контрреволюционные агитаторы.  Частушка,
анекдотик,   а   там  и  провокационная  сплетня,   и  пораженческий  слушок
пошел-покатился от деревни к деревне,  будоража крестьян.  Не прими меры, не
останови, и как пожар, как заразная эпидемия во все концы расползется.
     Яков Федорович, ознакомившись с заявлением, приказал мне:
     - Разберись побыстрее и доложи, в чем там дело.
     Разберись...
     А как разобраться, если я и в селе этом ни разу не бывал.
     Можно, конечно, поехать на место, поговорить с авторами заявления. Пока
мы  не  знаем,  кто  его  писал.  Не  попытка ли  это  оклеветать неугодного
человека, руками чекистов свести с ним счеты? Бывало и так...
     В  тот  раз я  впервые самостоятельно разрабатывал предварительный план
ведения следствия и поэтому,  понятно, с волнением, даже робостью, понес его
на утверждение к председателю ЧК.  Вопреки опасениям, Яков Федорович отнесся
к нему положительно:
     - Что ж, посылай повестку. Явится "певец", посмотрим, как с ним быть.
     И  Петру Завьялову в  тот же день была отправлена повестка с  вызовом в
ЧК.
     Ожидали  мы,  судя  по  тексту  заявления,  по  меньшей мере  взрослого
парня-пройдоху,   внешний  портрет  которого  я  даже  успел  себе  мысленно
нарисовать:    этакий   изворотливый   тип   с    бегающими   глазками,    с
обтекаемо-скользкими  словечками  и   фразами.   А   явились  два  человека:
симпатичный,  лет  сорока мужчина с  русой  бородой и  подросток-мальчишка с
румянцем во всю щеку, с веселой лукавинкой в озорных глазах.
     - Вызывали? - спросил старший, протягивая повестку. - Петр Завьялов. По
какому, извините, вопросу?
     - Прошу  присаживаться,  -  чуть  растерявшись,  пригласил  я.  -  Этот
товарищ... с вами?
     - Тоже Петр Завьялов. Сын. Так которого же из нас, разрешите узнать?
     Чувствуя,  что  краснею,  я  не  сразу сумел найти подходящие слова для
ответа.  Вот ведь какие ситуации иной раз подстраивает жизнь:  кто же из них
двоих частушечник?  Кого односельчане решили гнать в  шею из родной деревни?
Неужели  этого  добродушного русобородого дядьку  с  умными  и  приветливыми
глазами? Вряд ли он будет распевать подобные частушки.
     Для начала пришлось попросить его рассказать о себе.
     Завьялов   охотно   рассказал   о    том,    что   родился   в    семье
крестьянина-середняка,  служил  до  революции в  царской армии  и  воевал на
империалистической,  кормил в окопах вшей "за бога, царя и отечество". Домой
вернулся после ранения,  а дома беда превеликая:  жена умерла, оставив троих
детишек, и правит хозяйством подросток - старшая дочь...
     - Так   что   вы,   товарищ,   спросить   хотели?   -   поинтересовался
Завьялов-старший.
     А  я  и  не  знал,   обижать  его  своим  вопросом  или  нет.  Язык  не
поворачивался   спросить:    скажите,   мол,   давно   ли   вы   занимаетесь
сочинительством антисоветских частушек? И вместо отца обратился к сыну:
     - Ты любишь петь?
     - Еще как! - расплылся в улыбке мальчишка.
     - И какие же песни тебе нравятся?
     - Разные. Про буржуев, про... - и умолк, испуганно покосившись на отца.
     "Вот,  значит,  кто из них антисоветчик-частушечник, - подумал я, - вот
кого требуют авторы заявления в  три шеи гнать из их села..." Я знал,  что в
таком  возрасте  никто  не  гарантирован  от  шалостей,  за  которые  обычно
наказывают "семейным судом". Но строго спросил:
     - Расскажи-ка  толком,  кто  тебя научил разную дрянь петь.  Сам знаешь
какую: не только про беляков и буржуев.
     Завьялов-младший поднял доверчивые, виноватые глаза:
     - Так ведь разное у нас поют.  Кто одну, кто другую частушку. Особенно,
когда в праздники самогона напьются и по селу с гармошкой ходят.  Поют,  а я
запоминаю, да и давай после перед ребятами нашими голосить. Разве нельзя?
