кольца,  начал укладывать вещи назад в сундук. А когда уложил
и  попробовал снять,  ничего не  получилось:  золотой ободок словно впился в
кожу,  не  слезает.  "Ладно,  решил,  не присваиваю же я  его и  скрывать от
товарищей не собираюсь.  Вечером сниму и  положу на место".  И  со спокойной
душой пошел на работу.
     Невдомек мне было, чего ради в тот день то один, то другой из товарищей
заглядывал ко  мне в  комнату.  Приоткроют дверь,  посмотрят и,  ни слова не
сказав, уходят.
     Незадолго до  обеденного перерыва и  Яков Федорович пришел.  Он казался
чем-то озабоченным,  хмурым и  обратился ко мне не по имени,  как всегда,  а
официально, сухо:
     - Подготовьте,  товарищ  Смирнов,  приказ  о  борьбе  с  мародерством и
хищениями. Есть факты, что отдельные сотрудники и красноармейцы, участвующие
в операциях и обысках,  присваивают чужое имущество и незаконно изымают скот
у  крестьян.  Надо  строго  предупредить  всех,  что  такие  поступки  будут
расцениваться как  тяжкое  преступление,  порочащее звание  чекиста и  бойца
Красной Армии.  Замеченные в  подобных преступлениях лица будут наказываться
вплоть до расстрела.
     Сказал и,  круто повернувшись, вышел. А я подумал: "Довели человека, на
себя стал не похож. Правильно, нечего церемониться с мародерами!"
     И только взялся за ручку,  чтобы писать приказ, как перед глазами опять
сверкнул красненький огонек колечка...
     Словно  кто  кипятком обдал  меня.  "Вот,  значит,  почему этот  приказ
поручено составить мне!  Выгонят теперь.  Никто  не  поверит,  что  я  и  не
собирался присваивать этот проклятый перстенек!"
     Вскочив из-за стола,  будто кольцо жгло руку,  я  поспешил на квартиру.
Намазал палец мылом,  стащил,  чуть ли не с  кожей содрал золотой обручик и,
как ядовитого паука, засунул в кулацкий сундук. Лежи, что б ты начисто сгнил
вместе со всем этим барахлом! Потом опять заторопился в служебную комнату.
     Но легче от этого не стало. Горечь и стыд не проходили.
     Привычный текст обыкновенного приказа,  какие приходилось составлять не
раз,  давался с трудом,  фразы получались корявые и нескладные. Тем временем
наступил обеденный перерыв,  пора было отправляться обедать и мне.  Пора,  а
встать из-за стола не могу:  как пойду, посмею ли глянуть в глаза товарищам,
которые, наверное, уже знают все и, конечно же, осуждают меня за недостойный
чекиста поступок...
     Дверь в комнату открылась, вошел комендант:
     - Ты чего сидишь? Все давно собрались.
     Крутоват был характер у  Захара Митина,  ни в чем человек беспорядка не
терпел. И все же я рискнул не идти, обойтись вместо обеда куском хлеба.
     Но минут через десять Митин опять вернулся:
     - Хочешь, чтобы я тебя силой отвел? Могу...
     Пришлось подчиниться, покорно следовать за ним.
     Сел  с  края  стола,  пододвинул к  себе тарелку с  супом,  взял ложку.
Товарищи,  как ни в чем не бывало,  шутили,  разговаривали со мной, а у меня
кусок в горло не лез.  Обед окончился,  все разошлись,  и в комнате остались
только мы с Янкиным.
     - А где же колечко?  -  без недавней строгости, а словно бы сочувствуя,
спросил он.
     - Положил на место...
     - Когда?
     - Сразу после того, как вы приходили. Отнес и опять бросил в сундук.
     - Та-ак...  Может быть,  ты объяснишь,  зачем брал чужую вещь?  Хотя бы
кулацкую, но - чужую. Зачем?
     Понимая, что виноват, я тихо произнес:
     - Примерить захотелось.  На палец надел,  хотел снять - не слезает. Вот
и...
     - Только примерить?
     - Честное слово!  Я  же  не прятал его,  все видели.  Неужели вы мне не
верите?
     - Верю...
     И, как всегда помолчав, подумав, Яков Федорович неторопливо заговорил:
     - Запомни,  Митя:  ты  еще молод,  восемнадцати нет.  Может быть,  тебе
предстоит долгие годы работать в  ЧК.  А  работать в  органах надо с чистыми
руками.  Наша работа тяжелая, для слабохарактерных и малоустойчивых людей не
подходит. Она таит в себе массу соблазнов. Разве не так?
