фундамента на сыпучем песке.
Подул ветерок покрепче,  и нету его,  одни развалины. А правду свою от наших
людей и самому хитрому врагу не утаить.
     Впоследствии мне  не  раз  приходилось убеждаться в  справедливости,  в
глубокой партийной мудрости замечаний старого человека.  И  как бы сложно ни
складывались  обстоятельства,   с   которыми   приходилось   сталкиваться  в
чекистской работе, я всегда вспоминал советы Сергея Филипповича Балмочных.
     Нашлись,  конечно,  друзья и среди молодых липецких чекистов.  Одним из
них  мне  стал недавний рабочий -  токарь Сокольского завода Ваня Данковцев,
веселый,  смелый,  находчивый парень восьмью годами старше меня.  Мы часто с
ним беседовали,  вместе строили планы, нередко спорили в свободные от работы
минуты.  Ваня умел вовремя подсказать, правильно посоветовать там, где надо,
а  то  и  сурово отчитать за  случайную ошибку.  Он раньше других последовал
примеру  большевистской решительности и  дисциплины председателя ЧК  Янкина.
Учитель у нас был хороший.
     Однажды я нес воскресное дежурство и,  как обычно в такие дни,  во всем
здании  ЧК  не  было  больше  ни  одного человека,  если  не  считать наряда
красноармейцев во дворе,  вооруженных винтовками и  пулеметом "максим".  Все
было тихо,  спокойно,  как вдруг незадолго до  полудня по  мостовой зацокали
подковы лошадей и послышались возбужденные людские голоса.
     Выскочил на крыльцо, а там уже спешиваются десятка два кавалеристов.
     - В чем дело, товарищи? Что случилось?
     Ближайший из них обернулся, шагнул к крыльцу:
     - Где ваш председатель? Давай сюда! Мы с ним сейчас поговорим...
     Несколько  конников  направились  к  воротам,  но  им  преградили  путь
успевшие сбежаться на шум красноармейцы. Вот-вот могла начаться свалка.
     - Да вы расскажите, что нужно! - как мог громче крикнул я.
     - Давай  председателя,   узнаешь!  -  неслось  из  возбужденной  толпы,
напиравшей на крыльцо.
     - Нет председателя. Один я, никого больше нет.
     - А-а, так он еще прячется? Сами найдем!
     Больше всего меня  возмутило обвинение Якова Федоровича в  трусости.  Я
предложил: хотите, позвоню ему домой?
     - Звони! И из дома вытащим!
     Яков Федорович оказался дома.  Выслушав мой сбивчивый доклад,  он очень
спокойным голосом произнес:
     - Попроси кавалеристов немножко задержаться. Иду.
     И повесил трубку.
     Жил Янкин недалеко,  всего лишь за два квартала от ЧК.  Вскоре на улице
показалась его  крепкая фигура в  защитного цвета  армейской гимнастерке,  с
маузером на ремне через плечо,  в кожаной фуражке на голове.  Шел он ровным,
небыстрым шагом,  с  невозмутимо-спокойным выражением лица.  Так же спокойно
вошел в  гущу  продолжавших выкрикивать угрозы конников.  Вошел,  улыбнулся,
поднял руку, и сразу утихли крики, наступила тишина.
     - Вы хотели меня видеть,  товарищи? - спросил Яков Федорович так, будто
разговаривал с  добрыми  старыми  знакомыми,  а  не  с  распаленными злостью
людьми. - Пожалуйста, я вас слушаю...
     На  мгновение  опять  вспыхнул  разнобой  выкриков,  но  Янкин  покачал
головой:
     - Так у нас ничего не получится. Пусть говорит кто-нибудь один.
     И   начался  мирный,   обстоятельный  разговор,   судя   по   поведению
кавалеристов,  одинаково важный и для них,  и для чекиста.  До меня долетали
лишь отдельные фразы, из которых трудно было установить его суть.
     Но  судя по  тому,  как обмякли,  опустили винтовки наши красноармейцы,
как,  с чем-то соглашаясь, закивали головами конники, стало очевидно, что ни
свалка, ни заваруха уже не произойдут. А потом Яков Федорович дружески пожал
каждому кавалеристу руку,  бойцы вскочили в седла,  подняли коней в галоп, а
Янкин, как ни в чем не бывало, направился в здание ЧК.
     - Испугался?  -  улыбнулся он мне.  -  Напрасно:  у ребят на уме ничего
плохого не было.
     - Да как же не было? Они...