     - Можно-то можно,  да только не каждую частушку петь надо.  Себя и отца
позоришь.  Хочешь  знать,  что  о  тебе  односельчане пишут?  Будто  ты  сам
сочиняешь вредные частушки про Советскую власть. Правда это?
     Парень вскочил со стула, замахал руками, забожился:
     - Враки все,  чистые враки, чтоб мне сквозь землю провалиться! Ванькина
это работа:  полез на меня с кулаками,  а я ему юшку спустил. Вот и написал,
чтобы отомстить.
     - Может,  и  Ванька писал,  -  пришлось согласиться,  -  но почему же и
другие заявление подписали?
     Молча наблюдавший за нами Завьялов-старший решил вмешаться:
     - Вы не сомневайтесь, я со своим огольцом по-свойски поговорю. Так, что
больше не запоет...
     Жалко  мне  стало  парнишку.  И  я  повел  с  Завьяловыми  обыкновенный
житейский разговор: о том, почему не всякую частушку следует не только петь,
но даже запоминать;  как многие озлобленные враги,  настоящие,  а  не мнимые
антисоветчики,  стараются навязать доверчивым людям,  вложить им в  уши свою
мерзопакостную,   насквозь  лживую  и  клеветническую  стряпню.  И  к  каким
серьезным неприятностям может это в конце концов привести честного человека.
     Напоследок попросил старшего Завьялова:
     - Вы  сынишку не трогайте,  не надо.  Со всяким ошибка может произойти.
Важно понять ее и больше не повторять, а порка в этом деле не помощник.
     И когда уже прощались, спросил у Петра Завьялова-младшего:
     - Честно скажи: не будешь петь?
     - Ни в жисть!  -  поклялся он.  -  Отсохни язык,  если совру! А от кого
другого услышу, пусть на себя пеняет - спуску не дам.
     И тут он рассказал, кто его учил петь антисоветские частушки.
     Расстались мы  дружески,  договорились,  что  никогда больше  не  будем
встречаться по таким делам.  И не встречались. Но все же, пожимая руку отцу,
я посоветовал:
     - Расскажите об этом случае вашим коммунистам и бедняцкому активу. Надо
усилить воспитательную работу с молодежью, хорошенько присматривать за ней.
     Так закончился этот разговор.  А  ведь могло быть иначе.  Не  помоги мы
пареньку,  не  образумь и  не защити его от ошибок,  и  те же кулацкие сынки
постарались бы втоптать его в грязь.
     Я  сразу же  доложил Якову Федоровичу о  том,  что мне стало известно о
частушечниках.   И   он  поручил  начальнику  оперативного  отдела  заняться
настоящими антисоветчиками.  У  чекистов не  было  оснований миндальничать с
ними.
     Время было тревожное.  Страстный призыв В.И.Ленина звал народ на борьбу
с   внутренними  врагами  с  не  меньшей  силой,   чем  на  смертный  бой  с
белогвардейскими ордами и иностранными интервентами.
     Звала  партия  и  нас,   липецких  чекистов,  на  борьбу  со  злостными
расхитителями народного добра и  матерыми спекулянтами,  которые с некоторых
пор свили гнездо неподалеку от  города,  на узловой станции Грязи.  Сигналы,
один тревожнее другого,  поступали оттуда в  ЧК  чуть ли не каждый день.  То
бесследно  исчезали  вагоны,   груженные  зерном.   То  оказывались  пустыми
платформы,  еще недавно наполненные до краев каменным углем. То промышленные
предприятия в ближних и дальних городах били тревогу -  пропало направленное
к ним сырье.
     Грязинские железнодорожники беспомощно разводили руками:
     - Сами не можем понять, что происходит...
     Дошло до того,  что даже Липецкой электростанции грозила остановка:  не
стало нефти.  А между тем на станцию давно поступило извещение о том, что из
пункта отгрузки цистерны с нефтью были отправлены точно в срок.
     Я.Ф.Янкин  сам  занялся расследованием этого более чем  подозрительного
исчезновения.
     - Пока нам известно только одно,  - говорил он на совещании оперативных
работников  ЧК.  -  Мы  достоверно  знаем,  что  на  станции  Грязи  орудуют
прожженные ворюги,  ворочающие миллионами золотых рублей царской чеканки. На
железнодорожном узле  процветает безбожная,  в  огромных размерах спекуляция
наворованными  у   государства  мануфактурой,   углем,   хлебом  и   нефтью.