     - Конечно, так! Я знаю...
     - Знаешь, а грошовое колечко взял. Может быть, не стоит и разговаривать
о таком пустяке?  Подумаешь - перстенек! Нет, надо разговаривать. Не сказать
тебе о том,  к чему может привести такой перстенек,  я не имею права. Пойми,
дело не в цене,  а в самом факте:  ты, не имея на то ни малейшего права, без
спроса и  разрешения взял  чужую вещь.  Могли ли  твои товарищи не  заметить
этого и по-чекистски строго не осудить тебя?  Нет,  не могли. Мог ли я, твой
старший  товарищ  и  непосредственный начальник,  который в  первую  очередь
отвечает за тебя перед партией, оставить без внимания этот случай? Ни в коем
разе!  Потому что плохое в  человеке всегда начинается с мелочи,  с пустяка.
Один раз нарушил законы партийной этики и морали,  другой, а там и покатился
в пропасть.
     Он  говорил еще долго,  и  каждая высказанная им мысль глубоко западала
мне в  душу.  Говорил о  том,  что чекистам многое дано,  зато с них и много
спрашивается.  Что  партия  верит  нам,  защищает нас  от  нападок врагов  и
недоброжелателей.  А  на доверие и защиту мы должны отвечать партии и народу
безукоризненно честным революционным трудом.
     И после короткой паузы:
     - Ты меня понял, Митя? Ты запомнишь мои слова?
     Чувствуя,  как  горло  перехватило спазмой,  а  глаза стали влажными от
благодарности за  все  услышанное,  я  только  молча  кивнул  головой.  Яков
Федорович быстро встал со стула, подошел к окну.
     - Иди и работай,  - услышал я его тихий голос. - Писать приказ не надо,
сам  разберусь,  кто  виноват в  присвоении чужого.  А  разговор этот пускай
останется между нами.
     С  тех пор прошло очень много лет,  но  образ Якова Федоровича Янкина и
сегодня как живой стоит у меня перед глазами. Я многим обязан ему.


                           ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ

     Жизнь  продолжала ставить  перед  работниками чекистских органов новые,
все более трудные задачи,  требовавшие и  государственного подхода к ним,  и
государственного решения.
     Одной из  таких первостепенной важности проблем была  борьба с  детской
беспризорностью,    этим   тягчайшим   последствием   империалистической   и
гражданской войн, страшной послевоенной разрухи.
     В  стране  насчитывалось не  менее  четырех  миллионов детей-сирот,  не
только потерявших родителей,  но и оставшихся без крова,  одежды и пищи, без
присмотра и  ухода  старших.  Эта  армия  обездоленных продолжала расти.  Их
родители умирали во время эпидемий тифа,  неурожаев в Поволжье и на Украине.
Оборванные,  вечно грязные, истощенные и больные, беспризорники скитались по
городам и  селам,  ютились в  подъездах,  подвалах и на чердаках домов,  под
мостами  и   в   копнах  сена  на   полях.   Случайную  пищу  они   добывали
попрошайничеством и  воровством,  а  развлекались  то  азартными  карточными
играми, то драками.
     Летом ребята еще кое-как обходились:  и переспать можно было где-нибудь
в  теплую летнюю ночь,  и  выпросить,  а то и стащить кусок хлеба на рынке у
зазевавшейся торговки.
     Но приходила зима. От мороза маленьким оборвышам некуда было деться.
     С  наступлением осенних  холодов  чумазые  стайки  невольных кочевников
уезжали из городов средней полосы на буферах и крышах вагонов.  Отправлялись
за тысячи километров к югу - к берегам благодатного Черного моря.
     Обессилев или задремав в  пути,  они срывались со  случайных насестов и
падали на  рельсы,  под колеса поездов.  Замерзали на  крышах и  в  открытых
тамбурах товарных составов.  Почти  на  каждой  станции,  с  каждого  поезда
железнодорожники и  путейские чекисты  снимали  скрюченные трупики  погибших
ребятишек...
     А кем вырастут те, что останутся в живых?
     Грабители  и  воры,  "паханы"  и  "урки"  преступного  уголовного  мира
сколачивали из них,  обозленных мальчишек,  шайки налетчиков,  "домушников",
"фармазонов".  Содержательницы подпольных домов терпимости прибирали к рукам
и   превращали  в   проституток  десятки  и   сотни   девчонок-беспризорниц.