     - Они сочли себя обиженными, обманутыми и приехали добиваться правды. А
правда у нас одна.
     Оказалось,  что  в  недавнем бою  эти  конники  захватили у  порубанных
беляков  несколько лошадей  и  решили  продать  их  на  городском воскресном
базаре.  Однако ревком,  узнав об этом, поручил Янкину реквизировать коней и
передать  в   красноармейскую  воинскую  часть.   Яков  Федорович  предложил
выполнить  распоряжение ревкома  по  передаче  лошадей  начальнику  липецкой
милиции,  а  тот не очень вежливо обошелся с кавалеристами,  не объяснил им,
почему и  для  какой цели их  реквизирует.  Вот  конники и  примчались в  ЧК
требовать назад свои трофеи.
     - И вы отказали им? - вырвалось у меня.
     - Нет,  - Янкин покачал головой, - просто поговорил. Ребята поняли, что
четвероногие "трофеи" нужны их  же  боевым товарищам,  и  уехали.  Что же им
оставалось делать?
     Поговорил...
     Сколько раз и тогда,  и впоследствии убеждался я в могучей,  покоряющей
силе большевистской правды!  Наш советский человек всегда эту правду поймет,
только надо нести ее людям с  открытой душой,  как нес мой первый чекистский
учитель Я.Ф.Янкин.
     Он часто беседовал со мной.  Чаще,  чем с другими,  со взрослыми, давно
сформировавшимися  сотрудниками  ЧК.   Старался  ненавязчиво,   без   лишних
нравоучений, преимущественно собственным своим отношением к служебному долгу
воспитывать у меня трудолюбие и правильное отношение к делу.
     Вскоре Я.Ф.Янкин  перевел меня  на  оперативную работу.  Сделал это  не
сразу,  без резкого, неожиданного перехода. Начал изредка давать то одно, то
другое незначительное поручение.  Брал с  собой или направлял с  кем-либо из
старших товарищей -  то с Виньковым,  то с Балмочных - на обыски. Подключал,
как  у  нас  говорили,  в  состав  оперативных групп,  выезжавших  на  места
происшествий.
     И  хотя с этих пор работы стало еще больше,  я от радости не замечал ни
усталости, ни мелькания быстротекущих дней.
     Выдавались нередко недели,  в  течение которых даже  домой некогда было
забежать: то ночное дежурство, то экстренный выезд с оперативной группой. За
день так нашагаешься из конца в конец по городу,  что к вечеру лишь бы лечь.
А чтобы не беспокоились дома,  я звонил вечерком в банк,  где отец продолжал
работать ночным сторожем, и как можно бодрее сообщал:
     - У меня все в порядке, а как у тебя? Передай, пожалуйста, маме, что на
следующей неделе обязательно забегу.
     Ночью, если не надо было никуда ехать, крепкий сон валил или на диван в
дежурной комнате,  или на  письменный стол:  шинель служила вместо матраца и
одеяла,  а кипа дел -  вместо подушки.  Иногда,  впрочем,  за это влетало от
Якова Федоровича.  Утром вызовет к  себе,  окинет взглядом с ног до головы и
скажет, точно отрежет:
     - На  ночь  домой.   Вымыться.  Отоспаться.  Сменить  нательное  белье.
Хорошенько поесть. Все ясно?
     - Ясно, товарищ председатель ЧК!
     - Выполняй!
     И приходится выполнять,  потому что знаешь: в эту ночь Янкин непременно
придет и проверит. Такой уж он человек...
     А  однажды  Яков  Федорович  сам  поднял  меня  с  дивана  незадолго до
рассвета, позвал к себе в кабинет.
     - Садись. Ты такую фамилию слышал: Перелыгин?
     - Перелыгин?  Не  сын  ли  бывшего  хозяина  самого  крупного в  городе
магазина?
     - Может быть. Ты знаешь его?
     - А как же! В магазине у них бывал.
     - Вот и отлично. Иди к товарищу Сычикову, он скажет, что нужно делать.
     Начальник оперативной части уже был на работе.
     - Слушай,  парень,  внимательно,  -  начал он,  -  потому что  придется
действовать быстро. Поступило донесение, что недавно к нам в город пробрался
бывший  царский  офицер,  деникинский  разведчик  Перелыгин.  Перелыгиных  в
Липецке много,  пока всех проверишь,  беляк успеет наделать беды. Подозрение
падает на  сына  известного тебе  торговца:  не  он  ли?  Надо выяснить,  не
скрывается ли он у своего папаши,  давно ли приехал и главное -  откуда.  Ты
сумеешь?