Спрашивается:  кто,  кроме спекулянтов-оптовиков, может быть заинтересован в
такого  размаха  "коммерческих" операциях?  Кому  могла  понадобиться нефть,
предназначавшаяся для электростанции? Возможен такой вариант: одновременно с
этой  нефтью  через  станцию должны были  проходить цистерны в  какой-нибудь
другой город,  и железнодорожники перепутали, заслали наш груз не по адресу.
А если нет?  Если произошла не путаница,  а самое обыкновенное хищение?  Или
снабженцы электростанции вошли в  сделку со  спекулянтами и  за крупную мзду
переотправили свое топливо в другое место?
     Яков Федорович взял со стола бумажку, посмотрел в текст.
     - Учтите,   товарищи,  электростанция  может  вот-вот  остановиться,  -
продолжал он.  - А с ней и все городские предприятия. Уездный комитет партии
под  мою  личную ответственность обязал нас  в  ближайшие дни распутать этот
клубок. И мы обязаны его распутать.
     Сразу  же  после совещания на  станцию Грязи выехала группа оперативных
сотрудников ЧК вместе с  известным нам своей честностью работником городской
электростанции.    Прибыв   на   место,    они   привлекли   к    работе   и
чекистов-транспортников железнодорожного узла.  Начались осторожные, скрытые
от  всех поиски хотя бы одного,  пусть незначительного,  звена в  преступной
цепи.
     Нет,  через  станцию нефть никуда больше,  кроме Липецка,  проходить не
должна была.  На  путях узла в  эти дни не  разгружалась ни  одна цистерна с
топливом. Нет, для электростанции нефть все еще не поступала...
     Так где же тогда нефть?
     И  тут  Якова Федоровича осенила идея:  а  что,  если наш представитель
электростанции,  попав  в  безвыходное положение,  согласится  мнимо  купить
топливо за  любую,  самую  баснословную сумму?  Сколько запросят,  столько и
отвалит наличными, хоть через банк. А не захотят - любым другим путем.
     Может состояться такая сделка или не может?
     Слушок  о  "щедром" клиенте  пошел,  побежал по  всему  пристанционному
поселку.
     - Мне бы цистерны две-три, и я спасен, - вздыхал за графинчиком водки в
станционном  ресторане  представитель электростанции в  окружении  каких-то,
неизвестно откуда появившихся личностей.
     Чекисты волновались:  неужели не клюнут?  И  только когда к безутешному
"клиенту" подошел моложавый на  вид  мужчина лет  сорока  пяти  в  добротном
коричневом  костюме,  когда  подозрительные  личности  поспешили  немедленно
исчезнуть, чтобы не мешать, оперативные работники поняли: главный клюнул!
     Он  был  и  раньше  известен  ЧК,  этот  главный,  некий  Котляревский.
Известен,  но неуловим, настолько изощренно, осторожно и тонко проделывал он
все свои махинации через подставных лиц.  Не пойман -  не вор.  Котляревский
еще ни разу не попадался с поличным.
     Вечером  представитель электростанции докладывал Якову  Федоровичу все,
что  удалось выведать у  Котляревского.  Этот  доклад превзошел самые смелые
предположения чекистов.  Оказалось,  что на  станции Грязи орудует не просто
шайка проходимцев,  а  целый жульнический трест расхитителей народного добра
со своим юридическим отделом,  снабженческим аппаратом и  даже с собственным
счетом в  государственном банке,  замаскированным под  видом государственной
хозяйственной организации!  У грабителей для этого было все: штампы, печати,
официальные служебные бланки. Поэтому и крупнейшие аферы сходили им с рук.
     - О чем же вы договорились?  -  спросил председатель ЧК. - Сумели найти
общий язык?
     - О,  еще как!  - улыбнулся работник электростанции. - Но, знаете ли, и
хитер же,  бестия, и осторожен: такому палец в рот не клади. Прежде всего, и
притом  самым  официальным тоном,  потребовал предъявить ему  мои  служебные
полномочия вплоть до удостоверения личности. Я было подумал: не маху ли дал,
не собирается ли он тащить меня за шиворот к  вам в ЧК?  До того строг -  не
приведи господи!  И  осведомлен,  ой  как  осведомлен во  всех наших бедах и
нуждах.  Точнее самого изощренного главбуха знает, сколько топлива нам нужно
в  сутки,  на какой срок хватит теперешних запасов,  когда получим очередной
груз.  Лишь после всего этого согласился, да и то в виде исключения, оказать
помощь.  Мол, не останавливать же производство городским фабрикам и заводам,
не сидеть же людям по вечерам без света. Благодетель, и только!