Пробиравшиеся из-за  границы шпионы тоже не прочь были завербовать смышленых
и послушных беспризорников.  Оставался у подрастающих ребят, если не принять
срочных мер,  один путь:  путь преступлений или  прямой измены делу рабочего
класса.
     Чекистам часто  приходилось сталкиваться с  ними.  Начнешь  допрашивать
такого беспризорника и видишь, как постепенно, шаг за шагом, втягивали его в
свой преступный омут отпетые главари воровских и грабительских шаек: сначала
- мелкие поручения, потом - воровство, а там и ночной грабеж, и убийство.
     Делалось это под разудалый разгул в притонах и воровских "малинах", где
прожженная  шантрапа   напропалую  хвалилась  друг   перед   другом   своими
похождениями и храбростью.  Ну как мальчонке не восхищаться таким "паханом",
не завидовать ему, не стараться во всем подражать "урке", грабить и воровать
так же, как он?
     Сердце сжималось от  боли,  слушая,  как похожий на  старика мальчишка,
дымя подобранным на тротуаре окурком, с залихватски-независимой удалью короб
за  коробом высыпает перед тобой историю своих похождений.  Нет,  сообщников
своих он не выдаст,  как ни допрашивай,  главаря шайки не назовет:  назови -
завтра его  найдут и  прирежут.  Мальчишка любую вину  готов взять на  себя,
только бы не выдать своих.
     Где же выход?
     Нашел его председатель ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский.
     И вместе с Дзержинским на битву за маленьких обездоленных, за обиженных
жизнью детей поднялись все чекисты страны.
     Известно, как беспредельно любил этот человек детишек.
     Еще до революции,  находясь в  царской тюрьме,  Феликс Эдмундович писал
своей сестре: "Не знаю, почему я люблю детей так, как никого другого..."
     Этим  же  чувством проникнуто и  другое его  письмо,  датированное 1902
годом:  "Я  встречал...  детей с  глазами и  речью людей старых,  -  о,  это
ужасно!"
     Но   в   проклятое   дореволюционное  время   бесправия   и   произвола
Ф.Э.Дзержинский ничего не мог сделать для маленьких страдальцев.
     Зато  как  ярко  расцвела,  какие блистательные результаты дала горячая
любовь железного Феликса к детям после Великого Октября! В беседе с народным
комиссаром  просвещения А.В.Луначарским Феликс  Эдмундович  сказал,  что  он
хотел  бы  стать  во  главе комиссии по  улучшению жизни детей и  включить в
практическую работу этой комиссии весь аппарат ВЧК.
     - Во-первых, - развивал он свою мысль, - это ужасное бедствие, тут надо
прямо-таки броситься,  словно к утопающим,  на помощь. А во-вторых, я думаю,
что  наш аппарат работает наиболее четко.  Его разветвления есть повсюду,  с
ним считаются.  Его побаиваются. А между тем даже в таком деле, как спасение
и  снабжение детей,  встречаются халатность и  хищничество.  Мы  переходим к
мирному строительству.  И я думаю: отчего не использовать наш боевой аппарат
для борьбы с такой бедой, как беспризорность?
     Мысли,   высказываемые  Ф.Э.Дзержинским,  были  поддержаны  и  Народным
комиссариатом  просвещения,   и   Центральным  Комитетом  РКП(б),   и  лично
Владимиром  Ильичем  Лениным.  Суровая  и  беспощадная  к  врагам  революции
Чрезвычайная Комиссия  протянула  беспризорным детишкам  свои  по-матерински
заботливые и ласковые руки.
     21 января 1921 года ВЧК разослала всем Чрезвычайным Комиссиям на местах
циркулярное письмо о  принятии срочных мер по улучшению жизни детей.  В  нем
Феликс Эдмундович писал:  "...Сейчас пришло время,  когда, вздохнув легче на
внешних фронтах,  Советская власть может со  всей энергией взяться и  за это
дело,  обратить внимание в  первую очередь на заботу о  детях,  этой будущей
нашей  опоре  коммунистического строя.  И  чрезвычайные  комиссии...  органы
диктатуры пролетариата,  не могут остаться в  стороне от этой заботы,  и они
должны помочь всем,  чем могут,  Советской власти в  ее  работе по  охране и
снабжению детей.  Для этой цели,  чтобы втянуть аппараты ЧК,  Президиум ВЦИК
назначил меня председателем упомянутой комиссии при ВЦИК по  улучшению жизни
детей.   Пусть  это  будет  указанием  и   сигналом  для  всех  чрезвычайных
комиссий..."