     - Попытаюсь,  -  неуверенно начал я и вдруг вспомнил:  - Да ведь Таиса,
моя сестра,  в  перелыгинском магазине во  время войны продавщицей работала!
Даже вроде бы дружбу водила с дочерью магазинщика.
     - А теперь?
     - Не знаю.
     - Иди домой,  выясни все, потом доложишь. Осторожнее только, лишнего не
сболтни!
     - Все ясно!
     Я  примчался,  когда  домашние садились за  стол  завтракать.  А  после
завтрака вызвался проводить сестренку на работу. Шли, болтая о чем придется,
пока  не  поравнялись с  перелыгинским магазином,  и  тут  я  будто случайно
спросил:
     - Не жалеешь, что ушла от них?
     - Нашел о чем жалеть, - усмехнулась Таиса.
     - А с подружкой своей, с молодой Перелыгиной, встречаешься?
     Оказалось,  что  "дружба" их  продолжается до  сих пор:  дочери бывшего
купца стало выгодно водить знакомство с простой фабричной работницей,  вот и
приглашает изредка Таису к себе в гости,  то чулки подарит,  то пуговицы, то
еще какую-нибудь галантерейную мелочь из припрятанных папашей запасов.
     - Слушай, не смогла бы ты у них для меня кое-каких товаров раздобыть? -
спросил я.
     - Это еще зачем? - даже остановилась сестра.
     - Ну,  на муку можно выменять, на масло; я ведь часто теперь в деревнях
бываю, а там на галантерею еще какой спрос.
     Мы  условились встретиться вечером дома,  но я  вспомнил предупреждения
Сычикова и на минутку задержал сестру:
     - Ты, случайно, не рассказывала им, где я теперь работаю?
     - Еще чего!
     - И  не  говори:   испугаются  -  ничего  не  дадут.  Одно  название  -
Чрезвычайная Комиссия - на таких, как они, нагоняет смертельный страх.
     - Ладно,  будет тебе,  не учи,  -  рассмеялась Таиса.  -  Вечером товар
будет.
     Вернулась  сестра  домой  позднее  обычного,   веселая,  оживленная,  и
показала на объемистый сверток с  галантерейными товарами.  А  мне не до них
было,  хотелось скорее узнать,  как  встретили Таису у  Перелыгиных,  о  чем
говорили,  не  заметила ли  она  в  доме  чего-либо  странного,  необычного.
Расспрашивать не  пришлось,  сестренка сама  принялась рассказывать о  своем
визите:
     - Сначала будто холодом от них повеяло,  когда пришла. Поглядывают друг
на друга,  помалкивают,  хоть ты поворачивайся и двери за собой закрывай.  А
как заговорила о товаре,  -  мол, выгодное дельце наклевывается, - так сразу
оттаяли,  заулыбались,  к  чаю начали приглашать.  Особенно папаша старался.
"Мне,  говорит,  все едино,  продавать ли или на продукты менять. Только ты,
Таисонька,  не  продешеви да  гляди,  чтобы спекулянт какой вокруг пальца не
обвел".  Сижу,  понимаешь,  как та барыня,  чаек попиваю,  а тут сын ихний в
комнату входит...
     - Сын?  -  постарался как  можно естественнее удивиться я.  -  Разве он
дома?
     - У них...  Обходительный такой,  вежливый.  Расспрашивать начал, что в
городе слышно,  как мы живем, где я теперь работаю. А я не будь дура, возьми
да и тоже спроси:  "Чего это,  говорю, вас давно не видать было? Или уезжали
куда?"
     - Ну-ну... И что же он?
     - Ой,  Митя, не ленточки-пуговки ихние тебе нужны, сынком перелыгинским
интересуешься,  вижу,  - погрозила Таиса пальцем. - Да ладно, ты не красней,
меня это не касается, понял?
     А выяснить удалось вот что.
     Молодой Перелыгин,  судя по его рассказу, последние полтора года прожил
на юге.  Что делал там,  не говорил,  но с  недавних пор его потянуло домой:
захотелось навестить родителей, повидать старых липецких друзей.
     - Спасибо тебе, сестренка, за все, - поблагодарил я.
     Яков Федорович был в своем кабинете.  Он внимательно выслушал подробный
доклад  о  "визите" сестры,  о  расположении комнат  в  доме  бывшего  купца
Перелыгина и  поинтересовался,  нет ли у  них надворных построек,  в которых
деникинский разведчик мог бы устроить для себя тайное убежище. В том, что мы
имеем  дело  с   лазутчиком  белогвардейского  генерала,   Янкин  больше  не
сомневался и приказал собрать оперативную группу.