     - Сделка уже состоялась?
     - Завтра подписываем обоюдное соглашение. Не как-нибудь, на официальных
бланках:  трест нам -  нефть, мы ему - денежки со счета на счет, обязательно
через банк. Честь по чести, на законных основаниях.
     - И много заломил?
     - Уйму! За эту сумму не две цистерны, а целый эшелон цистерн с топливом
у государства можно получить.
     - Когда же поступит нефть?
     - Откуда  направят,  не  знаю,  но  телеграмму об  отправке  нам  нефти
Котляревский пошлет куда-то после того, как наше соглашение будет подписано.
     Яков  Федорович был  явно доволен состоявшейся договоренностью "высоких
сторон" и крепко, от души пожал работнику электростанции руку:
     - Желаю успеха. А все остальное мы берем на себя.
     Утром фиктивное соглашение с  воровским трестом было  подписано.  Через
полчаса  Котляревский  сообщил  "клиенту",   что   цистерны  с   нефтью  для
электростанции находятся  в  пути.  Оставалось  последнее:  рассчитаться  за
"товар".
     Но  получить деньги Котляревский не  успел  -  был  арестован.  Главарю
жульнического треста не оставалось ничего иного, как рассказать на допросе о
том, с чьей помощью и как творил он свои преступные дела. А заодно назвать и
сообщников,  всю  свою  агентуру -  прожженных жуликов  с  немалым уголовным
прошлым,  бывших  купцов-толстосумов,  спекулировавших награбленным,  и  тех
работников железной дороги,  которые, погнавшись за легкой наживой, вступили
в преступную связь со всем этим сбродом.
     Спекулянтской шайке на станции Грязи пришел конец.


                            ПАРТИИ РЯДОВОЙ

     В  конце ноября 1919  года в  молодой Стране Советов широко проводилась
первая Партийная неделя.
     В  эту  неделю  в  тылу,  на  фабриках и  заводах,  на  фронте  лучшие,
проверенные в  борьбе с  разрухой и  в боях с белогвардейцами советские люди
вступали в ряды Российской Коммунистической партии (большевиков).  Вступали,
чтобы еще  настойчивее и  самоотверженнее бороться за  правое дело рабочих и
крестьян, за скорейшую и окончательную победу над белогвардейцами.
     - А  ты?  -  спросил меня в эти дни Сергей Филиппович Балмочных.  -  Ты
думаешь о вступлении в партию?
     Вопрос не застал врасплох: как мог я не думать, не мечтать о том, чтобы
стать коммунистом! Но примут ли? И откровенно признался другу:
     - А вдруг откажут?
     - Почему?
     - Мало ли...  Подам заявление,  а товарищи скажут:  молод еще, за какие
заслуги его принимать?
     - Чудишь,  сынок,  -  добродушно усмехнулся Балмочных, - кое-что ты уже
сделал  в  комсомоле.  И  сейчас  делаешь.  Вместе  со  зрелыми,  преданными
революции людьми сейчас в партию вступает и молодежь. Так что не сомневайся,
поддержим.
     Может быть,  старый рабочий-чекист прав?  Может,  напрасно я  выдумываю
разные трудности и преграды?  Ведь знают же меня в городе,  - многие знают и
по недавней работе в уездном комитете комсомола, с которым не порываю связь,
и по теперешней работе в Чрезвычайной Комиссии.  Разве нет в Липецке молодых
парней, которые уже носят партийные билеты?
     Один человек мог разрешить сомнения:  председатель ЧК. И я отправился к
Якову Федоровичу Янкину.
     Он  выслушал  меня  как  всегда,  с  дружелюбным  вниманием.  Помолчал,
подумал. Наконец спросил:
     - А сам ты как считаешь?
     - Да я всей душой!
     - Всей души мало, Митя. Душа - это прежде всего настроение человека, не
так ли?  А  партия -  самое дорогое и  великое,  что у нас есть.  Идти в нее
должен только тот, кто готов отдать себя партии целиком.
     Я встал со стула, вытянулся и сказал:
     - Готов... На всю жизнь...
     - Если так - иди.