     Ф.Э.Дзержинский знал, какую огромную и действенную помощь в этой работе
может  оказать боевой  ленинский комсомол,  с  первых  дней  своего создания
выступавший верным помощником партии во всех ее начинаниях.
     Обращаясь к комсомольцам всей страны, председатель ВЧК говорил:
     - Без комсомола мы с этой задачей не справимся.  Вы должны будете самым
усердным образом помогать нам. Очень хорошо, если бригады комсомольцев будут
делать  внезапные  проверки  детских  учреждений...  Владимир  Ильич  назвал
детские сады ростками коммунизма. Мы не можем допустить, чтобы дети страдали
от голода и холода!
     Нельзя  не  вспомнить день,  когда  эти  документы о  борьбе с  детской
беспризорностью прибыли к  нам в ЧК.  После обычной дневной работы Я.Ф.Янкин
попросил   сотрудников   задержаться  и,   не   торопясь,   с   подчеркнутой
значительностью, вслух прочитал циркулярное письмо Феликса Эдмундовича.
     - Это не все, - сказал он, - к письму приложен подробный перечень того,
что мы конкретно должны делать вместе с соответствующими отделами наробраза,
наркомздрава,  собеса, компрода и других советских организаций. Главная наша
задача - немедленно доводить до сведения исполкома обо всех случаях хищений,
злоупотреблений,  разгильдяйства и преступного отношения к детям. Да, именно
преступного отношения:  ведь и  разгильдяйство,  и  халатность,  и  малейшее
попустительство расхитителям -  все  это  равнозначные категории  наказуемых
законом  упущений  и  проступков,  то  есть  самые  заурядные  преступления,
влекущие за  собой совершенно определенные наказания.  А  поэтому все  дела,
требующие  наказания  виновных,  мы  будем  впредь  немедленно  передавать в
трибунал и в народные суды для гласного разбирательства.
     Развивая эту мысль, Яков Федорович продолжал:
     - Я  так понимаю,  товарищи:  преступник не  только тот,  кто похитил и
потом   сбыл   на   сторону  по   спекулятивным  ценам  предназначенный  для
беспризорных мешок муки или ящик с детскими ботинками. Не меньший преступник
тот,  кто мог схватить,  но не схватил вора за руку,  кто знал о  махинациях
спекулянтов,  но  не  сказал нам  об  этом,  не  разоблачил их.  Надо сурово
наказывать тех,  кто,  работая в школьных буфетах, в детских домах и детских
садах, наживается и жиреет на продуктах, предназначенных только детям. Разве
у нас в городе таких нет?  Есть! Вместе с комсомольцами нам надо вытаскивать
их на свет божий,  на скамью подсудимых.  Потому что вся эта ворующая гниль,
хочет  она  того  или  не  хочет,   в   первую  очередь  способствует  росту
беспризорности.  А беспризорность -  это болезнь не менее для нас страшная и
чудовищная, чем сыпной тиф или оспа.
     Он   говорил,   а   перед   моими  глазами  стояли  посиневшие  детские
трупики-скелеты,  которые  прошлой зимой  мы  снимали с  крыш  поездов,  что
проходили через  нашу  станцию...  Худенькие,  покрытые  грязью  и  коростой
детские руки,  тянувшиеся за  подаянием...  И  чуть ли не ежедневные допросы
малолетних грабителей,  пойманных во время налетов на одиноких прохожих и на
квартиры горожан...  И мгновенные,  как взрыв,  самосуды на городском рынке,
когда  под  ногами  потерявших человеческий облик  жестоких торгашей хрустят
кости мальчишки,  посмевшего стащить с  лотка толстой спекулянтки золотистую
булку...
     А рядом со всем этим,  рядом со всенародным горем и болью -  то,  о чем
говорит Яков Федорович:  еще  не  схваченные за  руку махинаторы-спекулянты,
ворочающие   миллионными  барышами   за   счет   перепродажи  наворованного,
награбленного у  детей добра...  Еще не пойманные и  не посаженные на скамью
подсудимых воры,  содержательницы "малин",  главари  "атаманы"  и  "паханы",
вербующие беспризорников в преступные шайки...