     - Не исключено,  -  начал он,  - что неожиданный приход к ним "подруги"
сестры белогвардейца заставил его  насторожиться.  Завтра может быть поздно:
почувствует неладное и уйдет на другую явку, постарается замести следы. Надо
брать сегодня. Оперативную группу поведу я сам.
     Неожиданно Яков Федорович повернулся ко мне, сказал:
     - Отправляйся-ка,  парень,  домой.  Или  лучше здесь ночуй.  Поработал,
хватит с тебя.
     - Разве вы меня не возьмете?
     - Нет.  С какой стати Перелыгиным знать, чего ради к ним приходила твоя
сестра? А вернемся, товарищи расскажут, как прошла операция.
     Рассказал мне  о  ней  Тихон  Виньков.  Вскоре  после  полуночи чекисты
осторожно подошли к дому купца. Пригласили понятых, попросили их постучаться
к  Перелыгиным.  Деникинского разведчика удалось  арестовать.  Было  найдено
офицерское обмундирование с  царскими  погонами,  какие  носило  деникинское
офицерье, изъято оружие.
     На допросе Перелыгин вынужден был рассказать о  своей шпионской работе.
Да,  деникинская контрразведка действительно забросила этого белогвардейца в
его родной Липецк для сбора сведений о  расквартированных в  городе воинских
частях,  о  их  численности  и  вооружении,  в  расположении  оборонительных
сооружений.  Он  должен был  связаться с  враждебными элементами из  местных
жителей и  через  них  вести  разложенческую агитацию среди  красноармейцев,
распространять панические слухи, вербовать новую агентуру и любыми способами
дезорганизовывать  тыл  нашей  армии,  чтобы  облегчить  наступление  белых,
намечавшееся в самом ближайшем будущем.
     Должен был,  но не смог, не успел: не позволили чекисты. И на следующий
день  Коллегия ЧК  приняла  единственно правильное и  возможное в  тогдашних
прифронтовых  условиях   решение:   белогвардейского  лазутчика   и   шпиона
Перелыгина - расстрелять.


                         СПЕКУЛЯНТСКОЕ БОЛОТО

     С  этих  пор  председатель ЧК  стал  все  чаще  поручать мне  несложные
оперативные задания.  А  в редкие свободные минуты продолжал,  как и прежде,
охотно  рассказывать о  задачах и  принципах многогранной чекистской работы.
Иной раз  такие беседы затягивались далеко за  полночь,  зато каждая из  них
надолго западала в душу,  заставляла серьезнее и глубже оценивать чекистскую
службу, более строго и самокритично относиться к самому себе.
     - Надо помнить о самом главном,  -  не раз подчеркивал Янкин,  - о том,
что партия поставила перед нами задачу ни  на  день,  ни на час не ослаблять
борьбу с  врагами Советской власти.  Расслабимся,  притупим бдительность,  и
беды не миновать - враги только этого и ждут.
     А врагов у Советской власти было тогда много.  На фронтах - озлобленный
и  беспощадный  белогвардейский сброд.  За  границей  -  пышущие  ненавистью
империалисты Антанты. В нашем тылу - контрреволюционные заговорщики, шпионы,
саботажники и диверсанты.  Не меньшую ненависть, чем они, питали к Советской
власти  расхитители  всех  мастей,   атаманы  бандитских  шаек,   ворочавшие
миллионными состояниями крупные спекулянты.
     Особенную неприязнь вызывали у  Янкина именно они.  Яков Федорович даже
заметно краснел, когда начинался разговор о спекулянтах.