     Ту ночь я опять провел не дома,  а в служебной комнате,  в ЧК. Сидел за
столом,  один за  другим исписывал листы бумаги и,  комкая,  тут же швырял в
раскрытую дверцу печки.  Лишь тот, кому довелось писать заявление о приеме в
партию, поймет, что испытывал в ту далекую ночь шестнадцатилетний юнец.
     Я   помню   его,   свое   заявление:   "Разделяя  программу  Российской
Коммунистической партии (большевиков),  прошу зачислить меня, Смирнова Д.М.,
членом партии.  25 ноября 1919 года".  И все.  Пусть не очень убедительно, и
грамотно пусть не слишком,  а даже немножко наивно,  но я написал о том, что
чувствовал в ту ночь.
     Принимали  нас,  большую  группу  рабочих,  на  общегородском партийном
собрании.   А   вечером  Яков  Федорович  самым  первым  поздравил  меня  со
вступлением в ряды РКП(б).
     - Ты стараешься,  -  сказал он,  - теперь же обязан работать еще лучше.
Работай и учись,  Митя.  Неясно что - спрашивай. Не знаешь, как поступить, -
не  бойся советоваться с  товарищами.  Одно ты  не  должен никогда забывать:
лучше десять раз, сто раз спросить, чем сделать даже самую маленькую ошибку.
За ошибки партия спрашивает со своих членов вдвойне и втройне.
     Я  знал:  спрос был большой.  Со всех,  со всего трудового народа.  И с
коммунистов прежде всего.
     Опять на фронт,  на борьбу с  белогвардейцами уходили воинские эшелоны.
Продолжали грабить страну воры и спекулянты.
     Умудрились сохранить свои прежние запасы купцы и  кулаки.  Они  прятали
добро в тайники,  зарывали в землю,  - лучше сгноить, только бы не досталось
народу. Все чаще некоторые из них брали в руки оружие.
     Трудовое население Липецка, как и других городов, страдало не только от
недоедания,  но и от нехватки,  особенно в зимнюю пору, одежды. Горожане еще
кое-как обходились: на лето плели из шпагата или шили из мешковины и старого
солдатского  сукна  нечто  похожее  на  обувь.   Деревенская  беднота  почти
поголовно ходила в лыковых лаптях.  Но на фронте,  да еще хлябкой осенью или
морозной зимой, много ли навоюешь в такой обуви?
     Городской кожевенный завод  с  перебоями,  с  грехом  пополам продолжал
выпускать  из   случайного  сырья   кожу   для   сапог,   главным   образом,
красноармейцам.  Но приближался день, когда и этому должен был прийти конец:
ни воловьих, ни конских шкур в окрестных селах и деревнях не было. А без них
заводу не работать.
     Встревоженные рабочие-кожевники пришли просить помощи у чекистов.
     - В городе есть шкуры,  -  сказали они, - только как и у кого их найти?
Разве у бывших перекупщиков-прасолов?
     Яков Федорович постарался уточнить:
     - Вы так думаете или знаете, что они прячут кожевенное сырье?
     - Конечно,  прячут! Все, бывало, на прежнего нашего хозяина работали, а
запасы копили каждый себе на  черный день.  Так  куда же  они могли деть эти
запасы? Особенно после того, как Советская власть народу завод отдала?
     - Вы сможете указать хотя бы нескольких прасолов, которые позапасливее?
     - Кого хочешь.  Они  и  теперь по  старой привычке на  городском базаре
толкутся.
     - Хорошо,   проверим,   -   пообещал  Янкин.   -  Не  откажетесь,  если
понадобится, помочь?
     - Только кликни, всем заводом придем!
     Принять участие в  этом  деле  пришлось и  мне.  Был  у  меня дядя,  по
рассказам матери,  прасол-купец. Жил он в другом конце города, в особняке со
складами  на  просторном дворе.  Занимался скупкой  и  перепродажей крупного
рогатого скота и  на  этом  сколотил немалое состояние.  Мясо сбывал оптовым
рыночным торговцам, а шкуры - на местный кожевенный завод.
     И  только  Октябрьская революция положила конец  широкой и  оборотистой
деятельности одинокого старика.
     Возвратившись из ЧК домой,  я начал расспрашивать мать о некогда важном
и  неприступном родиче:  давно ли  видела его,  не знает ли,  чем занимается
теперь? Но, видно, эти расспросы пришлись ей не по душе.
     Сказала, нахмурившись:
     - А кто ж его знает. Чужими мы были раньше, а теперь и подавно.
     Яков Федорович отнесся к м