Грязи.  Действовали бандиты дерзко  и  нагло,  среди  бела  дня  налетали на
товарные поезда с хлебом и сахаром, обувью и мануфактурой. Остановив состав,
они  подчистую выгребали из  вагонов все  самое  ценное  и  исчезали так  же
внезапно,  как появлялись.  Исчезнут, словно сквозь землю провалятся - следа
не найти!
     Было над чем поломать голову чекистам.
     Сотни  различных догадок не  давали покоя аппарату ЧК.  Где,  например,
базируются налетчики,  куда скрываются с награбленным добром?  Много ли их и
местная ли это шайка?  Как и откуда узнают, с какими грузами отправляется со
станции поезд? Кто, наконец, помогает им, наводит грабителей точно на вагоны
с наиболее ценным добром?
     Не сразу удалось выяснить,  что в скопищах люда, который вечно толпится
на станции Грязи, дежурят члены банды, выполняющие функции разведчиков.
     Не  знали  первое время  мы  и  то,  что  наводчиками бандитов являются
некоторые станционные служащие, польстившиеся на денежную мзду.
     Подготовив эшелон к отправке,  они передавали своим сообщникам, в каких
вагонах  какой  груз  находится,  и  тем  оставалось вскочить  на  тормозные
площадки  и  взобраться на  крыши  отходящего поезда,  чтобы  все  остальное
завершить в пути.
     В  нескольких  километрах от  станции  начинался  подъем,  где  поездам
поневоле  приходилось двигаться  медленнее.  Здесь-то  бандиты  и  вскрывали
вагоны,  на  ходу выбрасывали из них ящики и  мешки с  заранее облюбованными
грузами.   А   после   этого   оставалось  только   спрыгнуть  на   полотно,
присоединиться к  подоспевшей на  подводах банде и  вместе со  всеми быстрее
собрать и увезти богатую добычу.
     Увезти, но куда?
     Ведь  не  ящик-другой,  а  десятки пудов  грузов исчезали бесследно при
каждом налете. Не могли же они провалиться сквозь землю!
     И  след нашелся:  оказалось,  что большая часть награбленного оседала в
селе Таволожанка,  расположенном неподалеку от  Грязинского железнодорожного
узла,  а  оттуда  незаметно и  скрытно  расползалась по  дальним  и  ближним
деревням и  селам.  Но схватить бандитов с поличным,  на месте преступления,
или обнаружить у  них награбленное никак не удавалось,  хотя железнодорожная
милиция не раз пыталась сделать это.
     Стоило добыче попасть в  село,  как она мгновенно растекалась по избам,
закромам,  клетям и тайникам. А сами бандиты так же мгновенно превращались в
обыкновенных мирных крестьян,  ни  малейшего понятия не  имеющих ни о  каких
налетах и грабежах...
     Таволожанка -  большое  село,  обвинять или  хотя  бы  подозревать всех
жителей в  участии в банде у милиции и у чекистов не было никаких оснований.
Но и не знать,  кто из их односельчан занимается систематическими грабежами,
честные крестьяне тоже не  могли.  Почему же они молчали?  Почему так упорно
отказывались помочь чекистам?
     Решили начать с  выяснения главного:  почему крестьяне боятся бандитов?
Некоторое время спустя причина их боязни стала ясна - грабители так запугали
односельчан расплатой, что тем оставалось только молчать.
     Кто же запугивает крестьян, кто им угрожает?
     Мы привлекли к себе в помощь сотрудников уголовного розыска, поселковую
и   железнодорожную  милицию.   И   после  очень  тщательного,   осторожного
расследования выяснили кое-что  конкретное,  что позволяло действовать более
определенно.
     Подозрение пало на зажиточного хозяина из Таволожанки Емельяна Дятлова,
многочисленная родня которого составляла едва  ли  не  половину крестьянских
семей села.
     Рослый,  геркулесовского сложения, вспыльчивый и крутой на расправу, он
держал своих родичей в таком беспрекословном повиновении, что никто из них и
слова сказать против Емельяна не смел.  Нет,  такого ничем не запугаешь, сам
любого в  бараний рог  согнет.  Значит,  что же,  выходит,  Емельян Дятлов с
помощью своих родичей и держит односельчан в подчинении, в кулаке?