     - Ты не думай,  -  говорил он, - что матерый "миллионщик" менее опасен,
чем,  скажем,  белогвардейский шпион или отпетый бандит, с обрезом под полой
подстерегающий  сельского   активиста  на   безлюдной  дороге.   Разоблачить
вражеского разведчика,  поймать и обезвредить бандита иной раз бывает легче,
чем  вывести на  чистую  воду  и  схватить за  преступную руку  осторожного,
хитрого,  изворотливого махинатора-спекулянта.  Шпион чаще всего действует в
одиночку,   реже  с  небольшой,   строго  законспирированной  группой  своих
сообщников.  Он  может  провалиться в  любую минуту,  в  любом месте:  стоит
сболтнуть,  допустить неосторожность -  и готов.  Бандит неизбежно оставляет
следы, по которым его рано или поздно найдут. А спекулянт? Попробуй разгляди
его  под  маской скромного,  незаметного советского специалиста в  окружении
десятков подкупленных им  служащих.  Так запрячет свои делишки во всяких там
дебетах-кредитах и  канцелярских гроссбухах,  что  сам черт ногу сломит!  Он
опасен, я бы сказал, в государственном масштабе. Разлагает людей, растлевает
людские души,  раз,  -  Яков  Федорович начал  загибать пальцы  на  руке,  -
подрывает основы  всей  экономики страны,  два;  разрушает нормальную работу
промышленности, сельского хозяйства, транспорта, снабжения - всего народного
хозяйства,   три.  Ясно  тебе,  почему  спекулянты,  валютчики,  расхитители
являются не меньшими врагами Советской власти,  чем белогвардейцы, налетчики
и бандиты всех мастей?  Разговор у нас с ними может быть только один - как с
самыми злейшими врагами трудового народа!
     Он помолчал, щуря недобрые, беспощадные в эту минуту глаза, и продолжал
уже немного сдержаннее, в товарищеском доверительном тоне:
     - Только не забывай,  Митя,  что от нас, чекистов, требуется особенный,
чуткий,   очень  внимательный  подход  к  каждому  человеку,  пусть  даже  и
показавшемуся на первый взгляд в чем-то виноватым.  Ну,  скажем, крестьянин,
хотя бы и  середняк,  в базарный день привез на городской рынок продать свои
продукты:  спекулянт он или не спекулянт?  Конечно же, нет! В деревне сейчас
ни гвоздя,  ни подковы,  ни кожи для сапог не достанешь.  Вот и  везет.  Сам
впроголодь сидит, а десяток яиц, фунтик масла, полмешка муки на рынок везет:
продаст  или  обменяет на  необходимое.  Поэтому и  требует от  нас  партия:
"Тюрьма - для буржуазии, товарищеское воздействие - для рабочих и крестьян".
И требование это - самое главное условие во всей нашей чекистской работе.
     Яков Федорович еще раз напомнил изданный незадолго до этого,  в феврале
1920   года,   приказ  за   подписью  Ф.Э.Дзержинского,   в   котором  особо
подчеркивалась необходимость  строжайшего  соблюдения  советских  законов  в
работе органов Чрезвычайной Комиссии.  "Прежде чем арестовать того или иного
гражданина,  -  говорилось в приказе,  -  необходимо выяснить, нужно ли это.
Часто можно,  не арестовывая, вести дело, избрав мерой пресечения подписку о
невыезде, залог и т.д.".
     Приказ  обязывал председателей Чрезвычайных Комиссий и  членов Коллегии
ЧК твердо знать все декреты Советской власти и неуклонно выполнять их,  дабы
не допускать ошибок.
     Получали  мы   и   другие  аналогичные  правительственные  директивы  о
строжайшем соблюдении революционной законности.  В  одной из них не в первый
раз  подчеркивалось,  что в  тюрьмы должны идти только те  люди,  которые по
характеру своих  преступлений действительно представляют собой опасность для
Советской власти. Лишь при соблюдении этих условий аресты будут иметь смысл.
В противном случае шпионы,  террористы и организаторы восстаний останутся на
свободе,    а    тюрьмы    окажутся   заполненными   людьми,    допустившими
непреднамеренные ошибки.  Феликс Эдмундович не  уставал напоминать:  ни один
рабочий,   ни   один   крестьянин  не   должен  быть  арестован,   если  нет
основательных,  тщательно проверенных данных о серьезности его проступка.  И
даже будучи арестованными,  такие люди должны встречать со  стороны чекистов
по отношению к себе, к своим родным и знакомым как можно большую доступность
и вежливость, не карательные, а воспитательные меры воздействия.
     Вскоре и мне пришлось столкнуться с одним из подобных случаев.
     В  ЧК поступило коллективное заявление жителей пригородного села о том,
что  их   односельчанин  Петр  Завьялов  открыто  распевает  белогвардейские
частушки,   призывающие  к  свержению  Советской  власти.  Авторы  заявления
настойчиво требовали,  чтобы Завьялов был немедленно арестован и привлечен к
ответственности.  Они  подчеркивали,  что  больше не  намерены терпеть этого
антисоветчика в своем селе.
     Ничего не  скажешь,  сигнал тревожный:  под видом таких "частушечников"
нередко  орудовали самые  махровые