     Сотрудники центрального аппарата не  только собирали и  благоустраивали
беспризорных детей.
     - А  почему  бы  и  нам,  -  предложил Янкин,  -  по  примеру столичных
товарищей не отчислять ежемесячно часть нашей заработной платы на создание и
содержание детских  домов?  Конечно,  каждому  из  нас  жить  будет  чуточку
труднее. Но зато ребята получат немного больше того, что в нынешних условиях
может им дать страна.
     Мы согласились и поддержали предложение Якова Федоровича.  А напоследок
уже все вместе наметили то,  что надо будет сделать в самые ближайшие дни. С
помощью городских комсомольцев на  предприятиях и  в  учреждениях установить
неослабный  контроль  за  использованием по  назначению денежных  средств  и
материальных ценностей,  выделенных и собранных в пользу беспризорных детей.
Усилить непримиримую борьбу  со  спекулянтами и  расхитителями всех  мастей.
Короче говоря,  работать так,  чтобы беспризорники были собраны, накормлены,
одеты и наконец-то получили кров и уют.
     Поздно закончился в  тот  вечер этот  необычный,  глубоко взволновавший
всех разговор.  Ведь не  о  налетчиках и  шпионах,  не о  бандитах и  прочем
контрреволюционном отребье шла речь в  стенах чекистского особняка,  -  речь
шла о  детях,  о будущем всей Советской страны.  Для них стоило поработать и
сделать все,  что  в  наших  силах.  Придется заглянуть в  особняки богатеев
Хренниковых и  Замятиных:  там  найдется много нужного для  детей имущества.
Нельзя  забывать и  бывшего крупного мануфактуриста Котельникова:  не  может
быть,  чтобы он кое-что не припрятал.  Поищем и найдем,  чем прикрыть наготу
уже собранной в детские дома маленькой, неугомонной "вольницы"!
     Мы понимали:  не только обувь, одежда и продовольствие являются основой
в  борьбе за детей.  Главное -  человечное,  теплое отношение к обездоленным
малышам,  такое  отношение,  при  котором  вчерашние беспризорники,  поверив
чекистам,  сами тянулись бы к  ним,  наконец-то почувствовали,  что на свете
есть настоящая,  трудовая,  а значит,  и счастливая жизнь.  Жизнь без страха
перед  завтрашним голодным  и  холодным  днем,  без  леденящего ужаса  перед
неумолимой  финкой  беспощадного "пахана",  без  гнетущей  мысли,  что  если
сегодня не удастся украсть на базаре краюху хлеба, так завтра смерть.
     Трудно было на первых порах:  ни опыта,  ни навыков работы с  ребятами,
привыкли совсем  к  другому.  Непривычное многолюдье царило  в  обычно тихих
коридорах и комнатах чекистского особняка.  Приходили учителя, представители
городских предприятий, строители, чаще других - комсомольцы. Яков Федорович,
радостно поблескивая глазами,  успевал чуть ли  не  одновременно выслушивать
сотни предложений и давать десятки советов.  Он гонял нас - "давай быстрей!"
- то  туда,  где  заканчивался ремонт будущего детского дома,  то  на  склад
принять  белье,  которое  собрали горожане для  сирот,  то  в  соседнее село
привезти в  город собранную крестьянами муку.  И  мы  бегали,  а  на  душе у
суровых чекистов было светло, как бывает в большой и радостный праздник.
     А о буднях нашей работы по-прежнему знали немногие.  Будни -  это атака
на "черный рынок",  на спекулянтов, у которых нашлось и наворованное полотно
для пошивки постельного белья,  и украденная у государства обувь.  Костюмных
материалов изъяли столько,  что  хватило пошить рубашки и  брюки  на  добрую
сотню ребят.  Хуже было с  продуктами:  где  взять хлеба,  крупы,  мяса?  Не
рассчитывать же  и  впредь только на  добровольную помощь бедняков окрестных
деревень.  Не  могли  идти  в  счет  и  мелкие  перекупщики,  торговавшие на
городском рынке: не ради наживы торгуют, самим бы только прокормиться...
     Опять выручила удачная операция на  станции Грязи,  где с  недавних пор
начало  оживать  преступное болото  темных  проходимцев.  Прежних  не  было,
пересажали, на смену им слетелись новые.
     Тщательно подготовив операцию,  мы  однажды захватили на  станции целую
шайку  грабителей,   готовивших  к  отпр