     Выходит, так...
     Но Емельян Дятлов ни разу,  никогда и  ни в чем предосудительном не был
замечен.  Ни  один человек в  селе не  говорил,  что слышал от  него хотя бы
единственную  угрозу.   Так  могли  ли  быть  у  нас  основания  не  то  что
арестовывать, а хотя бы допрашивать его?
     - Оснований нет,  и  тревожить этого  геркулеса мы  не  имеем права,  -
сказал уездный уполномоченный И.Г.Кондратьев.  -  Чтобы получить основание и
право,  придется "пожертвовать" еще одним эшелоном. Но - последним, и только
ради того, чтобы навсегда покончить с бандой Емельяна.
     В  назначенный для  операции день  по  станции Грязи поползли и  начали
быстро шириться слухи о том, что товарный состав, который в этот день уходит
со  станции,  кроме хлеба и  промтоваров повезет какой-то очень ценный груз.
"Осведомленные" люди называли и  баснословную стоимость этого груза,  и даже
номер вагона,  в  котором он  уже находится.  К  вагону этому один за другим
потянулись   бандитские  соглядатаи  -   "наводчики".   Вагон   как   вагон:
запломбированная теплушка.  И  что особенно удобно -  с тормозной площадкой.
Вскакивай, когда поезд со станции тронется, и поезжай.
     Расчет оказался правильным:  едва поезд замедлил ход, как по крышам его
забегали, заметались "рыцари" легкой наживы. Из ближайшего леса выкатились и
на  полном скаку  помчались к  железнодорожному полотну с  полдесятка конных
подвод,  и на передней из них,  нахлестывая кнутом вороного жеребца, во весь
рост стоял Емельян Дятлов.
     Но через минуту все изменилось.
     Обнаружив,   что  заветный  вагон  с   "драгоценным  грузом"  пуст,   и
догадавшись  о   ловушке,   бандиты  также  стремительно  бросились  наутек.
Наткнувшись на  первую  чекистскую засаду,  грабители  повернули  лошадей  в
сторону,  но  из  леса показалась красноармейская цепь.  Загремели выстрелы.
Дороги были  перерезаны,  и  налетчикам во  главе с  их  атаманом оставалось
только поднять руки...
     План уездного уполномоченного оказался верным.
     Однако вскоре выяснилось,  что сидящий в подследственной тюрьме Емельян
Дятлов не считает свою участь предрешенной, а положение безнадежным.
     В  дни следствия ко мне и второму следователю зачастила смазливая,  лет
двадцати пяти женщина,  сестра главаря бандитской шайки Евдокия Дятлова. Она
со  слезами умоляла пожалеть невиноватого,  близкого ей  человека,  опору  и
кормильца всей  семьи.  Просила разрешить ему  передачу,  уговаривая дать ей
одно-единственное свидание с братом.
     - Ни о  какой жалости не может быть и речи,  -  без обиняков заявили мы
назойливой просительнице.  - Свидание не можем разрешить до тех пор, пока не
закончится следствие. Что же касается передач, это ваше право. Возражать или
запрещать их у нас нет оснований.
     Несмотря   на   такую   отповедь,   визиты   сердобольной  сестрицы  не
прекратились.  То она беспокоилась о здоровье брата, то наведывалась узнать,
как идет и  скоро ли  закончится следствие.  А  то принималась христом-богом
клясться,  что Емельянушка всего лишь выполнял чужую волю,  поехал к  поезду
впервые в жизни.  Как-то, словно бы мимоходом, Евдокия пригласила меня к ним
в  село "на чашечку чаю"...  В  другой раз намекнула,  что и сама она,  и ее
родственники  сумеют  щедро   отблагодарить  человека,   который  согласится
"проявить милосердие" к невинно страдающему братцу...
     Кончилось  все  это  тем,  что  мы  строго-настрого  запретили  вахтеру
впускать Евдокию Дятлову в служебное помещение.
     Но попытки выгородить главаря банды не прекратились.
     Когда следствие уже  близилось к  концу,  ко  мне в  кабинет неожиданно
явился  известный  в  городе  адвокат  Устинов.   Адвокатской  практикой  он
занимался еще в дореволюционные времена,  когда мастерски умел выпутывать из
щекотливого положения своих  подзащитных -  городских купцов-толстосумов.  А
свершилась Октябрьская революция,  и тот же Устинов превратился в ходатая по
судебным   делам   привлеченных  к   ответственности  воров,   мошенников  и
спекулянтов.  Вот почему появление его в  ЧК не вызвало ни у кого удивления:
чуть  где  запахнет крупным  гонораром,  туда  и  этот  защитник нарушителей
советских законов жалует собственной персоной.
     Предчувствие не  обмануло.  Прямо  с  порога  Устинов  заявил,  что  по
поручению коллегии адвокатов он принимает на себя защиту Емельяна Дятлова на
предстоящем судебном процессе.
     - Надеюсь,   с  вашей  стороны  возражений  не  последует?   -  любезно
осведомился он.
     - Мы  не  вмешиваемся в  функции  коллегии  адвокатов.  Их  дело,  кого
назначать. Какие же могут быть возражения с нашей стороны?
     - Вот и отлично.  -  Посетитель уселся на стул.  - Разрешите задать вам
несколько вопросов по делу моего подзащитного?
     - Пожалуйста.
     Интерес адвоката был  вполне закономерен,  и  нам не  оставалось ничего
иного,  как  в  пределах допустимых норм отвечать ему.  Но  чем дальше,  тем
вопросы Устинова приобретали все  более определенный,  бьющий в  одну  точку
характер: он старался нащупать наиболее слабые, выгодные для защитника места
в ходе следствия. Для чего бы он тогда интересовался, какие именно свидетели
дают показания против главаря шайки,  как ведет себя Дятлов в тюрьме, нельзя
ли  ускорить следствие за  счет  исключения несущественных и  второстепенных
материалов...
     Стараясь ничем не  показать,  что  мне  понятна причина его повышенного
интереса к подсудимому, я отвечал хоть и вежливо, но без подробностей, а тем
более откровений.
     На том мы и расстались.
     Но Устинов стал приходить регулярно.  И всякий раз у него возникали все
новые вопросы.  Наконец,  в воскресенье,  в нерабочий день адвокат пожаловал
прямо ко мне домой.
     Хотелось,  отбросив церемонии,  выгнать его из дома,  но я удержался: а
что,  собственно, ему надо? Зачем пришел? И, пригласив гостя в наш маленький
палисадничек, приготовился слушать.
     Начал адвокат издалека.  Сначала поговорил о жаре, о засушливом лете, о
том,  как бы  на  полях не выгорели хлеба.  Потом -  о  тяжелых временах,  о
трудностях, которые испытывают буквально все, какие бы должности и посты они
ни  занимали.  И  лишь под конец осторожненько намекнул на то,  как сложна и
неблагодарна следственная работа.
     - Раньше следователи могли жить гораздо обеспеченнее и лучше,  - сказал
он,  -  ведь  от  них  нередко зависела судьба  весьма  состоятельных людей,
готовых щедро отблагодарить за небольшие услуги.
     - Раньше?  -  сделал я вид,  будто не понимаю прозрачного намека. - Это
когда же?
     - Ах,  конечно  во  времена  проклятого самодержавия.  -  Устинов  даже
поморщился,  вспомнив те "проклятые" времена.  Крякнул в кулак и помолчал. -
Я,  учтите,  не  собираюсь хвалить прежние порядки,  но  на  правах старшего
товарища,   который  много  пережил,  берусь  утверждать,  что  тогда  любой
следователь чувствовал себя гораздо увереннее, чем теперь.
     - В каком смысле?
     - Хотя бы в смысле материальных благ.  Вот вы,  например:  ни костюма у
вас выходного нет,  ни приличной квартиры,  а работаете за десятерых.  Разве
это жизнь?
     Продолжая, он явно хотел мне польстить:
     - Способный  работник,  отличный  следователь,  к  тому  же  еще  часто
рискуете жизнью...  Тот же Дятлов мог застрелить вас во время стычки!  А где
благодарность за такую работу? В чем она проявилась?
     Я пожал плечами:
     - Ни в какой благодарности, простите, не нуждаюсь...